Ровесник «Сибирских огней» (К 95-летию Анатолия Никулькова)

В 1975 году в «Сибирских огнях» прошла очередная «смена караула»: Александр Иванович Смердов сдал пост главного редактора Анатолию Васильевичу Никулькову. Человек этот был для журнала «в доску» свой, им же и взращённый. Более того…

В своем существовании «Сибирские огни» (а журнал в марта 2017 года отмечает свой 95-й день рождения) пережили свыше десятка главных редакторов, начиная с Емельяна Ярославского и Владимира Зазубрина, один из которых явился по сути отцом-основателем журнала, а второй крепко поставил его на ноги. Большинство тех, кто возглавлял в разные годы «Сибирские огни», были личностями яркими, неординарными, оставившими в истории журнала и сибирской литературы непропадающий след. И одной из самых заметных и примечательных фигур в этом редакторском синклите стал Анатолий Васильевич Никульков.

Родился он 18 апреля 1922 года в Воронеже. Случилось это по весьма символическому совпадению менее чем через месяц после выхода первого номера «Сибирских огней». То есть фактически Анатолия Никулькова можно считать ровесником журнала, с которым впоследствии свяжет он почти всю свою творческую жизнь.

Его отец, Василий Иосифович Никульков, был видным деятелем большевистской партии. Во время Гражданской войны, командуя отрядом частей особого назначения (ЧОН), вел активную борьбу с бандитизмом в Воронежской губернии. Потом был председателем уездного комитета партии, ответственным секретарем Омского окружного комитета ВКП(б). В 1930 году Василия Иосифовича перевели в Новосибирск, и они с женой Александрой Александровной, старшей дочерью Анжеликой и младшим сыном Анатолием переехали на новое место жительства.

Александра Александровна, мать Анатолия и Анжелики, учительница по образованию и первой профессии, нашла свое место на книгоиздательском поприще. В 1934 году она возглавила вновь образованное Новосибирское книжное издательство Объединенного государственного издательства (НовосибГИЗ), ставшее впоследствии областным, и проработала на этом посту почти четверть века.

А Василия Иосифовича в 1937 году арестовали по обвинению в участии в Троцкистско-Зиновьевской террористической организации, и через год расстреляли. И ходить бы, наверное, Толе Никулькову с пугающим клеймом «врага народа», если бы к этому времени его родители не развелись. Так что, как ни парадоксально, на первый взгляд, но семейная драма помогла юноше благополучно окончить десятилетку, вступить в комсомол и избежать многих болезненных последствий, которые обычно ожидали детей репрессированных родителей. (На склоне жизни Никульков вспомнит об этом драматичном периоде своей жизни в повести «Школьники», посвященной юношам и девушкам предвоенной поры).

В 1940 году сразу после школы его призвали в армию. Служил старший сержант Никульков на Дальнем Востоке, участвовал в боях против Квантунской армии в Маньчжурии, был награжден медалями «За боевые заслуги» и «За победу над Японией».

В 1946 году его демобилизовали, а по возвращении домой бывшего комсорга батальона сразу же взяли на комсомольскую работу. Полтора десятка лет отдал ей Никульков, функционируя сначала в Новосибирском горкоме ВЛКСМ, потом редактируя молодежную газету «Сталинское племя». Параллельно учился на историческом факультете Новосибирского пединститута, который заочно окончил в 1952 году.

В том же 1952-м вышла в Новосибирске первая книга Анатолия Никулькова — очерки «Пионерское лето». И она, и последовавшие за нею повести «Достойные счастья» (1952), «Крепилину приходится отступать» (1956), «Гордая фамилия» (1959) посвящены жизни и заботам молодого поколения, которое комсомольский работник и молодежный журналист Никульков достаточно хорошо знал.

Но начиналась его литературная деятельность значительно раньше появления названных выше произведений. Дебют состоялся в 1937 году с публикации в первом номере «Сибирских огней» стихотворения «Встреча». А сам Анатолий Васильевич точкой отсчета своей профессиональной писательской работы считал появление в сборнике молодых «Первый рейс» (1950) рассказа «Армейская закалка». Заголовок говорит сам за себя, но к военной теме Никульков в дальнейшем практически не возвращался.

