Главы из книги
В издательстве «Свиньин и сыновья» готовится к печати новая книга Игоря Маранина «Легендариум» — сборник городских легенд Урала, Сибири и Дальнего Востока. Книга состоит из четырех частей: древние мифы, исторические легенды, мистика и современные были. Специально для «Сибирских огней» автор подобрал истории из разных частей, чтобы читатель смог получить полное впечатление о будущей книге.
Если эту книгу одновременно возьмут в руки на Урале и Камчатке, то в Екатеринбурге будет разгар дня, а в Петропавловске-Камчатском — поздний вечер. Семь часовых поясов вместила территория, легенды которой я хочу рассказать. Огромный край с десятками городов, по улицам которых бродят тени ушедших эпох — шаманы и завоеватели, простолюдины и вельможи, авантюристы и ученые. Их следы можно отыскать на пыльных страницах древних книг, их шаги слышны в воспоминаниях современников, их разговоры помнят окна и стены старых домов. Страна легенд — особая страна, здесь становится реальным то, что в нашем мире всего лишь фантазия: жуткие оборотни и гигантские змеи, тоннели между материками и туманы времени, кареты из золота и пещеры, полные серебряных монет.
Урал, Сибирь, Дальний Восток… За время работы мне стали родными города и поселки, что щедро делились интересными историями. Как историк, я старался точно придерживаться фактов, а как писатель — пытался реставрировать каждое событие в деталях — с помощью логики, психологии и красок русского языка. В итоге получился неожиданный жанр — документальная мифология. Жанр не исторический, а фольклорный, ведь городская легенда — это часть фольклора.
Город мертвых
В древности здесь шумел первозданный лес и стояла на берегу реки одинокая хижина. Стенами ее служили переплетенные ветви и звериные шкуры, а крышей — кора деревьев. Поначалу хижина принадлежала охотникам, но затем поселился в ней шаман с дочерями. Хвастливый и слабый — одно название, а не шаман: духи, которых он вызывал, ничего не умели. Они кружились над костром и не слушались бубна, а только хохотали и кривлялись. Больших усилий стоило ему загнать непослушных призраков обратно во тьму. Так было раньше, но поселившись у скал (ныне это заповедник «Столбы» близ Красноярска), шаман заметил разительные перемены: заклинания его стали сильнее, а умения выросли. Старые камни щедро делились накопленной магией: хозяин хижины стал творить настоящие чудеса, и рассказы о нем разошлись по миру, достигнув океана на востоке и Асгарда Ирийского на западе. Настоящее имя колдун хранил в тайне, забрав себе название реки, у которой жил, — Эне-Сай.
Со всех сторон потекли к Эне-Саю люди, ища защиты, и вскоре тщеславный шаман провозгласил себя вождем. Получив власть, стал он заносчивым, спесивым, невоздержанным и вспыльчивым. Никто не смел перечить новому вождю, ибо впадал он от того в великий гнев. Когда дочери его вошли в невестин возраст, объявил шаман, что отдаст их лучшим из лучших. Весть эта разошлась по миру и вышла за пределы Сибири. Из далекой долины на западе, лежавшей за рекой Шу, прибыл с караваном молодой князь Такмак. Не было равных князю в схватках с соперниками, а в дар отцу будущей невесты передал он табун быстрых и выносливых лошадей. Ударили Эне-Сай и Такмак по рукам, и привели к ним старшую дочь шамана по имени Базаиха. Хитрый отец опоил гостя зельем-мороком, отчего толстая и сварливая девица показалась жениху пленительной красавицей. Она неуклюже топталась на месте — он видел изящный и прельстительный танец, она говорила глупости — он поражался мудрости ее слов, она ворчала и капризничала — он слышал сладкоголосые песни. Шаман не желал зла юноше: тот остался бы под действием зелья до самой смерти и не было бы на земле мужа счастливее. Но таежная волчица, путающая следы человеческих судеб, не любит счастливых. Лалетина, младшая дочь шамана, освободила богатыря от действия дурмана и в ту же ночь соблазнила.
Страшен был гнев Эне-Сая! Над останцами разразился ураган: ветер вырывал с корнем деревья и сносил хижины, молнии крошили скалы, а затем огромная речная волна слизнула с берега Лалетину и утащила на дно. Ярость шамана была столь велика, что он не пожалел собственную дочь. Такмака и его воинов, оглушенных раскатами грома, связали и оттащили в пещеру, где заковали в цепи, а вход завалили камнями.
Время одинаково безжалостно к сильным и слабым. Течет оно невидимой рекою сквозь нас и не подвластно ни материнским слезам, ни царскому гневу. Прошли годы, состарился Эне-Сай. Умирая, он завещал похоронить себя в пещере, где живьем замуровали Такмака и его свиту. И таков был страх перед правителем, что подданные не посмели ослушаться: разобрали камни и втащили внутрь тело мертвеца, а затем завалили вход заново. С трепетом и страхом услышали они звон мечей и звуки боя — это в битве шамана и подземных духов рождался город мертвых, правителем которого стал Эне-Сай. Легенды о мертвом царстве сохранились у многих народов, только название реки, по которой увозили усопших, разнилось от страны к стране — Стикс, Хабур, Санзу. Город мертвых обслуживали живые — остатки племени шамана. Были это мрачные люди, жившие за счет даров. В скалах появились величественные усыпальницы и тоннели, каменные сфинксы и пещеры-гробницы, крылатые кони и следы Будды. Казалось, царству мертвых не будет конца, но во время древней войны, которую легенды назвали «титаномахией», погибло и оно.
Челобитная о бабах
Почти три века в русской Сибири было преимущественно мужское общество — грубое и брутальное. Доходило до того, что женщин набирали по царскому указу и отправляли за Урал силой. В 1630 и 1637 гг. царь Михаил Федорович дважды объявлял в поморских городах «женский призыв». «Девки» под всяческими предлогами «косили» от призыва, как в нынешние времена юноши «косят» от армии. В 1630 г. в Тотьме, Устюге и Сольвычегодске набрали сто пятьдесят молодых девушек и препроводили «замуж» в Сибирь. В 1637 г. удалось набрать еще полторы сотни. Проблема не была решена даже в начале XIX века: в 1826 г. Сенат издал указ, разрешавший сибирским мужикам выменивать и покупать в жены девушек местных народов. Как писал в «Истории Сибири» Петр Андреевич Словцов: «Поколение в казацком сословии первоначально пошло от крови татарок, которые, быв обласканы смелыми пришельцами, взошли на ложе их, впоследствии законное, по подобию сабинянок». Другой дореволюционный исследователь Сибири Николай Николаевич Оглоблин констатировал: «Русская женщина, и доселе более мужчин привязанная к земле “отцов и дедов” и менее подвижная, неохотно шла в XVII веке в Сибирь и была там сравнительно большою редкостью».
В 1627 г. енисейские «пашенные крестьяне из ссыльных» отправили царю челобитную с просьбой привезти им незамужних («гулящих», то есть свободных) девок. Видно, допекло енисейских мужиков жить без женской ласки, если они баб у самодержца выпрашивать стали. Некий Ивашко Семенов прибыл в Енисейск и вручил губернатору послание за двадцатью подписями для передачи в столицу. Мужики жаловались, что трудятся на батюшку-царя не жалея сил, а жениться не могут. Баб нет! «Как, государь, с твоей государевой пашни придем, хлебы печем и ести варим и толчем и мелем сами, опочиву нет ни на мал час! А как бы, государь, у нас сирот твоих, женишки были и мы бы хотя избные работы не знали».
Особую обиду крестьяне держали на местные власти, которые обещали привезти девок да обманули. Царь легко понял своих подданных и отправил грамоту в Тобольск воеводе князю Хованскому, чтобы тот «жонок гулящих и свободных, вдов и девок из Тобольска и из иных городов в Енисейской острог» послал. Князь, однако, ослушался и женщин придержал — дефицит ведь! Напрасно прождав три года, енисейские крестьяне составили новую челобитную. Ее подписали уже пятьдесят три человека: «А людишки, государь, мы одинокие — жен и детей у нас нет, в пашенную и всякую пору мелем и печем и варим сами, а в кою пору на твоем государевом зделье или в гоньбе — и в ту пору подворишки наши пусты стоять».
Мужики готовы были отправиться на поиск баб по сибирским городам самостоятельно, но местный воевода не разрешал им выезжать дальше Енисейска. Царской реакции на это прошение не сохранилось, так что неизвестно, удалось ли бедолагам найти жен. Может, оно и к лучшему, что остались они холостыми: чтобы восполнить нехватку женщин, в Сибирь стали отправлять преступниц и каторжанок. Известен состав одной из таких групп, привезенных в Омский острог: из тридцати трех невест пятеро были воровками, трое — поджигательницами, семеро — детоубийцами и шестнадцать — мужеубийцами. Гендерный состав в Сибири выровнялся только в середине XIX в., причем женщины стали преобладать, как и повсюду в России.
