ЕГО ЛУКОМОРЬЕ (Поэтический Геркулес Леонида Мартынова)
Удивительный был поэт Леонид Николаевич Мартынов! Обнаруживаясь каждый раз неожиданной гранью, и себе прежнему вроде бы противореча, он оставался цельным поэтическим существом, возводившим уникальное во всех отношениях литературное здание. Хотя хозяина-строителя внутри него узреть можно было не сразу и не каждому. Вероятно потому, что для лучших стихов Мартынова характерна метафорическая сгущенность и какая-то особенная художественная плотность. В его поэзии почти не слышна исповедально-интимная интонация. По стихам Леонида Мартынова не так-то просто представить себе образ самого поэта, а тем более узнать о нем что-то как о реальной личности (здесь как раз не тот случай, когда биография автора в его стихах). Эту метафорическую оболочку Мартынов использует зачастую как защитные доспехи. Зато когда, наконец, разберешься во взаимосцеплениях его образов и метафор и по-настоящему проникнешь и углубишься в мир мартыновской поэзии с ее многослойными подводными течениями, тогда и лицо поэта начнет проявляться, как изображение на фотобумаге.
Но дело не в одной только причудливой образности. По своему внутреннему складу и характеру дарования Леонид Мартынов — поэт-исследователь, поэт-ученый и философ. Он и писал иной раз так, что его мало было просто читать — следовало еще и напряженно вникать в текст, докапываться до истинного смысла сказанного. Не случайно многие почитатели таланта Мартынова отмечали как одно из главных качеств его поэтики — умный, часто неожиданный подтекст. Это, впрочем, вовсе не значило, что писал он чересчур сложно или заумно (хотя и такие нарекания в его адрес были нередки). Напротив, по свидетельству Сергея Маркова, «он брал обычно самые что ни на есть прозаические слова, но сочетал их так, что они становились поэтической речью, только ему одному присущей». Другое дело, что поистине неуемная страсть к познанию (а Мартынов прекрасно разбирался в истории, философии, географии и даже некоторых точных науках) вольно или невольно вела к мыслительной и интеллектуальной насыщенности стиха, становившейся примечательной его особенностью.
Даже обличьем Леонид Мартынов словно бы подтверждал свою ускользающую от поверхностного взгляда поэтическую индивидуальность и оригинальность. Как вспоминает алтайский писатель Марк Юдалевич, «совершенно не стремясь к этому, Леонид Николаевич и внешне более всего походил на поэта. Когда рослый, крепкий, с высоко поднятой головой, углубленный в себя, он проходил по улице, казалось, его окружает какая-то тайна».
Но свое истинное поэтическое лицо Леонид Мартынов обрел не сразу. В творческой его жизни было немало удивительных метаморфоз. Ну а ключ к пониманию поэтической биографии Мартынова можно найти в стихотворении о Геркулесе:
Мне кажется, что я воскрес.
Я жил. Я звался Геркулес.
Три тысячи пудов я весил,
С корнями вырывал я лес,
Рукой тянулся до небес,
Садясь, ломал я спинки кресел.
И умер я… И вот воскрес:
Нормальный рост, нормальный вес —
Я стал как все. Я добр и весел,
Я не ломаю спинки кресел…
И, все-таки, я Геркулес.
Поэтический Геркулес Леонида Мартынова первые признаки жизни стал подавать в начале 1920-х годов, заявляя о себе сначала как футурист и романтик, что, в общем-то, и не удивительно, если вспомнить некоторые факты его биографии.
Родился Леонид Мартынов 22 мая 1905 года в Омске, а детство провел на Транссибирской магистрали, в служебном вагоне отца — техника путей сообщения и гидротехника. Десятилетним мальчиком Мартынов прочел стихи, которые во многом определили его будущее. То был Маяковский — футурист в «желтой кофте». А шестнадцатилетним подростком, едва окончив пять классов, Леонид Мартынов решил жить литературным трудом.
Поэтический дебют юного стихотворца состоялся в 1921 году в омском журнале «Искусство». В тех юношеских стихах начинающий футурист писал, что «пахнут землей и тулупами девушки наших дней».