Ранние произведения Анатолия Никулькова литературным явлением не стали. Уже по заголовкам некоторых откликов на них можно было понять суть претензий к молодому писателю. «Жизнь и схема» — называлась одна из рецензий на повесть «Достойные счастья»», «Анкеты вместо образов» — утверждала своим заголовком другая. Не более лестно оценивалась повесть «Крепилину приходится отступать» в отзывах под названиями «Дым без огня», «Неосуществленный замысел». «А где же коллектив?» — вопрошалось в одноименной рецензии, посвященной повести для детей «Гордая фамилия».

И, надо сказать, претензии критиков были в основном справедливы. Анатолий Никульков честно старался писать по правилам соцреализма, только вот его художественной планке пока не хватало той  высоты, которая способна преодолеть любую схему.

В начале шестидесятых комсомольская пора Анатолия Никулькова завершилась. В 1961 году его избирают ответственным секретарем Новосибирского отделения союза писателей РСФСР. Начинается жизнь активного литературного функционера. Причем не только лишь местного масштаба. Никульков участвует в работе I и II съездов писателей РСФСР, становится членом правления Союза писателей РСФСР, членом президиума правления Литфонда России…

За всем этим не забывает он творческую работу. Его перо становится все более уверенным, профессиональным. Расширяется жанровый диапазон. Помимо прозы и публицистики, он обращается к критике. В 1958 году выходит его первый сборник литературно-критических статей «Пути упорных поисков». И не последний. Появляются монографические издания «Леонид Мартынов» (1969) и «Александр Смердов» (1972), а также «Книга о поэтах» (1972). Все они посвящены сибирским поэтам и сибирской литературе. Это и в дальнейшем будет главной темой Никулькова-критика. И как критик он немало сделал для популяризации местных писателей.

Но широкую известность в шестидесятых-семидесятых годах, при всей их профессиональной добротности, принесли Анатолию Никулькову, все-таки, не литературно-критические работы.

В 1963 году журнал «Сибирские огни» опубликовал его роман «В буче». И десяти лет не прошло со времени исторического XX съезда, с трибуны которого Н.С. Хрущёв развенчивал культ Сталина с его тяжелыми последствиями. Тема оставалась для литературы и искусства очень горячей, животрепещущей. Но и одновременно пугающей. Редко кто отваживался в те годы за нее браться. Никульков взялся. И, наверное, не мог не взяться.

В центре романа «В буче» фигура первого секретаря горкома партии. Сын бедняка, Иван Москалев уверенно шагает по служебной партийной лестнице. Но чем выше поднимается по ней, тем дальше отходит от народа и демократических принципов партийного руководства, тем сильнее перерождается. Вот суть основного конфликта романа и его идейно-художественный стержень. Глубоко драматичны образы главного героя романа и его жены Лиды Москалевой, как бы оттеняющей негативные стороны мужа. К тому же она — еще и своего рода «доверенное лицо» автора, через восприятие которого осмысливаются и комментируются многие события и поступки персонажей.

В определенной мере в романе отображена история семьи Никульковых, а прототипами четы Москалевых стали родители Анатолия Васильевича с их непростыми взаимоотношениями. В романе вообще немало автобиографичного, личного и личностного, пропущенного через сердце и восприятие очевидца тех трагических лет, каковым был сам автор. И это, несомненно, повышало к роману интерес, находило еще больший отклик в душе читателя.

Роман «В буче» получил не только читательское признание. Критика также положительно оценивала это произведение, отмечая, правда, в первую очередь его высокую гражданственность и публицистичность, исторический оптимизм1, и ставила его в один ряд с «Открытой книгой» В. Каверина, «Горькими травами» П. Проскурина, появившимися в середине шестидесятых годов.

Со следующим романом «На планете мало оборудованной» Никулькову повезло меньше. Роман стал первым художественным произведением о Владимире Маяковском. Не обошлось в нем без просчетов, местами и весьма серьезных, что, впрочем, не мешало оставаться ему оригинальным интересным произведением. Первая книга романа была опубликована в «Сибирских огнях» в 1967 году, а вторая — в 1970-м. А вот отдельным изданием роман так и не вышел. Воспротивилось близкое окружение небезызвестной Лилии Брик и использовало все свое влияние в издательских кругах, чтобы книга о Маяковском  не увидела свет.