Очки охотника на тигров
Во Владивосток граф Роберт Кезерлинг прибыл экзотическим способом — сошел с трапа китобойного корабля. Судно принадлежало его брату Генриху, капитану на службе российского правительства и самому лихому китобою Дальнего Востока. Светское общество приняло гостя с энтузиазмом: он только и успевал, что посещать балы и вечера. На одном из них Кезерлинг познакомился с молчаливым человеком в очках, невысокого роста и субтильного телосложения. История жизни «очкарика» (к сожалению, в своих воспоминаниях граф не приводит его имени) оказалась удивительнее приключенческих романов Жюля Верна и Дюма. Застенчивый молчун был героем множества городских баек, а его очки — настоящей легендой. Рассказывали, что, оставив морскую службу, он поселился с женой и ребенком на границе с Манчжурией. По природе своей работящий и смекалистый, отставной моряк наладил справное хозяйство, и дела быстро пошли в гору. Это были самые счастливые годы в его жизни: простой труд, спокойный быт, размеренная жизнь, каждый день которой начинается и заканчивается одинаково:
День мой на день из любого столетья похож,
как под копирку рисует года карандаш:
каждое утро с хлебом встречается нож,
а молоко — с обожженною глиною чаш.
Все закончилось внезапно и жестоко. В те годы на границе разбойничали хунхузы, далеко заходя на русские земли. Свирепые и безжалостные, они нападали на золотоискателей, возвращавшихся с приисков. Живых не оставляли, и часто в тайге можно было наткнуться на обглоданные зверем кости бедолаг, так и не донесших намытое богатство в родные края. Не брезговали хунхузы и обычным разбоем, оставляя после себя сожженные избы и целые деревни. В один печальный день моряк застал на месте дома пепелище: хунхузы убили его семью, сожгли избу и угнали скот.
Слабый бы спился.
Дурной — пустил пулю в лоб.
«очкарик» взял ружье и отправился следом за разбойниками. Несколько лет амурский мститель выслеживал их, подстерегая и отстреливая поодиночке. Хунхузы прозвали его дьяволом. Покончив с бандитами, моряк не вернулся к мирной жизни — он стал охотником на тигров. Полосатые хозяева тайги доставляли немало хлопот жителям Забайкалья и Дальнего Востока. Тигр — сильный зверь: одним ударом лапы он способен переломить шею кабану, выдрать бок лошади вместе с ребрами или проломить человеческий череп. Охотники рассказывают, что взрослый тигр может перемахнуть через двухметровый забор с мертвой лошадью в зубах. Вплоть до Второй мировой войны охота на них была не только экстремальным хобби, но и настоящим промыслом. В некоторые годы (например, зимой 1894 г.) почтальонам приходилось ездить по тракту под охраной из-за частых нападений хищников. Известен случай с пятнадцатилетним подростком, выжившим при нападении нескольких тигров. Двух он успел застрелить, третьего смертельно ранил, но зверю хватило сил «истерзать ему руки и грудь». Взрослые нашли мальчишку без сознания в окружении трех мертвых животных. Во время путешествия по Сибири наследника престола, будущего императора Николая II, удачливого храбреца представили царской особе.
«Очкарик» из Владивостока охотился в одиночку. Он потерял страх в Манчжурии и оставался спокойным в самых опасных ситуациях. Очки его стали знаменитыми следующим образом: тигр неожиданно вышел на дорогу, по которой ехал охотник, сопровождая группу горожан. Люди до смерти перепугались, хищник угрожающе зарычал, а бывший моряк снял очки, намокшие под уныло моросящим дождем, не спеша протер их платком, водрузил обратно на нос и лишь затем выстрелил, свалив изготовившееся к прыжку животное. Вскоре, однако, охота наскучила этому удивительному человеку, и он вернулся к прежнему ремеслу. Теперь он ходил капитаном небольшого судна, собрав в команду самых отъявленных «отказников», выброшенных на берег другими капитанами. Как писал Кезерлинг: «Незадолго до моего приезда команда нашего героя вздумала взбунтоваться. Один из них был послан депутатом в каюту капитана, но ему пришлось плохо. При первых словах капитан повалил его на землю и затянул его галстук так крепко, что тот перестал дышать. Остальных затем он успокоил револьвером».
Возможно, перед тем как до полусмерти придушить бунтовщика, капитан неторопливо протер платочком запотевшие очки.
Карета Демидова
Четырех человек оставил порученец сторожить мост, когда колесо кареты сорвалось с оси, закрутилось, заюлило зигзагом да и свалилось в Барнаулку. Не зря ее местные Волчьей речкой называли: распахнула Барнаулка зубастую пасть и проглотила огромный кругляш. Мелькнула у порученца мысль: сбежать, затеряться в лесах Сибири, забиться в дальний медвежий угол и не вылезать оттуда никогда. Только понимал — бесполезно: хоть и стар Акинфий Никитич Демидов, но властью своей из чудских пещер достанет. И тогда простой смертью не отделаешься: на дыбу накрутит, в великих муках умирать будешь. Предупреждал порученца первый богач новорожденной Российской империи: если что с каретой случится, голову снимет. Еще в конторе Колывано-Воскресенских заводов предупреждал. Карета предназначалась в подарок императрице и покрыта была поверх дерева золотом. Даже колеса, прошедшие триста верст по алтайским дорогам, под слоем грязи имели золотые накладки по ободам. На одно такое колесо простой человек всю жизнь мог безбедно жить. А теперь оно покоилось на дне реки!
В Барнауле ждал вооруженный отряд, нанятый Демидовым: под его охраной карета должна была выехать на Московский тракт и отправиться в столицу. Как же теперь быть? Поставив простое колесо, кое-как докатили драгоценную повозку в расположение отряда. Затем порученец отыскал ныряльщиков, но когда прибыл с ними к мосту, сторожа оказались мертвы. Два дня ныряльщики исследовали дно, но пропажу так и не обнаружили.
— Как в воду кануло! — пробормотал кто-то и перекрестился.
Колесо, действительно, кануло в воду, но кто-то достал его оттуда.
Срочно были высланы дозорные, городок перевернули вверх дном, но украденного так и не нашли. Послали вестового в Колывань к Демидову: что делать? Вернулся тот с неожиданной вестью: императрица Анна Иоанновна преставилась, и Демидов отбыл в столицу, приказав везти карету обратно в Колывань, а порученца заковать в кандалы и бросить в темницу. Последний, предчувствуя свою участь, сумел бежать и отыскал-таки медвежий угол.
До того как русские стали добывать руду в алтайских горах, копался там древний народец, именуемый чудью. Почти все рудники и прииски русскими на месте бывших чудских копей основаны были. Шептались в народе, что и поныне существуют «тайные люди», которые с чудью дела ведут, но кто такие и откуда — никто не знал. Иногда в древних копях находили и самих рудознатцев — вернее, оставшиеся от них кости. Так, на Змеиногорском руднике нашли скелет, костяные орудия горного труда и кожаный мешочек с самородками золота и серебра.
«Чудь охочая до горной работы сию жилу уже вскрыла… — описывал в XVIII в. этот случай Иван Михайлович (Ганс Михаэль) Ренованц. — Не токмо находят на оной их покрытые каменными кучами гробницы; но там находили также металлическими известьми покрытые кости, одного в охрах под поверхностью провалившегося человека и при нем коженый мешок, наполненный изобилующими серебром и золотом охрами, так же местами и орудия их, состоящие из медных острых молотков, и из молотков из речных кругляков приготовленных».
Долго дожидалась карета возвращения Демидова — в прежние столетия дорога из Сибири в столицу и обратно занимала несколько месяцев. Но когда сибирский властелин вернулся, доложили ему «тайные люди», что каретой чудь интересуется. Взамен же предлагает подземный народец указать неизвестные месторождения. Акинфий Никитич к предложению прислушался и, размыслив выгоду от добычи металлов, дал согласие. Несостоявшийся подарок императрице доставили тайно к горе Мурзинке, загнали в одну из пещер и завалили вход камнями. Через год Демидов не утерпел: приказал разобрать завалы и посмотреть, что с каретой. Но ее давно и след простыл.
