ЧЕЛОВЕК-ИНСТИТУТ (Подвижник сибирской литературы Николай Яновский)
Сегодня литературу гигантского региона между Уралом и Тихим океаном трудно представить себе без имени крупнейшего российского критика и литературоведа, историка литературы Николая Николаевича Яновского. Сделанное им, поражает. И не только объемом и масштабом, для одного человека просто невероятными, но и той беззаветной любовью и верностью сибирской литературе, какими всегда отличалась его деятельность. (Не случайно одна из книг Яновского называется «Верность»).
Круг литературно-исторических интересов Николая Яновского был чрезвычайно обширен. Сотни рецензий, очерков, статей, литературных портретов, без малого два десятка книг и монографий написал он за свою жизнь. Марк Азадовский и Лидия Сейфуллина, Николай Ядринцев и Всеволод Иванов, Георгий Потанин и Василий Шукшин, Вячеслав Шишков и Савва Кожевников, Владимир Зазубрин и Сергей Залыгин, Илья Лавров и Исаак Гольддберг, Георгий Гребенщиков и Виктор Астафьев, Михаил Ошаров и Валентин Распутин, Афанасий Коптелов и Николай Самохин (и список этот можно продолжать и продолжать) становятся «героями» его исследований.
С одинаковой заинтересованностью Яновский писал как о литераторах прошлого, так и о своих современниках. Он вообще рассматривал историю и современность как два крыла единого процесса и, по какому бы поводу ни высказывался в своих работах, обязательно поверял настоящее прошлым, прослеживал, по верному замечанию критика Ю. Мосткова, «взаимосвязь, преемственность поколений писателей-сибиряков, их вклад в литературно-исторический процесс».
По существу, он создавал собственную историю литературы Сибири. Собрав и систематизировав необъятный материал, Николай Яновский убедительно доказал, что, имея богатые литературные традиции, Сибирь никогда не испытывала недостатка в талантливых писателях.
А сколько «белых пятен» на литературной карте Сибири удалось ему «закрыть», сколько незаслуженно забытых имен «воскресить»! Благодаря Н. Яновскому современный читатель узнал о Станиславе Исакове, Арсении Жилякове, Максимилиане Кравкове, Иване Тачалове, Александре Новоселове… И узнал не просто чисто, так сказать, информативно, но и получил возможность ближе познакомиться с творчеством этих писателей.
Дело в том, что, помимо теоретического изучения жизни и творчества забытых и малоизвестных авторов, Николай Яновский вел большую работу в деле популяризации их произведений. Он, например, составил и прокомментировал книги Михаила Ошарова «Тяжелое счастье» и «Большой аргиш», Феоктиста Березовского «Под звон кандальный», Георгия Гребенщикова «Чураевы» и «Егоркина жизнь», подготовил к публикации произведения ряда других писателей прошлого.
Что же заставляло Николая Николаевича «отвлекаться» от собственного творчества и прилагать немалые усилия, чтобы разыскивать, выверять, комментировать и, наконец, достойно представлять произведения литераторов давно минувших дней? Ответ на этот вопрос дает сам критик:
«Чем руководствуюсь я, по многу лет работая над изданиями такого типа? Желанием поставить на службу народу все лучшее и ценное, что создано на русском языке, желанием глубже проникнуть в реальный ход литературной истории родного края, расширить наше представление о тех культурных богатствах, которые мы накопили и которые, чего греха таить, случается, забываем. Между тем эти богатства, безусловно, нужны нам сегодня, чтобы интенсивней, успешней развивать нашу культуру». («Писатели о себе». Зап.-Сиб. кн. изд-во, Новосибирск, 1973).
Именно это благородное желание и побудило Яновского в свое время выступить инициатором воссоздания уникального издания «Литературное наследство Сибири», бессменным главным редактором которого и составителем практически всех вышедших томов он оставался до последних дней своих.
О размахе и сложности литературоведческих задач данного издания свидетельствует уже само его содержание. В каждом томе масса интереснейшего и ценнейшего материала литературной истории, много до тех пор не издававшихся произведений, писем (в частности, некоторые очерки и рассказы В. Зазубрина и его переписка с А.М. Горьким) и т.д. Все это снабжено обширным справочным аппаратом, ясными и точными научными комментариями.
Сейчас и поверить трудно, что вся эта колоссальная работа, под силу, казалось бы, лишь крупному научному подразделению, организовывалась и направлялась в основном усилиями, энергией, если не сказать, одержимостью одного человека. Но так именно и было! Не зря же в литературных кругах Новосибирска 1970 — 1980-х годов Николая Николаевича полушутя называли «человеком-институтом». И как тут не присоединиться к одному из рецензентов «Литературного наследство Сибири» А. Рубашкину, который писал, что подвижническая работа Яновского «по изучению литературного наследства Сибири, а так же современного литературного процесса, ставит его имя в один ряд с такими патриотами этого края, как Григорий Потанин и Николай Ядринцев».