Новосибирскую писательскую организацию Анатолий Васильевич возглавлял до 1968 года, пока не перешел в редакцию «Сибирских огней». Начинал он здесь с должности литературного консультанта. Потом заведовал отделами очерка, поэзии, прозы. А с 1972 года работал заместителем главного редактора журнала, которым был тогда Смердов. Так что появление Никулькова на посту руководителя «Сибирских огней» можно считать вполне логичным и закономерным.

Как, впрочем, и вообще его вхождение в литературную среду, которое отдает некой наследственной предопределенностью. И дело даже не в социальном статусе его родителей. Важно и то, что оба они владели пером: писали статьи в профессиональные журналы, публицистику, а главное были интеллигентами с высоким уровнем литературной культуры.

В 1975 году Анатолия Васильевича утверждают в должности главного редактора «Сибирских огней». Начинается «эпоха Никулькова» — едва ли не самый благополучный в истории журнала период.

Может показаться, что Никулькову просто повезло, что он пришел «на готовенькое». Действительно, наследство он получил хорошее. Предыдущие капитаны «Сибирских огней» — и Кожевников, и Лаврентьев, и Смердов — сделали все возможное, чтобы в послевоенные десятилетия восстановить флагман сибирской литературы, придать ему прочную остойчивость и уверенно продолжить большое литературное плавание. Однако даже самым замечательным наследством можно распорядиться по-разному: и растранжирить его, и, наоборот, приумножить. Никульков распорядился им как умный рачительный хозяин: бережно сохранил все ему доставшееся от предшественников (прежде всего славные традиции журнала и его курс на консолидацию лучших творческих сил Сибири) и приумножил новыми литературными богатствами.

В «эпоху Никулькова», как, наверное, никогда много появлялось свежих литературных имен. Далеко не всем удалось пройти испытание временем. Но и Михаил Черненок, и Петр Дедов, и Владимир Башунов, и Татьяна Набатникова, и Нина Садур, и Михаил Щукин, и Владимир Курносенко, и Олег Корабельников, и Николай Шамсутдинов, и Владимир Берязев, и еще целый ряд других молодых тогда дарований, для которых «Сибирские огни» времен Никулькова стали творческой колыбелью, — сегодня по-прежнему на читательском слуху.

На талантливую молодежь у Анатолия Никулькова был особый и безошибочный нюх. Он нередко бывал на различных совещаниях, семинарах, съездах начинающих авторов, внимательно присматривался к молодой литературной поросли. С той же миссией командировал на такие мероприятия и других сотрудников редакции. А уж на областных новосибирских семинарах молодых писателей весь творческий состав «Сибирских огней» присутствовать (либо в качестве руководителей секций, либо наблюдателей) был просто обязан. «Селекция» велась и в процессе повседневной редакционной работы.

Улов был разный. Настоящие открытия возникали не столь уж часто, как хотелось бы. Но Анатолий Васильевич искренне радовался появлению каждого сколь-нибудь интересного и самобытного прозаика, поэта, очеркиста или критика. И не просто радовался. Он поддерживал словом и делом: предоставлял страницы журнала, следил за дальнейшим развитием своих литературных «крестников». И не бросал их на произвол судьбы, защищал, если возникала необходимость. <   >

Да и вне стен редакции, в коридорах власти, прежде всего партийной, поскольку «Сибирские огни», как и любой другой советский журнал, был под контролем КПСС, Анатолий Васильевич умел отстоять свои и вверенного ему издания позиции. При гипертрофированной тотальной бдительности брежневского застоя это было совсем непросто.