Ненайденные клады
Сегодня трудно представить, что кто-то зарывает богатства в землю, пряча их от посторонних глаз. Для этого есть банковские счета и ячейки, акции и облигации, инвестиционные фонды, вложения в недвижимость и многое, многое другое. Не так было в старину. Николай Яковлевич Аристов (1832—1882) писал в одной из своих книг по истории Древней Руси: «Сильные притесняли слабых и отнимали их собственность; воры и разбойники нередко похищали имущество других; самовластие служителей правосудия доходило до того, что они вытягивали последнюю копейку с подсудимых. Поэтому умные люди старого времени считали самым практичным делом прятать деньги и ценные вещи как можно дальше от завистливого взгляда. Чтобы не подвергнуться неожиданному разорению, личным оскорблениям и преследованиям, чтобы обезопасить свое семейство на всякий случай и сохранить малую толику на черный день, — они зарывали в землю имущество, нажитое потом и кровью. Припоминая постоянную борьбу русских с финскими, татарскими и немецкими племенами, затем внутренние междуусобья и неустройства общественных порядков, каждый теоретически может сделать вывод, что кладов, зарытых в древнее время, должно быть громадное количество».
По Сибири, где долгое время не было стабильной государственности, с древних времен прокатывались волны завоевателей. На здешних дорогах грабили разбойники, прикапывая добытое в тайных местах. Сюда бежали от преследования старообрядцы, укрывая нажитое от чужих жадных глаз. На остроги и деревни совершали набеги местные князьки со своими отрядами и тоже нередко зарывали награбленное в землю. Гражданская война, партизанские отряды, разбойничий промысел хунхузов, золотоискатели… Неудивительно, что в Сибири существует колоссальное количество легенд о кладах, а любая крупная историческая фигура обросла подобными историями, как корабельное дно обрастает слоем морских растений и организмов.
К кладам причислялись и различного рода древние захоронения, существовавшие на сибирских просторах в изобилии. В XVI—XVII вв. пришлые сбивались в настоящие артели для поиска зарытых богатств — составлялись большие экспедиции численностью в две-три сотни человек. Вот что писал доктор Мессершмидт, проживший в Сибири в начале XVIII в. около семи лет: «В этой Чаусской слободе около 150 жителей; занимаются они хлебопашеством и торговлей мехами… Но главным образом они зарабатывают много денег раскопками в степях. С последним санным путем они отправляются за 20—30 дней езды в степи; собираются со всех окрестных деревень, в числе 200—300 и более человек, и разбиваются на отряды по местностям, где рассчитывают найти что-нибудь. Затем отряды расходятся в разные стороны, но лишь на столько, чтобы иметь между собою сообщение и, в случае прихода калмыков или казаков, быть в состоянии защищаться; им нередко приходится с ними драться, а иным и платиться жизнью. Найдя такие насыпи над могилами язычников, они иногда, правда, окопают напрасно и находят только разные железные и медные вещи, которые плохо оплачивают их труд, но иногда им случается находить в этих могилах много золотых и серебряных вещей, фунтов по 5, 6 и 7, состоящих из принадлежностей конской сбруи, панцирных украшений, идолов и других предметов».
Больших денег бугровщики не наживали. Все уходило на неотложные нужды и водку. Находки сдавали в специальные приказы или давали ими взятки чиновникам (многие сибирские наместники, благодаря подобным подношениям, скопили коллекции уникальных вещей). Первые кладоискатели были людьми в основном неграмотными и поголовно верили в колдовство. Как писал Е. В. Кузнецов-Тобольский в «Сибирском летописце»: «Очутившись на сибирских пустырях, русские колонизаторы… свято верили, что в деле освобождения клада от опеки дьявола и добычи скрытого в нем богатства имеют большую силу разные травы… Это подтверждают и некоторые из царских грамот. Так из грамоты верхотурскому воеводе кн. Пожарскому от 13 октября 1625 г. видно, что он, Пожарский, нашел у проезжего протопопа Якова в коробке “траву багрову, да трои корени, да камок пухчеват бел, и того протопопа расспрашивал: какая трава и корень, и какое угодье”. Оказалось, что протопопу дал эти любопытные и вместе подозрительные вещи тобольский казак Степанко Козьи-ноги. И воеводе предписывалось “того протопопа и коробью, что у него вынята, с воровским кореньем, прислать в Москву с приставом”».
Мошенники вовсю торговали травами и фальшивыми историями о кладах. Вот характерный случай, произошедший в 1851 г. на Урале. Один крестьянин рассказал доверчивым мастеровым, что знает место, где зарыт богатый клад. Да вот беда: охраняет богатства леший и требует полторы тысячи рублей, ведро хлебного вина и рыбный пирог в десять фунтов. К операции под кодовым названием «Деньги, вино, пироги» крестьянин подготовился основательно: приглядел лесной уголок, зарыл окованный железом ящик и устроил в зарослях лежку. Придя в указанное место, мастеровые обнаружили ящик, но вскрыть не успели, услышав голос «лешего», обещавшего им немедленную смерть. Испуганные мастеровые убежали и в другой раз принесли 447 рублей ассигнациями, ведро вина и рыбный пирог. «Леший», не выходя из кустов, подношение принял, но заявил, что в данный момент клад выдать не может: месяц еще молодой, в такое время и до увечья недалеко. Как вы можете догадаться, когда месяц состарился, никакого клада доверчивые мастеровые не обнаружили.
«Подобные обманы... — писал Кузнецов-Тобольский, — повторялись не один раз. Случалось и так, что в вырытых из земли ящиках находили вместо денег мелкие камни или разбитые стекла. Обманы выполнялись столь хитро, что кладоискатели редко уверялись в них и чаще относили свои неудачи к тому, что при вскрытии клада не соблюли сами какого-либо условия… и оттого деньги превратились в камни или стекла».
Крест Пугачева
Трудно приходится Кузнецовым — уж больно их много! Как тут войти в историю и запомниться потомкам? Как исхитриться, чтобы современники отличали ото всех прочих однофамильцев? Потому с давних времен многие из потомков кузнецов носят фамилию двойную: первая часть — родная, а вторая — прозвище. В XIX в. среди сибирской читающей публики были известны два Кузнецова: Иннокентий Петрович (этнограф, археолог, историк и золотопромышленник) носил прозвище Красноярский, Евгений Васильевич (писатель и журналист) — Тобольский. Последний стал автором занимательных исследований «Воздушные страхи Тобольска в старину» и «Кладоискание и предания о кладах в Западной Сибири». Собирая материал для второй книги, Евгений Васильевич читал старинные рукописи, газеты, беседовал со старожилами. Среди прочих находок обнаружились материалы о необычной находке в Тобольском окружном полицейском управлении. В марте 1889 г. разбирали там вещественные доказательства по старым делам и нашли каменный крест размером в шесть вершков (чуть больше 25 сантиметров) со следующей надписью: «Сей крест заветный кладенная сия поклажа сибирским пугачевским воинами двадцати пяти человекам, есаулом Змеюлановым свидетельствована казна и положена в сундук счетом, инпериалами сто тысяч, пулуинпериалами пятьдесят тысяч, монетами тоже пятьдесят тысяч, да кто сей крест заветный счастливым рабом найдет тот и казну нашу возмет — нашу казну возмите и посибе делите друг друга не обитте — но вместо нашей казны по завету нашему положите в ту яму двух младенцев, то во избавлении их положите на каждую голову по двести монетов, но не звонкой, а бумажной царской для вечной потехи стражам нашим, а без исправного завета и к казне к нашей не приступайте, ибо наши стражи страшны и люты, чего делают рабам противно их не видно, а за свое будут стоять крепко; по вынятии сего заветного креста и завета готового ищите отговорщика, а отговорщик должен знать как показано на семи главах сего креста, как сделать завет, потом завещания и как зделании завету к вынятии поклажи приступать с шестую полночь, а когда казну нашу вымите, то сей крест [неразборчиво] засыпьте свой завет слушатся отговорщика как сказано выполните и казну нашу получите. Аминь».
Иными словами, это был «кладной» крест — ключ к заколдованному кладу. Недаром речь шла об отговорщике! Только он знал, как правильно расшифровать выбитые на семи главах находки буквы и точки. Кладные предметы не были редкостью во времена Пугачева. В Вятском музее, например, хранится камень, обнаруженный в 1879 г. на территории Фаленского района. Надпись очень похожа: «Сей камень заветный кладеная сия поклажь сибирским Пугачевыми воинами 28 человеками да сей поклажи златого казною червонною монетою 56 тысяч каждой червонного щитая по пяти рублей, а поклажи серебром 44 тысячи монетами каждой монету щитая по рублю да это сей камень щестливой раб найдет, тот казну нашу возьмет, да это нашь заветь исправить тот и казну нашу разделити нашу казну возмите и по себе делите. Друг друга необите есаул Макаров атаманом Сухопаровым нами завещено тако по вместо нашей казны положите по завету нашему 30 аршин тонкова холста да каждого полуаршин по три монеты да черного петуха над сим холстом и деньгами станут стоять сторожа строчные годе понайдению нашей поклажи в ту яму положите исправной и завета по наиден то сего камня ищите отговорщика и отговорщик знает управляться с нашим со сторожами. Слушаться отговорщика. Кладена поклажа 1774 году мая 4 числа».