Время было бурное, зовущее в дорогу, в неизведанные просторы, да и наследственность, наверное, сказалась, поэтому 1920-е годы молодой поэт провел в странствиях. География их разнообразна. Сначала юный Мартынов отправился в Москву с мечтою об образовании. Только вот какого — литературного или художественного (обладал он и несомненным дарованием живописца) сразу решить не мог. Даже собрался поступать во ВХУТЕМАС. Но вскоре неожиданно для себя оказался в Балхашской экспедиции Уводстроя. А дальше — пошло-поехало: Алтай, Барабинская степь, строящийся Турксиб, таежные урманы Прииртышья… И занятия самые разные и неожиданные: сборщик лекарственных трав, искатель археологических древностей, пропагандист на агитсамолете, сельский книгоноша, рабочий гидротехничекой экспедиции, журналист…
Писал в эти годы Леонид Мартынов много и хаотично: корреспонденции, очерки и, конечно же, стихи, в которых на футуристических дрожжах поднималась поэтическая опара будущего Мартынова. Но как непрост зрелый Мартынов, так не однозначна и его ранняя поэзия. С одной стороны, фантастические корабли, плывущие высоко над городом («Воздушные фрегаты»), а с другой — предельно, вроде бы, реалистичное и конкретно точное — «сахар был сладок и соль солона» из стихотворения о портовых грузчиках. Но противоречие тут кажущееся. Разные по стилевой окраске стихи держатся, опять же, на глубоком и емком метафорическом подтексте, в котором находит отражение поэтический взгляд Леонида Мартынова, характерный именно соединением фантастического и реального, сказочного и обыденного.
Особенность эта лучше и отчетливей всего, пожалуй, проявилась в любимой мартыновской теме Лукоморья. В стихотворных рассказах Леонида Мартынова о волшебной стране действительность перемешана с вымыслом, а реальные очертания жизни невозможно, как правило, отделить от прозрений и дерзких фантазий поэта.
Стихотворение «Лукоморье», написанное в 1937 году после таких его замечательных стихов, как «Река Тишина» и «Подсолнух» и ставшее началом одноименного цикла, в определенной мере можно считать в творчестве Мартынова этапным. Леониду Николаевич был в это время в возрасте Христа и в поре наступившей литературной и человеческой зрелости, его поэтический Геркулес прочно вставал на ноги.
Лукоморье и «воздушные фрегаты» стали сквозными образами всей мартыновской поэзии.
Любопытно, что Лукоморье отзовется в дальнейшем не только в его лирике, но и в его военной публицистике. В годы Великой Отечественной войны поэт много сил отдавал оперативной газетной работе и деятельно участвовал в выходивших в Омске «Окнах ТАСС». Он публикует очерк «Лукоморье», вызвавший большой читательский резонанс. Несколько позже появляется брошюра «Вперед, за наше Лукоморье!», где очерк дополнен откликами фронтовиков. Не оставлял он и работу над стихами, о чем свидетельствуют поэтически сборники этих лет «За Родину» (1941), «Мы придем» (1942), «Жар-цвет» (1944). Как отзывался о них критик Виктор Утков, «в стихотворениях, сказках, балладах, сказах, вошедших в эти сборники, отчетливо видишь стремление поэта к наиболее яркому, сильному и доходчивому выражению мыслей и чувств, владевших людьми в те трудные годы, ощутим недюжинный темперамент поэта». А как писал сам Мартынов в автобиографии, «тема о потерянном и вновь обретенном Лукоморье стала основной темой моих стихов в дни Великой Отечественной войны… Я повествовал, как умел, о борьбе народа за свое Лукоморье, за свое счастье». Что касается романтического образа «воздушных фрегатов», возникшего в 1922 году (одноименное стихотворение было опубликовано в 1923 году в журнале «Сибирские огни»), то он отозвался в поздней прозе Леонида Мартынова, в его книге новелл «Воздушные фрегаты».
Тема Лукоморья тесно связана с такой яркой страницей поэтического творчества Леонида Мартынова, как его знаменитые исторические поэмы, в числе которых «Правдивая история об Увенькае», «Искатель рая», «Домотканая Венера», «Тобольский летописец», а так же тематически родственные им прозаические произведения — «Повесть о Тобольском воеводстве» и «Крепость на Оми».