Доходило подчас до абсурда. В одном из очерков о нефтяниках Приобья цензор потребовал убрать словосочетание «разливанное море нефти», поскольку оно, мол, раскрывает, ни много ни мало, стратегические объемы добычи нефти. Ходя, дураку ясно, ничего, кроме банальной метафоры за этими словами нет. Зато в данном конкретном случае нехитрый и совершенно нейтральный образ этот прекрасно ложился в тему и был совершенно уместен. Что и попытался объяснить цензору ответственный секретарь, в обязанности которого входила работа с Отделом по охране государственных тайн в печати. Цензор, однако, уперся. Ну и плюнуть бы, поминая про себя недобрым словом глупость несусветную, да вычеркнуть фразу от греха подальше! Но тут уж уперся возмущенный Никульков. И отправился в обком, ибо только там имелась реальная возможность исправить цензорское решение.

«Крамольное» словосочетание он отстоял. А сколько было еще отстаиваний по куда более серьезным поводам! Сколько нервов, сил и энергии для этого (и не только этого — мало ли у главного редактора других важных насущных забот) требовалось. Думается, что не каждому такое по плечу. Но Анатолий Васильевич по натуре был бойцом. И свои бойцовские качества проявлял постоянно. Благо поводов хватало.

Бойцом был он достаточно смелым и отважным, но не безрассудным. Не из тех, «безумству храбрых» которым поэт пропел песню. Хватало Никулькову и трезвого ума, и гибкости, и дипломатичности, и, так сказать, партийного чутья, дававших возможность ему оставаться на плаву, на виду, и в авторитете, а главное помогавших успешно руководить журналом.

Смелость Никулькова проявлялась не только в решении каких-то проблем производственного процесса. Присуща была ему как руководителю журнала смелость творческая. Одна история с повестью Никиты Богословского «Интересное кино» чего стоит. Среди героев этой вещи без труда угадывались многие деятели столичного бомонда, выставленные автором в неприглядном сатирическом свете. Рукопись повести еще гуляла по редакциям московских журналов, а уже вызвала переполох. В результате, в столице ее публиковать наотрез отказались, и Богословский на авось отправил рукопись в «Сибирские огни». И здесь повесть была напечатана. Несмотря на сопротивление все того же бомонда, прознавшего о планах публикации. Московские «доброжелатели» докучали телефонными звонками и самому Никулькову, и обкомовским работникам. Приходилось объясняться и с теми, и с другими. Но повесть, несмотря ни на что, появилась на свет. И имела немалый успех. История с шукшинскими «Любавиными», первая книга которых после безуспешных попыток автора опубликовать ее в Москве благодаря Смердову смогла появиться только в «Сибирских огнях», повторилась.

Анатолий Васильевич не был безрассудным, но обострений и риска, повторимся, не боялся. Иной раз для пользы дела сам их и провоцировал. <   >

В 1978 и 1980 годах в нескольких номерах «Сибирских огней» были опубликованы оригинальные исследования Геннадия Карпунина о «Слове о полку Игореве» — «По мыслену древу» и «Жемчуг «Слова», или Возвращение Игоря». Они не укладывались в рамки «правоверной» словистики и даже опровергали ряд ее устоявшихся положений. Публикации грозили скандалом, тем не менее, Никульков их благословил, очередной раз проявив редакторскую смелость и решительность. Большинство новосибирских ученых действительно встретило эссе Карпунина в штыки. А вот Дмитрий Лихачев, называя исследования Карпунина спорными, тем не менее, поддержал их. И не ошибся. Пройдет время, и они займут достойное место в словистике, а статьи об их авторе войдут во все энциклопедии, посвященные «Слову».

Экспериментаторство, подчас даже рисковое, было у Анатолия Васильевича в крови Он любил придумывать. И от подчиненных требовал выдумывать, пробовать, использовать разные формы работы.