Но вернемся в Тобольск.
Кладный крест, словно нарочно для возбуждения вражды, был найден на меже двух деревень. Межа — это граница, ничейная территория, широкая полоса, обычно поросшая травою. В августе и сентябре траву на ней косили и складывали в стога. Как писал Александр Блок в стихотворении «Летний вечер»:
Последние лучи заката
Лежат на поле сжатой ржи.
Дремотой розовой объята
Трава некошеной межи.
Ни ветерка, ни крика птицы,
Над рощей — красный диск Луны,
И замирает песня жницы
Среди вечерней тишины.
Возможно, именно в такой умиротворенный вечер на нескошенной меже меж деревнями Тобольской губернии и был найден кладный крест. Ничего бы не произошло, если бы нашел его кто-то один и скрытно унес домой. Но в тот момент по обе стороны межи находились крестьяне, и они тут же затеяли спор, на чьей территории сделана находка. Спор перерос в драку: и с той, и с другой стороны нашлись кулачные бойцы, не раз ходившие стенка на стенку. Теперь они дрались не ради забавы, а яростно и зло — дело едва не дошло до смертоубийства. По прошествии пары дней полиция учинила драчунам допрос, а находку изъяла и передала от греха подальше в архив. А уже оттуда в 1889 г. она попала к хранителю тобольского музея Николаю Александровичу Лыткину. Увы, когда Кузнецов-Тобольский, отыскав в подшивках старых газет эту любопытную историю, обратился в музей, креста там уже не было. Судьба вышедшего в отставку хранителя музея автору неизвестна, как неизвестна и дата его смерти. А что касается креста — кто знает, быть может, нашелся среди жителей Тобольска окаянный «отговорщик», способный позаимствовать музейный экспонат и совершить кровавый обряд, чтобы потом чахнуть над златом.
Кочевница Варвара
На правом берегу реки Анабар, впадающей в море Лаптевых, расположен речной порт с двухкилометровой взлетно-посадочной полосой — село Саскылах, которое местные жители, по-якутски растягивая гласные, называют «Сааскылаах». По меркам Севера, административный центр алмазодобывающего Анабарского улуса — поселок большой: здесь проживает более двух тысяч человек. С холма, на котором обосновалось село, смотрит на окрестности бронзовый человек с оленем — памятник бывшему кочевнику, педагогу, зоотехнику, директору местного совхоза Николаю Егоровичу Андросову (1936—2006). Кочевое прошлое здесь имеют многие. У старейшей жительницы Якутии Варвары Константиновны Семенниковой (1890—2008) так и было записано в трудовой книжке: «вела кочевой образ жизни, занималась домашним оленеводством».
Небольшого роста (всего 140 сантиметров), маленькая, юркая и проворная девушка-эвенкийка управлялась с оленьим стадом и охотилась в тундре с восемнадцати лет. Родители ее были православными: в 1890 г. Константин Стефанов-Дьяконов и его жена Мария Константиновна крестили девочку в Спасской церкви с. Булун. Варвара дважды побывала замужем. Второй раз — за охотником Алексеем Семенниковым, чью фамилию она носила до самой смерти. Он был на двадцать семь лет (!) младше жены-кочевницы: в весьма солидном для женщины возрасте она родила молодому мужу двоих детей, но, к несчастью, они не выжили. После войны, в 1948-м, Семенникова взяла на воспитание четверых малышей, став для них родной матерью. Кочевала Варвара Константиновна до 1980 г. Лишь когда ей исполнилось девяносто, женщина оставила тундру и поселилась в деревне. Умерла старая кочевница в 2008 г., всего два месяца не дожив до 118-го дня рождения.
Самая старая избирательница
«Время от времени старушка берет в руку клюшку и, поднявшись со стула, мелкими шажками, чуть ссутулившись, прогуливается по комнате. Ноги, обутые в меховые домашние туфли, мягко шаркают по крашеному полу», — так описывала в декабре 1945 г. «Советская Сибирь» 111-летнюю Анну Максимовну Иванченко, родившуюся в старинном украинском городке Каменце-Подольском, известном еще с XI в. Отец ее был рекрутом, призванным в армию на двадцать пять лет. Первый раз жениться ему разрешили через девять лет, но жена не дождалась солдата из армии и умерла. Незадолго до конца службы рекруту разрешили еще раз завести семью. Скопив тридцать рублей, служивый выкупил невесту из крепостных и сыграл свадьбу. Эта женщина и стала матерью Анны Максимовны. Строга была бывшая крепостная девка! Сидеть без дела не давала, учение считала тьмой, а неученье — светом. Ругала дочь: научишься грамоте, а потом письма будешь писать ухажерам.
— А какие там ухажеры были? — печально вздыхала на 112-м году Анна Максимовна. — Замуж в шестнадцать лет выдали, а потом без мужа шагу ступить не смела.
Большую часть жизни они с мужем Яковом прожили на одном месте, и лишь в старости неожиданно пришлось переезжать и перевозить за собой накопленный с годами скарб за тысячи верст. Сначала в Китай, к сыну Дмитрию, который устроился работать на строительство железной дороги. Увы, печально закончилась эта поездка: вскоре разразилась Русско-японская война, и Дмитрий погиб. Остались Яков и Анна в чужом и далеком Китае с внуком-подростком на руках. Кое-как добрались обратно на Украину и обустроились в Одессе. Думали, это на всю жизнь, но подросший внук Василий оказался таким же непоседой, как и его отец, — подался в Ново-Николаевск. После смерти деда забрал к себе бабушку, и она жила в городе на Оби в одном и том же доме по улице Тобизеновской (после революции — Горького, д. 31) с 1914 по 1945 г., пока корреспондентка областной газеты Р. Дроздова не решила написать статью о старейшей жительнице города. Заканчивалась эта статья пафосным предвыборным официозом: «А то вспомнит старуха, как в первые выборы верховной власти, в 1937 г., ходила она голосовать на избирательный участок в Дом Ленина. Словно к празднику большому готовилась.
— Сама пошла, со снохой своей Екатериной Тимофеевной. Теперь не дойду, ноги болят. Стеша, мы с тобой на машине поедем? Обязательно! — говорит она Степаниде Дмитриевне. — День-то какой! Сталина выбирать будем».
Соперник князя Потемкина
Он был моложе императрицы на восемь лет, но вовсе не молод — поручику Полтавского пикинерного полка Василию Романовичу Щегловскому исполнилось пятьдесят. Традиционно пикинеры — это пехота, вооруженная длинными пятиметровыми копьями (оттого в России их часто называли копейщиками). Но в армии времен Екатерины II были кавалерийские пикинерские полки, в том числе Полтавский (позднее — Мариупольский легкоконный). По происхождению Щегловский был дворянином, но начал армейскую службу рядовым, дослужившись сначала до унтер-офицера, потом до сержанта, а вслед за тем — до поручика. Военная служба его не была легкой: после первого ранения он попал на два года в плен к немцам, после второго (стрелой в голову и кинжалом в руку) — на четыре года к туркам.
В 1787 г. 58-летняя Екатерина II отправилась в свою самую невероятную поездку по России — в полугодовой таврический вояж. Выехав из Луги 2 января, она вернулась в Санкт-Петербург 11 июля, проехав по земле и проплыв по рекам более пяти с половиной тысяч верст. Вместе с Екатериной по стране двигался весь ее двор — огромный табор высокопоставленных особ в количестве трех тысяч человек. Именно с этим путешествием связана легенда о «потемкинских деревнях» — бутафорских строениях по пути императорского «поезда», построенных всесильным фаворитом князем Потемкиным.
Российская империя достигла при Екатерине II большого могущества. Благосклонности императрицы искали не только в Европе и Азии, но и в далекой Америке. Прибыв в Киев, правительница встретилась с южноамериканским революционером Себастьяном Франсиско де Миранда-и-Родригесом (говоря проще — Мирандой). Он просил денег на революцию в Венесуэле, желая освободить страну от испанцев, и вошел в историю как национальный герой и автор венесуэльского флага. Заведя в России высокие знакомства (в том числе с Суворовым и Потемкиным), Миранда получил и деньги, и чин полковника русской армии. В 1806—1812 гг. он поднял восстание и провозгласил независимость Венесуэлы, но в итоге потерпел поражение и умер в испанской тюрьме.