Столь крутая метаморфоза — из футуриста и романтика, певца современности в историка и эпика — может показаться неожиданной. Но лишь на первый взгляд, поскольку многое из того, что переполняло поэта, в форму малоформатных стихотворных жанров уже не укладывалось, да и сама атмосфера предвоенного десятилетия, все сильнее наполнявшаяся грозовым электричеством, заставляла многих художников обращаться к героическому прошлому страны.
Чувство истории, также овладевшее и Леонидом Мартыновым, предельно обострилось, когда попал он на русский Север, где поэт, по собственному признанию, «особенно ощутил эту взаимосвязь прошлого, настоящего и будущего».
На Севере Мартынов оказался не по своей воле. В 1932 году его арестовали по так называемому делу «сибирских поэтов». Вместе с Павлом Васильевым, Николаем Ановым, Евгением Забелиным, Сергеем Марковым и Львом Черноморцевым он был обвинен в антисоветских настроениях и выслан. Несколько лет поэт провел сначала в Ярославле, потом в Архангельске и Вологде. В редакции вологодской газеты «Красный Север» он встретил свою будущую жену Нину Анатольевну, работавшую там секретарем-машинисткой. В конце 1935 года, уже с нею, он вернулся в Омск и поселился в деревянном доме на улице Красных зорь. Здесь в основном и был создан его знаменитый свод исторических поэм.
В этих больших, богатых выдумкой стихотворных повестях соединились прозорливость историка с прозрениями поэта. Леонид Мартынов совершенно по-новому показал прошлое Сибири. (Вообще же, Сибирь у Мартынова — не просто одна из основных «тем», но и сама его творческая основа). Сибирь у него не только дикая безрадостная глухомань. Здесь живут смелые, честные и пытливые люди, в которых зреет дух бунтарства. Такие, например, как казахский юноша-толмач Увенькай, переводящий на родной язык великого Пушкина, офеня-лотошник Мартын Лощилин, или доморощенный летописец ямщик Илья Черепанов, который пишет правдивую летопись Сибири… Изображая их, автор находит глубинные связи между явлениями, казалось бы, далекими. Так, сила художественной логики Мартынова сближает Увенькая и Пушкина, книгоношу Лощилина и английского поэта, автора «Потерянного рая» Мильтона. Леонид Мартынов не стремится изображать крупные исторические события и личности. Но дух эпохи в его поэмах присутствует. Да и не столько сами по себе исторические события и факты интересовали Мартынова, сколько истоки этих событий и психология простых людей — подлинных творцов истории.
В исторических поэмах Леонид Мартынов проявился, помимо прочего, еще и как блестящий мастер стихотворного повествования, владеющий этим редким качеством с исключительной непринужденностью. Любопытно, что печатал он свои поэмы специально как прозу — от поля до поля, тем не менее, в этих длинных строках сразу же улавливался стихотворный размер.
Исторические поэмы Леонида Мартынова стали крупным явлением в нашей литературе. Выплеснувшись в них как-то разом, взвихрившись одним мощным протуберанцем, Мартынов к жанру этому после 1940 года, когда в Омске и Москве одна за другой вышли книги с его поэмами, не возвращался, чем очередной раз удивил критиков и почитателей своего таланта.
Окончание Великой Отечественной войны Леонид Мартынов встретил выходом двух поэтических сборников — «Лукоморье» (Москва, 1945) и Эрцинский лес» (Омск, 1946). Вошедшие туда стихи были написаны в военные годы и отличались ясным пониманием процессов истории, глубиной мысли и подлинным поэтическим мастерством. Тем не менее, у ряда критиков и коллег по цеху вызвали они бурю негодования. Особенно сборник «Эрцинский лес». Вера Инбер, в частности в разгромной рецензии «Уход от действительности» писала, что у Мартынова «неприятие современности превращается уже в неприкрытую злобу» и что, «видимо, Леониду Мартынову с нами не по пути. И если он не пересмотрит своих сегодняшних позиций, то наши пути могут разойтись навсегда…». Все это было прямой реакцией на опубликованное в августе 1946 года Постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград», после которого началось жесткое закручивание «идеологических гаек», больно аукнувшееся и на Леониде Мартынове. После 1946 года стихи его перестали публиковать.