Впрочем, сама редакционная жизнь заставляла главного редактора и всех сотрудников журнала быть постоянно в поиске. Взять, например, проблему авторов. Если в прозаиках и поэтах недостатка не ощущалось, то в критике и публицистике авторский дефицит был подчас острейший. Казалось бы, ну, ладно, критики — профессия специфическая, народ штучный. А публицистика-то? В одном Новосибирске сотни журналистов. Только свистни — за большую честь почтут в уважаемом журнале отметиться! Оно, конечно, так. С одним существенным «но». При внешней схожести газетная и художественная публицистика — вещи разные. И далеко не каждому газетчику по плечу написать художественный очерк или художественно-публицистическую статью. Но как раз такие и были нужны. Таких и искали. <   >

Критический раздел журнала тоже испытывал авторский голод. Но не столь острый. В Сибири, и в первую очередь в Новосибирске, к тому времени сложилась сильная критическая школа, группировавшаяся вокруг «Сибирских огней». В самой только редакции работало два профессиональных критика. По традиции охотно выступали на страницах журнала ученые. Не гнушались печататься здесь и столичные критики и литературоведы. Да и сам Никульков, уже в статусе главного редактора, достаточно регулярно выступал в критическом разделе журнала со статьями и рецензиями.

 Русские писатели во все времена охотно обращались к творчеству и культуре малых народностей Сибири, а журнал «Сибирские огни» публикацию переводов произведений национальных авторов всегда считал своим долгом. Традицию эту Никульков продолжил. Но если его предшественник, Александр Смердов к шестидесятым годам и сам уже был корифеем сибирской переводческой школы, то Никулькову, переводами никогда не занимавшемуся, доверяться личному опыту не было возможности. Зато имелись в его распоряжении редакционные поэты (Плитченко, Романов, Карпунин, Закусина), прошедшие переводческую школу Смердова. На их талант и мастерство Анатолий Васильевич прежде всего и опирался. И не напрасно. Благодаря этим поэтам-переводчикам многие национальные авторы обрели в семидесятых-восьмидесятых годах в «Сибирских огнях» постоянную прописку.

Хотя охотно предоставляли свои страницы «Сибирские огни» при Никулькове и авторам зарубежным в переводах сибиряков, среди которых также были работники редакции. Переводы осуществлялись со многих иностранных языков: болгарского, польского, венгерского, монгольского, корейского, испанского, румынского, вьетнамского и даже арабского. Так что «Сибирские огни» никульковской поры были еще и поистине интернациональным журналом.

Поддерживая повальное увлечение своих сотрудников переводами, сам Анатолий Васильевич предпочел пробовать себя совсем в другом жанре — драматургии. В 1976 году в «Сибирских огнях» публикуется его пьеса «Протоколы для будущего». Вещь довольно необычная. И по содержанию, и по форме. Пьеса рассказывает о последних днях Парижской Коммуны, в ней использованы документальные материалы. Не случайно и жанровое определение автор ей дал — «документальная пьеса». Историк, публицист, художник-драматург соединились в ней в одно целое. У пьесы была не только литературная, но и сценическая, правда, недолгая, жизнь. Занимался Никульков и переложением на сценический язык прозаических произведений. Инсценировал, в частности, роман Г. Фаллады «Каждый умирает в одиночку». Однако драматургические попытки Никулькова так по большому счету ими остались. Возможно, потому, что на нечто большее журнал времени не оставлял.

Тем более что хватало Анатолию Васильевичу дел и помимо журнала, поскольку лежало на его плечах множество общественных нагрузок, часто далеких от литературной деятельности: был он и депутатом разных уровней, и членом городского и областного партийных комитетов, входил в различные комиссии. Все это отвлекало, не давало полностью сосредоточиться хоть на редакционной, хоть на творческой работе, иногда, чувствовалось, и тяготило, но и без общественной деятельности, которой занимался он с юных лет, Анатолий Васильевич себя тоже не представлял. Создавалось иной раз ощущение, что он даже боится остаться вдруг на обочине активной социальной жизни.

 В этой связи вспоминается такой эпизодик. Однажды посреди общего редакционного застолья по поводу какого-то большого советского праздника Анатолий Васильевич вдруг поднялся и стал прощаться. Спешил на торжественное заседание, проводимое городскими и областными властями в преддверие знаменательного события.

— Анатолий Васильевич, оставайтесь! — стали упрашивать его сослуживцы. — Сдалась вам эта официальная скукотища! А тут — хорошо сидим! — Сидели и правда хорошо, душевно. — Оставайтесь! Придете вы туда, не придете — от собрания все равно не убудет… — убеждали коллеги.