Среди тех, кто сопровождал императрицу в поездке из Киева в Крым, был и поручик Щегловский. Он привлек монаршье внимание в Херсоне, на балу. Пятидесятилетний военный так лихо отплясывал мазурку (танец быстрый и озорной), что переменил четырех дам. Восхищенная Екатерина пожаловала ему золотую табакерку. Для получения второго императорского подарка Щегловскому пришлось скакать на лошади. Князь Потемкин отправил его справиться о восстановлении моста, снесенного бурей. За три часа поручик проскакал пятьдесят четыре версты и, вернувшись, доложил о том, что мост восстановлен и можно ехать. Екатерина, еще не окончившая за это время обед, была настолько поражена скоростью перемещения порученца, что сняла бриллиантовый перстень с пальца и лично вручила поручику.
Князь Потемкин поначалу тоже отнесся к Щегловскому милостиво. В последующие три года (шла непрерывная война с турками) Василий Романович был повышен в звании до капитана, а за участие во взятии Очакова получил золотой крест. Все закончилось неожиданно в 1890 г. из-за польской красавицы, отдавшей предпочтение не князю, а его подчиненному. Много позже, пережив не только Екатерину II, но и трех последующих императоров, Щегловский так ответил на вопрос Александра II о причинах своей ссылки:
— Если ваше высочество дозволите сказать откровенно, всем бедам на свете одна причина, и все терпят за одну вину: Адама и Еву. Я потерпел за Еву.
По формальному обвинению в упущении пленных турок удачливого соперника всесильного князя лишили чинов и отправили в Сибирь. Пятьдесят два года (с 1790 по 1843-й) Василий Романович прожил в Иркутске. Приобрел здесь дом, женился. Жизнь продолжала раскачивать его на волнах удачи, то поднимая вверх, то низвергая обратно. Ему хватило средств, чтобы купить дом, но оставшиеся деньги и драгоценности у него похитили, он разбогател на торговле нюхательным табаком и снова обеднел после введения откупа (частного сбора налога). Срок его ссылки не был точно определен, а в столице давно забыли о потемкинском сопернике. Лишь в 1839 г. Николай I, узнав из доклада, что в далекой Сибири живет 102-летний ссыльный, распорядился его освободить и выдать тысячу рублей.
В 1843 г. в возрасте 106 лет Щегловский приехал из Иркутска в столицу, преодолев шесть тысяч верст по тряскому Сибирскому тракту. Бывший ссыльный моментально стал главной новостью столицы и был осыпан милостями. О нем писали популярные столичные журналы — «Отечественные записки», «Русский инвалид», «Современник» и даже «Журнал для чтения воспитанников военно-учебных заведений». А литератор Борис Федоров в 1844 г. издал книгу «Стосемилетний старец в Петербурге».
Несмотря на возраст, Щегловский был намерен вернуться в Иркутск, ставший его второй родиной. Но сделать этого не успел: в 1845 г. он скончался в столице, совсем немного не дожив до 108-летия.
Актриса
За несколько дней до наступления 1905 г. в Екатеринбурге скончалась Евдокия Алексеевна Иванова — драматическая актриса, блиставшая на сцене местного театра. Точный возраст ее никто не знал, поэтому в немногочисленных некрологах писали о «редком примере долголетия». По словам самой актрисы, она застала войну с Наполеоном двенадцатилетней девочкой, а значит, прожила сто четыре года. Иванова родилась крепостной в имении матери Ивана Сергеевича Тургенева.
Варвара Петровна Лутовинова (в замужестве — Тургенева) красотой не блистала, но при этом обладала поразительной энергией: она лихо скакала на лошади, стреляла из карабина и любила играть в бильярд. Это была властная женщина, но вряд ли о ней помнили бы потомки, если бы не сын. Иван Сергеевич написал со своей матушки образ барыни в «Муму», а в его воспоминаниях есть такие строки: «Матери я боялся, как огня. Меня наказывали за всякий пустяк — одним словом, муштровали, как рекрута. Редкий день проходил без розог; когда я отважился спросить, за что меня наказали, мать категорически заявляла:
— Тебе об этом лучше знать, догадайся».
Но при всем своем самодурстве Тургенева была способна на щедрость и порыв души. Актриса Иванова отзывалась о хозяйке как о женщине строгой, но справедливой.
В позапрошлом веке актеров набирали не так, как сегодня. Известный антрепренер Соколов ездил к помещикам, державшим театры, и внимательно смотрел игру крепостных. Тех, кто понравился, покупал или брал на оброк в обучение. Поиздержавшиеся за время войны с Наполеоном дворяне охотно продавали доморощенных артистов. Юная Евдокия произвела на Соколова хорошее впечатление: она была красива, талантлива и обладала сильным голосом. Актриса быстро стала примой театра, исполняя главные оперные роли. Успех ее был столь велик, что антрепренер положил актрисе большое жалованье — 25 рублей, а едва ей минуло восемнадцать — окончательно выкупил и дал вольную. В Великий пост хозяин театра, которого его труппа боготворила, отправился платить ежегодный оброк за своих артисток к Тургеневой. Евдокия Алексеевна вспоминала об этом так: «Мы еще были совсем дети, и нас страшно занимало, что за подарки привезет нам Соколов. Дорога из Казани до Тургеневки по-тогдашнему была не близкая. Соколов уехал туда на первой неделе поста и вернулся как раз в страстную субботу. Весна была ранняя, Волга вскрылась, и, переправляясь в Казань на лодке, Соколов едва не утонул. Мы уже не ждали его. Помню, было уже поздно. Все мы собирались к заутрене и приготовили себе костюмы. Вдруг вбежала наша придворная горничная, тоже крепостная, Дашутка, и заорала: “Барин приехал!” Мы, конечно, все высыпали к нему навстречу. Соколов поцеловал нас всех и ушел в свою комнату переодеваться с дороги, он был весь мокрый. А мы сгорали от нетерпения поскорее узнать, кому и какое красное яичко привез он. Наконец Николай Алексеевич вышел к нам, еще раз поздоровался со всеми и, подав нам бумажку, сказал: “Вот вам всем красное яичко к пасхе — это от меня”. Эта бумажка, помню, синяя, шершавая, была наша вольная».
Обосновавшись на Урале, труппа Соколова не забывала и о гастролях, добираясь летом даже в Сибирь. Евдокия Иванова работала на сцене много лет. В последний раз она вышла к зрителям в столетнем возрасте, отмечая пятьдесят пять лет служения городу. Автор некролога актрисы в «Историческом вестнике» Н. Беккаревич вспоминал: «Пишущему эти строки пришлось видеть Е. А. в водевиле “Бедовая бабушка”, который она играла в 1900 г. в свой юбилей. Ей тогда уже было сто лет… Но и в этом возрасте в Е. А. Ивановой, уже отвыкшей от сцены, сразу видна была недюжинная артистка».
Как легенду рассказывали такой случай из биографии Ивановой: однажды на Ирбитской ярмарке она сыграла злобную тетку настолько хорошо, что зрители возненавидели персонаж, перестав различать его с актрисой. «После спектакля, — рассказывали очевидцы, — часть публики до того возбуждена была игрой, что, забыв все, едва не побила Е. А. за все ея пакости на сцене, так что ей пришлось уехать из театра под охраной полиции».
Несмотря на былую славу, доживала актриса свой долгий век в большой бедности — на пособие в размере десяти рублей, ежемесячно выдаваемое ей Русским театральным обществом, и на денежную помощь местных благотворителей. Умерла Иванова 27 декабря 1904 г. Хоронили ее под Новый год, в зимнюю стужу — за гробом шли всего два человека: ее былая поклонница Подвинцева и редактор «Уральской жизни» Певин, который и заплатил могильщикам за их труд.
«Уже когда гроб опускали в землю, от местной труппы М. Строева приехал артист, привезший красивый и большой венок с лентами. Это был единственный венок заслуженной артистке, пионерке театрального дела на Урале», — с грустью написал Г. Беккаревич.
Геолог и писатель
«Подростки поднимались и спускались с этажа на этаж, переходили из комнаты в комнату до тех пор, пока не столкнулись на лестнице с невысокой моложавой женщиной, которая на их вопрос весело ответила:
— Я и есть Лидия Петровна. Вы ко мне по какому делу?
Подростки растерянно переглянулись. Им и так казалось странным, что начальником геологического отряда назначена женщина, а когда эта самая женщина оказалась перед ними, они и вовсе оторопели. Во-первых, на ней было самое обычное платье, лакированные туфли, а во-вторых, она и ростом-то не выше старшего из подростков.
Заметив недоумение ребят, Лидия Петровна рассмеялась и повторила вопрос:
— Зачем же вы хотели меня видеть?
— Мы хотели… мы хотели поступить к вам на работу.
— На работу? — переспросила Лидия Петровна, поднимая брови.