Поэтический Геркулес умер…
Сразу после войны Леонид Мартынов переехал в Москву, поселился с женой в Сокольниках. Надо было чем-то жить. И однажды на квартире Мартыновых появился венгерский поэт Антал Гидаш, который предложил перевести для готовящегося однотомника стихи венгерского классика Шандора Петефи. Так началась переводческая деятельность Леонида Мартынова, которая тоже впечатляет. Благодаря его усилиям на русском языке появились стихи и поэмы Адама Мицкевича, Десанки Максимович, Юлиана Тувима, Артюра Рембо, Пабло Неруды… Но больше всего переводил он венгерских поэтов. За что правительство Венгрии в 1950 году наградило его орденом Золотой Звезды первой степени и орденом Серебряной Звезды.
Переводы переводами, а вот солнце поэта Леонида Мартынова, казалось, уже закатывалось за горизонт. К счастью, не закатилось. Его только на время закрыла туча. Мартынов продолжал писать стихи, пока, правда, «в стол». Но, как признают потом критики, «это были годы расцвета его творчества».
Первым шагом возвращения Леонида Мартынова из забвения послужила статья Ильи Сельвинского «Наболевший вопрос», опубликованная в 1954 году, где, говоря о советских поэтах, автор упомянул и Мартынова как «человека, постигшего тайну скрипичного волшебства». В 1955 году, когда Мартынову исполнилось пятьдесят, стараниями молодых поэтов состоялся его вечер в ЦДЛ, а несколько месяцев спустя в издательстве «Молодая гвардия» вышла после десятилетнего перерыва книжка Леонида Мартынова. Называлась она просто — «Стихи», и мгновенно стала популярной. О полузабытом поэте заговорили, после нее он, без преувеличения, «проснулся знаменитым».
«Что такое случилось со мною? — удивлялся он сам. — Говорю я с тобою одною, // а слова мои почему-то // повторяются за стеною, // и звучат они в ту же минуту // в ближних рощах и дальних пущах, // в близлежащих людских жилищах // и на всяческих пепелищах, // и повсюду среди живущих. // Знаешь, в сущности, это неплохо! // Расстояние не помеха // ни для смеха и ни для вздоха. // Удивительно мощное эхо! // Очевидно, такая эпоха».
Эпоха действительно, наступала для поэзии благоприятная. Поэзия становилась властителем дум и сердец, выливалась в пространства зрительных залов, стадионов и площадей, в огромные книжные тиражи. Поэтический Геркулес Мартынова, окунувшись в живую воду этой эпохи, воскресал…
Леонид Мартынов много и напряженно в послевоенные десятилетия годы работал. И писал о современности. Причем сам он считал эти стихи «более значительными в своем творчестве, чем писал раньше». И не случайно. Одна за другой выходят у него поэтические сборники. В 1966 году книга Леонида Мартынова «Первородство» была удостоена Государственной премии РСФСР, а в 1974-м книга «Гиперболы» — Государственной премии СССР.
Да, современность занимает главное место в поэзии Леонида Мартынова 1950-х — 1970-х годов. Но это не значит, что прошлое навсегда ушло из его творчества. Как и будущее, оно продолжало постоянно присутствовать в нем, поскольку, по признанию самого Мартынова, писал он «о сегодняшнем дне, преображающемся в день грядущий». С другой стороны, о чем бы ни говорил Леонид Мартынов в своих стихах, — о Лукоморье ли, раскопках Помпеи, о XXI веке, — они всегда очень современны по духу, ибо постоянно вовлекают читателя в сферу напряженных поисков истины.
Хотя и современность, надо сказать, Леонид Мартынов тоже понимал весьма своеобразно. До последних дней своих (а умер он 21 июня 1980 года) жил поэт как бы на грани прошлого с грядущим, воспринимая настоящее как некий миг перехода в будущее.
«Всем мы о будущем помним. // К революции духа зовем», — писал когда-то семнадцатилетний Мартынов, отправляя в дальний путь свои «Воздушные фрегаты» на поиски духовного Лукоморья, которым отдал, по существу, всю жизнь. Давно уже нет поэта в живых, но величавые его поэтические корабли продолжают свой вечный путь…
А. Горшенин
Дополнительно рекомендуем прочесть
Дементьев В. Леонид Мартынов: поэт и время. — М., 1986.
Воспоминания о Л. Мартынове. Сборник. — М., 1989.