— Э, нет, ребята! — не согласился Никульков. — От собрания-то, может, и не убудет, а вот от меня… Раз не появишься, второй проигнорируешь, а на третий, глядишь, и в живых перестанут числить. На естественную убыль спишут…

Трудно сказать, как сейчас, а более четырех десятилетий назад руководить таким изданием, как журнал «Сибирские огни», было очень нелегко. И не только по цензурным, идеологическим соображениям. Здесь-то как раз было проще: главное — стараться не отступать от установленных правил. Основная же сложность исходила из уникальности самого журнала как собирателя и объединителя лучших литературных и культурных сил Сибири. В такой ситуации чрезвычайно важно было выдержать баланс сил и разнородных региональных и национальных интересов.

Случались и обиды. Писатели отдельных регионов упрекали журнал, что он слабо, не так, как хотелось бы, представляет их на своих страницах и язвительно называли «Сибирские огни» «Новосибирскими огнями». На что ответно обижались уже новосибирские писатели, которым, наоборот, казалось, что недостаточно печатают их. А ведь среди учредителей журнала значилась и Новосибирская писательская организация. Она постоянно напоминала об этом и требовала от главного редактора согласовывать свои действия с ее Правлением как руководящим органом.

«Сибирские огни» всегда позиционировали себя (да так по существу и было) зеркалом сибирской литературы. А потому очень важно было, чтобы зеркало не покривилось, и, с одной стороны, объективно отражало протекающий в культурном пространстве Сибири литературный процесс, являющийся, в свою очередь, органичной частью процесса общероссийского, а с другой — давало правдивую художественно-публицистическую картину жизни сибирских просторов.

Так что Никулькову приходилось быть и дальновидным стратегом, и тонким тактиком, и политиком, и дипломатом, плюс ко всему этому не забывать выдерживать нужную идеологическую линию. И это ему без видимых усилий удавалось. Его можно было сравнить с блестящим канатоходцем, непринужденно скользящим по натянутой в воздухе проволоке.

Из-за всей этой «эквилибристики» немудрено было забыть о главном адресате журнала — читателе. А он жил не одной лишь «высоколобой» литературой. Никульков помнил и сотрудникам своим не давал об этом забывать. И потому достаточно регулярно появлялись на страницах «Сибирских огней» произведения «низких» по понятиям тех времен жанров: детективно-приключенческие, фантастические, сатирические. Живейший читательский интерес вызывали остросюжетные произведения Льва Квина, Исая Калашникова, Виктора Колупаева, Михаила Михеева, Николая Самохина… Были и свои настоящие открытия. К примеру, широко известный ныне мастер детективного жанра, «сибирский Сименон» Михаил Черненок при Никулькове и с его помощью «вставал на крыло». В «Сибирских огнях» была опубликована и большая часть его многочисленных детективов.

Бывало, что за благожелательное отношение к развлекательной беллетристике Анатолия Васильевича и поругивали, и на вид ставили. Особенно столичные ревнители чистопородной литературы старались. Но Никульков воспринимал это почти как крыловский кот Васька, который «слушает, да ест».

Впрочем, это не значило, что он игнорировал любую критику в свой и вверенного ему печатного органа адрес. <   > Так, в большое событие в литературной и культурной жизни превращались ежегодные обсуждения «Сибирских огней», на которые собирались писатели, критики, ученые-филологи, педагоги, представители общественности, журналисты, партийные работники, просто заинтересованные читатели из Новосибирска и других сибирских регионов. На них шел серьезный, обстоятельный, часто нелицеприятный разговор о журнальных публикациях в завершившемся году, об успехах и неудачах «Сибирских огней». Конференц-зал Новосибирской писательской заполнялся до отказа. <   > Благолепием обсуждения не отличались. Атмосфера иной раз накалялась до предела. …Но по неписаному правилу работникам редакции вступать в спор с оппонентами не рекомендовалось. Приходилось «держать удар». Благо ориентир был перед глазами. Никульков сидел за столом президиума с каменным лицом и время от времени записывал что-то на узкие полоски бумаги, какие использовал обычно для редакционных заключений. Когда все выговаривались, Никульков подводил итоги: благодарил присутствующих за внимание к журналу, комментировал некоторые высказывания, отвечал на возникшие по ходу дискуссии вопросы. Но — вот удивительно — делал все это ровно, спокойно, благожелательно, не позволяя себе ни малейшего раздражения, ни каких-то резких выпадов в сторону оппонентов, будто и не было позади трех часов словесной бомбардировки ушедшей в глухую оборону редакции, и словно исчез вдруг куда-то хорошо знакомый всем завзятый полемист и литературный боец Никульков.