Ребята сейчас же отметили про себя, что брови у нее широкие, упрямые, а глаза большие и строгие. И смотрит она пристально, серьезно, как директор на экзаменах» (М. Винкман, Е. Иванов, «Это было в горах»).
Мария Карловна Винкман, одна из авторов процитированной книги, производила на незнакомых людей похожее впечатление. По профессии она была геолог, и каждое лето отправлялась в научные экспедиции по Сибири. Изыскания эти не прерывались даже в самые суровые годы — во время Великой Отечественной войны. В военное лихолетье Марией Карловной было обнаружено на Алтае Чаустинское месторождение кианита (минерала, используемого для производства огнеупорных изделий) и обследована алтайская ртутная зона. Работа в экспедициях тяжелая, а порою и опасная. Трудиться приходилось в спартанских условиях, жить в палатках, питаться экономно. Винкман вспоминала, как однажды в их лагерь приехали из Академии наук: «Рассчитывали, что мы их встретим за накрытым столом, а у нас до окончания работ осталось по семь сухарей на брата». В интервью журналисту Светлане Галыниной она рассказала такой случай из походной практики: «Как-то, спускаясь после выполнения работ с горы, я услышала, находясь под впечатлением от недавно вышедшего фильма, крик Тарзана. Откуда, думаю, в тайге Тарзан? Я тихо пробираюсь звериными тропками и веду на поводу коня. В поисках ключа раздвигаю ветки кустарника и чуть ли не падаю от страха в обморок, видя нацеленное на меня ружье. “Тарзаном” оказался охотник, который приманивал оленей на водопой. Не знаю, кто больше перепугался — я или обезумевший охотник, который чуть было не убил меня! Мужчинам кажется, что такая работа недоступна женщинам, но если любишь свое дело, то она вполне по силам и женщине».
Мария Карловна родилась в 1911 г. в Латвии, но прожила там только четыре года. Мировая война сорвала ее семью с места и отправила в Сибирь, где Винкманы обосновались в деревне Чаинке (ныне село в Купинском районе Новосибирской области). Деревня была новой, основанной переселенцами в 1897 г., а название получила от чаек, которые в огромном количестве обитали по берегам соседнего озера. Чайки громко кричали, устраивая по малейшему поводу вселенский гвалт, летали над озером, высматривая мелкую рыбешку, но большей частью охотились на стрекоз, жуков и мелких грызунов. Быть бы Марии сельским учителем (она окончила педагогическое училище) да прожить долгую жизнь размеренно и оседло, почти не выезжая из села, но она оставила преподавание и уехала в Томск учиться на геолога. После окончания Сибирского геологоразведочного института у Марии началась совсем иная жизнь — та, которую она описывала в своих приключенческих книгах. Эта увлекательная, полная опасностей жизнь едва не закончилась в самом начале: Винкман заболела (она даже получила инвалидность II степени) и была вынуждена оставить геологию. Врачи настойчиво рекомендовали ей сменить климат, и Мария отправилась на Кавказ. Три года она водила экскурсии и читала лекции, пока, наконец, окрепшее здоровье не позволило вернуться в Сибирь. Весной 1940 г. она приехала в Новосибирск и с головой окунулась в работу: минералог, геолог, старший геолог, начальник геолого-съемочных партий. После войны Мария Карловна окончила аспирантуру и защитила кандидатскую диссертацию. Она написала более семидесяти работ по стратиграфии, палеонтологии и тектонике докембрийских и нижнепалеозойских отложений западной части Алтае-Саянской складчатой области. Но при этом не пропустила ни одного летнего полевого сезона! Она и супруга выбрала себе из геологов: Аркадий Болеславович Гинцингер (1918—2002) прошел войну, имел боевые ордена, участвовал в обороне Сталинграда и взятии Берлина. Вместе они прожили долгие годы, и в самом почтенном возрасте Мария Карловна вспоминала о своем муже с нежностью: «Любовь — дорогое чувство. И я нередко думаю о том, что живу так долго именно потому, что у меня была счастливая жизнь. Продолжительная, более
50 лет, жизнь с Аркадием Гинцингером дала мне понять, какое это замечательное чувство — любовь». В память о муже она написала книгу, изданную через год после его смерти. Писать — было ее второе увлечение, не менее важное, чем геология, и тесно связанное с ней. «Это было в горах», «Высота 2222», «Тайна гор», «Пробуждение богатыря», «В кольце огня», «Марьины коренья», «В Отечественную и после» — все эти художественные и документальные книги были посвящены жизни и работе геологов и часто производили на читателей большое впечатление. Вот как пишет об этом Тамара Воронина: «Знакомство с геологией в детстве для меня началось даже не с рассказов отца — геофизика-полевика, а с нетолстой книжки “Это было в горах”, впервые попавшей мне в руки лет в десять. Книжку я учитала до совершенной потрепанности. В ней открывалось так много! И что интересно: увлекавших меня тогда приключений не помню — чуть не целая жизнь прошла, зато помню, что именно оттуда я, например, узнала, что киноварь — минерал ртути (тогда я говорила киноварь), а ртуть так важна для промышленности, что найти месторождение нужно любой ценой. Оттуда я почерпнула и ботанические сведения: аконит ядовитый, и если его подложить в корм лошадям, то лошади умрут». В СНИИГГиМСе (Сибирском НИИ геологии, геофизики и минерального сырья) Мария Карловна проработала с 1958 по 1985 г. На пенсию Винкман ушла в 74 года и до самой смерти (она не дожила до 104-го дня рождения два месяца) сожалела, что не может больше выезжать в тайгу и горы.
Мазымское чудовище
Осенью 1845 г. остяк Фалалей Лыкысов и его подручный самоед Обыл, охотясь в урмане близ реки Мазым, убили необычное существо, описанное ими следующим образом: «Постав человеческий, рост арш. 3-х, глаза один на лбу, а другой на щеке, шкура недовольно толстой шерсти, потонее собольной, скулы голыя, у рук вместо пальцев кокти, у ног пальцев не имел, мужеска пола». Урманом в Сибири зовут пихтовый или еловый лес — темный и мрачный, в таком только чудовищам и прятаться. Но куда спрячешься от главного хищника планеты — человека? Весть о человекоподобном существе, убитом в лесу, полетела по цепочке: от старшины Тарлика — к священнику Михею Попову из села Полновацкое (ныне — Полноват), от него — к сельскому отставному уряднику Андрею Шахову, далее — в Березовский земский суд, а от судейских — в Тобольск губернатору. Следствие поручили вести заседателю Кожевникову. Но пока тот добирался по бездорожью к реке Мазым, «убийц» и след простыл, а чудовище, брошенное на месте убийства, отыскать без них не представлялось возможным. «Скорее всего, — разводили руками местные жители, — его уже и звери обглодали, а выпавший снег присыпал». Да и не очень-то Кожевникову хотелось шататься по декабрьскому урману! Сославшись на нездоровье и сбор ясака, заседатель отправил на розыски урядника Никифора Ямзина, а сам отбыл в родное село.
Ямзин оказался человеком исполнительным и отыскал виновников переполоха. «Это были, — сообщил он, — Кызымской волости некрещеный самоедин Подарутинской ватаги Обыл, 45 лет, и остяк Деньщиковского отделения Вартлинских юрт Фалалей Анисимов Лыкысов, 32 лет. Обыл объяснил, что вместе с Фалалеем нашли в лесу “какого-то чудовища, облаянного собаками, от коих он оборонялся своими руками: по приближении 15 сажен к боку из заряженного ружья Фалалей стрелил в онаго чудовища, которое и пало на землю”». Охотники, по словам Обыла, внимательно осмотрели убитого. Оружия он не имел, ростом был более двух метров, тело покрыто густой и длинной шерстью черного цвета. Не росла она лишь на носу и на щеках. Пальцев на ногах не имел, на руках же они заканчивались когтями. «Для испытания» охотники разрезали тело, подивились на черную кровь и «чудовища сего без предохранения оставили на месте».
Лыкысов с губернским правосудием дел иметь не хотел. Человек — не человек, зверь — не зверь, а убийство есть убийство: неизвестно, как дело со следователем обернется, а береженого бог бережет. Остяк ушел в глухой отказ, полностью отрицая встречу с неизвестным существом. Своему товарищу (как выяснилось позже) он внушил, что убили они самого дьявола, но тот обязательно воскреснет и будет мстить. Урядник Ямзин, записав показания обоих, попытался со слов Обыла найти «место преступления», но тут удача от него отвернулась.