Когда кто-то из редакционных возмущался, что, дескать, вот они нас поливают, как хотят, а мы воды в рот набрали, Никульков стоически возражал:

— Не забывайте, что они в данном случае — это читатели. А мы журнал для читателей и делаем. Поэтому и мнение их нам так важно. Оно для нас, знаете ли, — руководство к действию. А огрызаться с читателями по базарному принципу «дурак — сам дурак» — все равно, что против ветра писать. Самому же и прилетит. Так что будьте добры спокойно выслушивать и делать соответствующие выводы…

Выводы делали. После каждого обсуждения начиналась «работа над ошибками».

Ну, а обсуждения, несмотря критические громы и молнии, запоминались еще и как настоящие литературные праздники, на которых воочию можно было увидеть, какой разный люд притягивают к себе «Сибирские огни», почувствовать, каким неподдельным интересом и авторитетом пользуется журнал.

Красноречиво подтверждала это и статистика. Тираж «Сибирских огней» к середине 1980-х годов достиг 123 тысяч экземпляров при 90 тысячах подписчиках в разных уголках Советского Союза и даже за рубежом. Среди всех периферийных «толстых» журналов страны это был самый высокий результат. Немалой популярностью «Сибирские огни» пользовались в союзных республиках, особенно на Украине и в Казахстане, на долю которых приходилась почти половина подписчиков.

Никульков, повторимся, не боялся доверять молодым. А они в его бытность главным редактором составляли подавляющее большинство сотрудников редакции. Анатолий Никульков с Абрамом Китайником, заведующим отделом очерка, были старше остальных на целое поколение. Тем не менее, со всеми в редакции Анатолий Васильевич был только на «вы», безукоризненно корректен, фамильярности и панибратства не терпел. Руководителем он был строгим, требовательным, но вполне демократичным, без того весьма распространенного в руководящих кругах хамского синдрома, который очень точно выражен известной народной присказкой: «Я — начальник, ты — дурак…» Не в стиле Никулькова были и мелочные придирки по поводу так называемой «трудовой дисциплины» и т. п. Работу сотрудника и его самого он оценивал, прежде всего, по результату.

Несмотря на то, что в стенах редакции сосуществовало два разных поколения, этого как-то не ощущалось. Возможно, и потому, что, подбирая людей. Никульков обращал внимание не только на одни лишь профессиональные качества. Тем и отличалась его редакционная команда, что все в ней бескорыстно и преданно любили литературу, журнал и свое дело. Это была одна семья, в которой благодаря Анатолию Васильевичу сложился и поддерживался прекрасный микроклимат. Хотя, конечно, коллектив был непростой. Личности все творческие, талантливые, самобытные, со своими характерами и немалыми претензиями. Как таких привести к общему знаменателю? Но как раз тут-то и проявилось организаторское и руководящее искусство Никулькова.

Нельзя сказать, что ко всем в редакции Анатолий Васильевич относился одинаково. Да это, наверное, и невозможно. Но истинную цену каждому знал точно. Исходя из нее, и отношения свои строил.

Кому-то со стороны Никульков мог показаться застегнутым на все пуговицы холодным функционером, далеким от земной обыденности. Но впечатление было обманчиво. На самом деле Анатолий Васильевич был человеком живым, теплокровным и, как все нормальные люди, грешным. Любил застолья с интересными разговорами и шутками, ценил женскую красоту. Но при этом богемным человеком не был. Да и дистанцию в любом состоянии держал. <   >

В общем, ни «человеком в футляре», ни твердокаменным начальником, ни сухим функционером Никульков не являлся. Как говорится, ничто человеческое ему чуждо не было… <   >

…В 1987 году Анатолий Никульков с журналом, которым руководил двенадцать лет, вынужден был расстаться. По причине? Шерше ля фам, как говорится. Много лет продолжавшийся «производственный» роман с одной из своих сотрудниц вышел, в конце концов, ему боком…

Анатолий Никульков стал последним главным редактором «Сибирских огней» советской эпохи. И, пожалуй, самым успешным. Геннадию Карпунину, принявшему от Никулькова журнал, предстояла тяжкая, прямо-таки бурлацкая доля выволакивать корабль «Сибирских огней» из обезводевшего в одночасье русла СССР к истоку новой России. И уж тут впору было позавидовать не ему, а Никулькову, освободившемуся от такого неподъемного груза. Хотя, положа руку на сердце, думается, что Анатолий Васильевич при его организационных способностях и возможностях, бойцовском характере, авторитете, связях в различных общественных кругах сумел бы журнал удержать на плаву и утвердить его в русле новых реалий. Но случилось то, что случилось…

Отлучение от журнала, безусловно, было сильным ударом для Никулькова. Оказавшись вне привычного круга, он замкнулся, ушел в себя, стал редко появляться на людях, практически перестав быть публичным человеком. Вместе с тем, потеряв редакторское кресло, он по-прежнему оставался писателем и продолжал жить литературой. Чем, собственно, и спасался.

Ну а круг его творческих интересов в ту пору был связан с делами минувших дней. С одной стороны по причине того, что мутная взвесь современной реальности была ему малопонятна и неприятна, а с другой — давала знать о себе душа профессионального историка. В 1990 году Никульков издает сразу две книги: документальную повесть о Н.Г. Гарине-Михайловском «Современник из прошлого века» и повесть о юношах и девушках предвоенной поры «Школьники», которая сначала была напечатана в родных «Сибирских огнях». А в 1999 году появляется его историческое исследование «Взгляд на РСДРП», где Никульков предлагает читателю свой оригинальный взгляд на рождение и становление партии, возглавившей революционное движение в России. Взгляд этот во многом не совпадает и спорит с официальной исторической наукой, но тем он и интересен.

Пытался Никульков заниматься и чем-то вроде редакторской работы — вел, например, литературную страницу в газете «Советская Сибирь». Что, конечно, было совсем не его масштабом и уровнем. И Анатолий Васильевич это прекрасно понимал. Как видел и понимал, что его время прошло, и то, чего он подсознательно всегда боялся, случилось — он оказался на обочине литературной и общественной жизни.

«Придут другие времена — взойдут иные имена…» — писал когда-то один из любимых современных поэтов Никулькова Евгений Евтушенко. И времена эти настали. Одинаково, правда, тяжелые как для уходящих, так и идущих им вослед. С той лишь разницей, что у последних в запасе была еще целая жизнь с надеждами и возможностями их осуществления. Поколению же Никулькова оставалось прозябать, доживая последний срок. Для Анатолия Васильевича, который эпиграфом собственной жизни мог бы взять строчку Маяковского «а в нашей буче, боевой, кипучей, и того лучше…» это было настоящей трагедией. Он чувствовал себя вытащенной из воды рыбой. Жизнь теряла смысл. Его поколение стремительно редело. Снаряды падали все ближе. В апреле 2001 года умер его ровесник, многолетний товарищ и соратник Абрам Китайник…

— В последние месяцы Анатолий Васильевич просто не хотел жизнь, — рассказывала его вдова Нина Ивановна Никулькова. — Запустил лечение, отказывался встречаться с врачами. Опустил, что называется, вожжи. А мог бы и выкарабкаться, и пожить еще…

Мог бы! У Анатолия Васильевича к его восьмидесяти годам оставался немалый еще жизненный ресурс. Да и наследственность в плане долголетия была хорошей — его мама прожила почти 95 лет. Но воля к жизни его самого иссякла…

8 июля 2001 года Анатолия Васильевича Никулькова не стало. Ушел в мир иной один из последних легендарных рыцарей сибирской словесности, так много сделавший для ее становления и расцвета.

Алексей Горшенин