Меж тем в Березове интерес к загадочному чудовищу все возрастал, и Земский суд настойчиво требовал оное разыскать, а Тобольский губернатор, как теперь говорится, взял дело под личный контроль. И то подумать: по вверенной ему государем территории ходит-бродит неизвестно кто и неизвестно с какой целью. «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Пришлось заседателю Кожевникову тащиться двести верст до Вершинских Мазымских юрт, где проживал Лыкысов. Туда же доставили для очной ставки и Обыла. Шел февраль, миновало четыре месяца со дня происшествия. Допрос Обыла вели через переводчика: русского самоед не знал. Заседатель мягко увещевал аборигена, «чтобы он ни малейше не имел в мысли своей какого-либо подобострастия, как к бывшему хозяину своему (Фалалею), так по нехристианству суеверного мщения (от считаемого им, Обылем, дьявола) чудовища, которого застрелил его хозяин Лыкысов».
Запутавшись, кому верить, а кому нет, самоед пообещал отвести на место убийства. Была собрана и отправлена экспедиция в составе обоих виновников происшествия, заседателя, урядника, одиннадцати остяков и двух самоедов. Но уже в пути «случился совершенно неожиданный оборот. Самоед Обыл, когда потребовано было от него указать место, где убито чудовище, сказал, что ничего нет». Как ни упрашивали, как ни угрожали ему, страх перед дьяволом оказался сильнее. И кто знает, может, остяк Фалалей Лыкысов сам верил, что убил дьявола?
Черное трюмо
Когда с заснеженных сопок на Читу сползает ночь, в доме по улице Амурской начинают гулять сквозняки. Это продолжается долго, словно залетевший ветерок не знает, как выбраться наружу. Среди зимы он приносит сочные ароматы прелой листвы, дегтя, свежих яблок, раскаленного асфальта, резких духов. И черное трюмо в одном из помещений здания оживает женским лицом с усталыми кругами под глазами. Щеки женщины бледны, черты резки, а с коротко остриженной головы сползает на затылок выцветший платок. Поначалу невозможно разобрать ее невнятное бормотание, но затем лицо искажается гримасой и среди потока бессвязных звуков отчетливо слышно восклицание: «Будьте вы прокляты!»
Кем была женщина, проклявшая двухэтажный кирпичный особняк на улице Амурской? Среди легенд, что бродят по мостовым Читы, заглядывая к ее жителям на кухни и в спальни, есть история про меднокосую Катерину, вышедшую замуж «убегом». В старой Сибири — кондовой, патриархальной — «свадьбы убегом» не были редкостью. Случалось, молодые уходили из села, противясь воле родителей, решивших поженить их по расчету, а не по любви. Бывало, и родители знали о побеге заранее, не имея за невестой приданого и денег на шумную деревенскую свадьбу. В чужом селе или крошечном городке жених с невестою шли в церковь и, подкупив священника, тайно венчались. В местной лавке брали они вина и хлеба и устраивали скромный свадебный пир на двоих. И первая брачная ночь их проходила где-нибудь в заезжей избе на чужих простынях.
Катерина была сиротой и жила со старой бабкой. Выросла она девкой высокой и статной, а на косе ее можно было таскать ведра с водой. Чем длиннее та становилась, тем сильней отличалась от волос на голове: на макушке они чернели смолью, а на кончике косы горели рыжей медью — будто огонь сбегал вниз по плетеному канату. Ни один мужчина не мог устоять, чтобы не представить, как разлетается этот огонь по плечам.
— Огневушка в твоих волосах поселилась, — говорила ей бабка. — Смотри не отрежь! Она удачу приносит.
— Кто это, Огневушка? — спрашивала Катерина, но бабка в ответ только отмахивалась. Может, и сама не знала.
Приданого за девушкой не было, и когда сын кузнеца захотел взять ее замуж, родители его воспротивились. Скрывшись, молодые сыграли «свадьбу убегом» да подались подальше — в Читу. Привязав к себе железную дорогу, город быстро рос: открывались заводы, строились каменные дома, тянулись к ним телефонные провода. Муж Катерины задумал открыть колесную мастерскую: хотел ремонтировать экипажи и кареты и выбиться в люди, став человеком обеспеченным и уважаемым. Был он на все руки мастер, но угловат и косноязычен, и когда обратился в банк за ссудой, получил от ворот поворот. Некоторые мечты горят столь ярко, что мешают разглядеть реальность. Можно было устроиться на железную дорогу или пойти работать на завод, но молодожены так часто разговаривали о будущей мастерской и столь ярко рисовали ее в своем воображении! Катерина представляла, как бежит с обедом к мужу, а он рисовал в своей голове полотна, полные стука молотков и скрипа колес. Теперь все это рушилось.
Следующим утром по городу гуляли ветра. Они несли ароматы прелой листвы, дегтя, свежих яблок, раскаленного асфальта, резких духов. Они поднимали с мостовых сор и обрывки газет, срывали с прохожих шляпы и заставляли солидных господ бегать за ними, словно гимназистов. Извозчики успокаивали лошадей и даже закрывали им глаза шорами, словно на скачках — от поднятой пыли. Катерина возвращалась из пекарни, когда к ней подошла женщина и попросила продать волосы. Девушка хотела пройти мимо, но названная сумма поразила ее — цифра была фантастической! Она потребовала деньги вперед, и они были выданы — вся сумма, без обмана. Из дома покупательницы Катерина вышла с короткой стрижкой. Без косы она чувствовала себя голой — и, посильнее завязав платок, поспешила домой. Но не успела пройти и двух кварталов, как из подворотни выскочил подросток, выхватил сумочку с деньгами и бросился бежать. Истошно крича, она бросилась следом, но грабитель нырнул в один из переулков и скрылся. Что было делать бедной женщине? Удача отвернулась от нее. Заплаканная Катерина едва добралась до комнаты, которую молодожены снимали у доброй хозяйки. Со страхом ожидала она возвращения мужа, но тот все не шел и не шел. Ночь тянулась долго — вот забрезжил поздний сентябрьский рассвет, а любимого все не было. Затем появилась полиция, и хмурый сыскарь с давно не стриженными бакенбардами принес страшную весть: мужа Катерины убили в драке на Сеннухе — площади, куда крестьяне окрестных сел свозили на продажу сено для скота. Драку видели многие, так что удалось установить даже точное время: смерть наступила ровно в тот момент, когда женщине отрезали косу. От этого жуткого совпадения у нее помутился разум.
Безумная Катерина, как прозвали ее горожане, приходила к дому на Амурской каждый день, проклиная банкиров. И столь сильна была ее ненависть, что даже после смерти женщина продолжала являться призраком в зеркале старинного трюмо. Банк скоро покинул здание, а сегодня там размещается краевой психоневрологический диспансер. Существует поверье: в самую ветреную ночь года безумная Катерина оживает и выходит на улицу. В ее руках — острые ножницы: она ищет длинноволосых женщин и отрезает им волосы.
Остров времени
В утренних туманах блуждать безопасно — они густы и манящи, но совершенно безобидны. Заблудиться в туманах времени гораздо печальнее: можно нечаянно угодить в чужую эпоху. В позапрошлом веке село Камень (ныне — Камень-на-Оби) разбудил среди ночи ужасный рев. Рычал зверь, но ни один каменский охотник (а их было немало) никогда не слышал ничего подобного. На следующий день только и разговоров было, что о дьявольском вздохе, услышанном сельчанами. И о невероятном рассказе местного попрошайки, пропащего и никчемного пьяницы. Он клялся и божился: мол, видел, как по острову бродил сказочный Змей Горыныч ростом с самые высокие деревья. Речные острова у Камня с давних времен пользовались дурной славой. Ходили слухи о колдовском камне, издающем странный звук, похожий на жужжание пчелы. К этому камню в древние времена плавали алтайские шаманы, отправляясь в Нижний мир, но сколько ни искали его смельчаки — найти так и не смогли. Еще рассказывали о незнакомцах, что время от времени появлялись на островах: они отчаливали от берега на деревянных лодках, узких и длинных, и при виде современных моторок вскакивали в испуге, крича и размахивая руками. Странные это были люди — малорослые, темные лицами, с визгливым выговором, не похожим на тюркские языки. «Как собаки лаялись», — сказывали очевидцы. А зимой, когда обские воды сковывал лед и острова превращались в снежные холмы, поднимался порою над ними дым, словно от больших погребальных костров. Но если бы кто-нибудь захотел проверить, то не нашел бы ни костровища, ни человеческих следов.
Владельцы маломерных судов иногда замечали на Оби битую «Казанку» без номерных знаков, плывшую против течения на слабеньком «Ветерке». Були делали ее похожей на ракету, на последнем вздохе вырвавшуюся из плотных слоев атмосферы в космос. Лодка везла людей на острова, а через некоторое время — пустая, без единого человека на борту — возвращалась обратно и исчезала, не доплыв до берега. Одни сказывали, «Казанка» — зеленого цвета, другие — серого, а третьи доказывали, что каждый раз она появляется из разного времени, оттого и разного цвета. Ее владельца, мол, подрядили перевозить пассажиров, сулили большие деньги и договор на долгие годы, да не предупредили, что за странных существ придется доставлять на остров. И однажды лодочник увидел такое, что тронулся умом и утопился. Но лодка его, согласно заключенному контракту, продолжает исправно возить на острова и обратно загадочных пассажиров.
Могила сибирского Озириса
Среди мифов Древнего Египта есть история ритуального убийства бога Солнца Озириса богом хаоса Сетом — свирепым воином с головой осла и кроваво-красными глазами. Сет разрубил врага на тринадцать частей и в беспорядке разбросал по свету: повелитель плохой погоды и песчаных бурь хотел лишить Землю тепла и света. Планета стала остывать, превращаясь в мир мрака и безжизненного холода, но Изида (жена Озириса) собрала останки мужа и оживила его. В IV веке н. э. на территории нынешней Новосибирской области неизвестные злодеи попытались воспроизвести этот древний ритуал и устроить конец света, но, видно, что-то пошло не так. Выяснилось это на исходе девятнадцатого столетия, когда в Каинском уезде Томской губернии археологами проводились раскопки курганов. В одном из курганов «проф. Чугунов... обнаружил... странные похороны. Тело оказалось разрублено на 14 кусков, разбросанных по могиле без всякой системы относительно стран света, по которым ориентировался профессор. Факт разрубания трупа на части, заботливое и прочное устройство могильного склепа, а равно насыпание громадного кургана — все это говорит за то, что похороны сопровождались определенным ритуалом, характерно близким к мифу об Озирисе и Изиде...» Личность «сибирского Озириса» осталась тайной, но кем бы он ни был, конца света не случилось. Оно и к лучшему.
Портрет богатыря
В XIX в. среди тюркских народов Енисейской и Томской губерний ходили рассказы о великане Кангзе, отчаянно сражавшемся с русскими. Одни сказывали, что враги опоили его несколькими бочками вина, другие — что подцепили железными крюками. Особенно популярны такие легенды были у сагайцев. И вдруг в 1890 г. по тайге со скоростью ветра разнесся слух: сохранился портрет Кангзы — одному славному сыну сагайского народа удалось похитить его у русских! К стойбищу хранителя портрета потянулись ходоки, люди хотели хотя бы одним глазом увидеть черты своего героя. Приезжали из самых дальних селений, сплавлялись по рекам, спускались с гор, выходили из глухой тайги. Увидевшие лик Кангзы описывали его портрет в подробностях: мол, русским пришлось связать богатыря спящим (так как он в десять раз больше обычных людей) и приставить к его телу лестницу, чтобы закрепить узлы. История эта завершилась неожиданно: портрет увидел человек грамотный и объяснил остальным, что это рисунок из книжки о приключениях Гулливера. Забавный случай этот рассказан в сборнике, вышедшем к 70-летию Г. Н. Потанина в 1909 г.
Брат Моржей
В 1928 г. путешественник Е. В. Хокес опубликовал в английском ежемесячнике The Wide World Magazine занимательный материал о жизни среди эскимосов Берингова пролива. Описал он и знаменитого колдуна Игносетута по прозвищу Брат Моржей, которого аборигены призвали, когда им грозила голодная смерть: «Эскимосы уверяли, что он жил среди моржей и знает их язык. Действительно, своими выдающимися клыками он был более похож на моржа, чем на человека… На море стоял страшный туман, сквозь который ничего нельзя было разглядеть. На острове уже начинался голод, так как все запасы были съедены. Игносетут должен был торопиться, ибо скоро его искусство могло стать уже лишним: эскимосы могли так ослабеть, что были бы не в силах убивать моржей, если бы даже они появились. Старик удалился на высокий утес на берегу острова. Он не позволил никому быть около него, и сквозь туман были слышны только его зазывающие, призывные крики, глубокие и заунывные, как плач сирены. Они разносились далеко по морю. В этот день не появилось ни одного животного, но эскимосы легли спать в полной уверенности, что завтра моржи придут. Утром туман поднялся. В море уже виднелись черные точки — это были вожаки моржовых стад, с которыми, по мнению эскимосов, всю ночь беседовал Игносетут. Скоро появились и стада: эскимосы были заняты в течение четырех недель охотой. Угроза голода миновала».
Обской кит
Водятся ли в Оби киты? Читатель, пожалуй, пожмет плечами, а то и покрутит пальцем у виска — и окажется неправ. По крайней мере, один кит в Оби водился: он был найден мертвым в 1932 г. на берегу Обской губы, между факториями Тимбей и Се-Яха. На побережье морей такое не редкость, в том числе и на побережье Северного Ледовитого океана, но в частично пресноводной речной губе?! Такой случай науке ранее был неизвестен. К моменту находки труп морского животного оказался обглодан песцами — северный пушной зверек пришел к морскому гиганту не только в переносном, но и в прямом смысле. Хозяйственные ненцы, приметив это, порубили останки туши на куски и в течение нескольких лет использовали для песцовых ловушек. Единственное, что осталось от бедняги кита, — его «усы». Их заполучил краеведческий музей Салехарда, где они, возможно, хранятся и поныне.
Корова
Первый звонок сотрудники МЧС г. Снежинска приняли за шутку: мужчина утверждал, что на девятом этаже его дома застряла корова. Дежурный посоветовал меньше пить и не хулиганить. Однако «хулиган» оказался настойчив и тут же перезвонил.
— Она не может сдвинуться с места, — уверял он. — Застряла между этажами и мычит!
Выругавшись, дежурный положил трубку. В МЧС люди звонят, когда произошло что-то серьезное, иногда счет идет на минуты, а тут какому-то шутнику вздумалось дурачить их со своей коровой. Однако ругань не произвела на «шутника» должного впечатления: следующий звонок снова был от него. Такая настойчивость убедила дежурного принять вызов и отправить наряд спасателей по названному адресу. Каково же было их удивление, когда они действительно обнаружили корову между восьмым и девятым этажами! На лестничных площадках толпились жильцы, но никто не признал животное своим и никто не мог объяснить, как оно сюда попало. Буренка намертво застряла между стеной и лестничными перилами. Задача вытащить животное оказалась не такой уж и легкой: один спасатель тянул за веревку, болтавшуюся на шее, а другой толкал в пышные коровьи телеса сзади, рискуя в любой момент получить в лоб «коровьей лепешкой». Полтора часа (!) сотрудники МЧС выводили животное из подъезда. Едва оно показалось на улице, как к ним бросилась хозяйка злополучной коровы. Она уже и не чаяла увидеть кормилицу, полагая, что ту похитили. Оказывается, буренка была отпущена пастись на лужайке, пока хозяйка бегала по магазинам. Что уж там привиделось несчастной корове, зачем она полезла в подъезд — бог ее знает!
Нулевой день
Необычный случай борьбы человека и бюрократии произошел на Камчатке. 84-летняя жительница обратилась в краевой УФМС с просьбой о замене паспорта. В прежнем документе датой ее рождения было 29 февраля 1930 г., но компьютерная программа не нашла такой даты в мировой истории: год не был високосным, а значит, никакого 29 февраля в нем быть не могло. Тут бы и человек крепко задумался, что уж говорить о компьютере? Тот дал сбой и проставил в новом документе дату 00.00.1930 г. — иными словами, нулевой день нулевого месяца одна тысяча девятьсот тридцатого года. Старушка принесла свидетельства о рождении и о браке: в обоих документах стояло злосчастное 29 февраля. Но как она ни просила исправить ошибку, сотрудники только разводили руками и отказывались менять паспорт.
Пришлось обращаться в суд. На счастье бедной женщины, судья оказался дотошным и не стал относиться к делу формально. Оказалось, что 26 августа 1929 г. Совет народных комиссаров СССР принял постановление «О переходе на непрерывное производство в предприятиях и учреждениях СССР» (в газетах это называли «непрерывкой»). Год был поделен на семьдесят две недели по пять дней (оставшиеся пять сделали праздничными), в каждом месяце устанавливалось по тридцать дней. Календарь оказался довольно запутанным (у разных групп рабочих были выходные в разные дни, что превратило общественную жизнь в настоящий бардак) и продержался лишь два года. Более того, в отпечатанных календарях на 1930 г. не было ни 29-го, ни 30 февраля. Но, видимо, в загсе, регистрировавшем новорожденных, они все-таки отыскались. Установив сей факт, Камчатский суд обязал УФМС выдать паспорт с прежней датой рождения.
Игорь Маранин
Добавить комментарий