Работа над «Литературным наследством Сибири» Яновскому давалась нелегко и непросто. И часто по причинам отнюдь не литературно-исследовательского характера. Надо не забывать, что бал тогда правила идеология и за всем в творческо-издательской деятельности бдительно наблюдало цензорское око. Именно оно не позволило еще в 1970-х годах опубликовать в журнале «Сибирские огни», где Яновский долгое время был сначала заведующим отделом критики, а потом заместителем главного редактора, «крамольные» повести Владимира Зазубрина «Щепка» и «Общежитие». Именно оно заставило убрать их и из второго тома «Литературного наследства Сибири», полностью посвященного творчеству Зазубрина, а в итоге — расстаться Николаю Николаевичу отнюдь не по доброй воле с журналом. Так что далеко небезопасным было это занятие.
Литературный поиск Яновского, как уже говорилось, не ограничивался только неизвестными страницами литературной истории. Николай Николаевич и даже хорошо вроде бы исследованную проблему мог увидеть под нетрадиционным и неожиданным (а на поверку более близким к истине) углом зрения. Хорошим подтверждением тому может служить статья Николая Яновского «Веление времени. Гражданская война в изображении Вяч. Шишкова», где критик предлагает свое, идущее вразрез с устоявшимся, понимание одного из самых оригинальных и спорных романов знаменитого советского писателя — «Ватага».
Со всей страстностью человека, убежденного в своей правоте, Николай Яновский доказывает ошибочность прежних оценок этого произведения, настаивавших на том, что оно — серьезный просчет выдающегося писателя, пример «пагубного, опасного, чуть ли не преступного непонимания реальных событий гражданской войны». И в первую очередь Яновский спорил с теми, кто утверждал, что Вячеслав Шишков преувеличивал стихийное начало революции и чуть ли не поэтизировал ее «накипь» и «пену». С четких исторических позиций, с неопровержимыми фактами в руках (Шишков писал в романе о реальных событиях, имевших место в Кузбассе), критик доказывал, что романист рассказал правду. Более того, анализируя текст, Яновский приходит к выводу, что одним из первых в советской литературе Шишков задумался о проблеме стихийного и сознательного в революции, о том, куда могут завести волюнтаризм, анархия и своеволие «сильной» личности, потеря ясной цели и прочных нравственных устоев.
Проблемы «стихийного и сознательного», «сильной личности» Николаем Яновским будут подниматься еще не раз. О них критик заговорит, разбирая повесть Сергея Залыгина «На Иртыше», к ним обратится, рассматривая залыгинские же романы «Соленая Падь» и «Комиссия».
В работах, посвященных художественным произведениям писателей-сибиряков о гражданской войне, с особой силой сказывается одно из главных достоинств Яновского-критика и литературоведа — историзм мышления, который находит свое выражение прежде всего в непременном сопряжении анализа литературного с исследованием социально-историческим. Именно историзм, видение литературы в контексте социально-политических условий своего времени и исторической перспективе, стал краеугольным камнем творческого мироздания Николая Яновского.
Но характерно оно и другими гранями, без которых тоже трудно представить себе писателя Яновского: социологичностью и острой публицистичностью. Николай Николаевич и сам подчеркивал, что он — критик-социолог. Это, однако, вовсе не значило, что художественная, эстетическая сторона предмета исследования его мало заботила. Читая лучшие статьи Яновского, напротив, убеждаешься, что и тут он был высокопрофессиональным специалистом, прекрасно разбиравшимся в тонкостях художественного инструментария и литературной аранжировки того или иного «наблюдаемого» им автора. Тем не менее, Николай Яновский — это действительно критик-социолог, ибо шел он прежде всего от жизни, которую литература отражает, и конкретными обстоятельствами этой жизни поверял истинность изображаемого. Что, кстати, — в лучших традициях русской литературной критики, поскольку социологический анализ был всегда в чести у корифеев этого жанра: Белинского, Добролюбова, Чернышевского, Писарева.
Продуктивность социологического подхода особенно ощутима, когда дело касается современного литературного процесса и Яновский обращается к творчеству таких, например, писателей-современников, как Виктор Астафьев, Василий Шукшин, Валентин Распутин, Владимир Тендряков… Социологический анализ позволял Яновскому глубже проникать в авторский замысел, точнее понимать позицию писателя, лучше ощущать его боль и тревогу и доходчивее доносить все это до читателя.
Хотелось бы сразу и оговориться. Социологичность и научность отнюдь не исключали в выступлениях Николая Яновского эмоциональности. Скорее наоборот: холодным и равнодушным словам в его творчестве не находилось. Иногда, правда, он становился чересчур, может быть, резок и даже запальчив, особенно когда отстаивал «своего» (чьим творчеством глубоко, серьезно и основательно занимался) писателя. Но это говорило о нем скорее и больше как пристрастном и принципиальном художнике, твердо отстаивавшем свою позицию.
Не могу не вспомнить в этой связи один любопытный эпизод. В начале 1980-х Николай Николаевич много занимался творчеством Астафьева. Несколько позже эта работа оформится в серьезную фундаментальную монографию. С Виктором Петровичем Николай Николаевич переписывался, встречался. Более того, у них были теплые приятельские отношения, доходившие подчас до высокого градуса. Во всяком случае, мне так показалось, когда я увидел их однажды вдвоем в фойе зала, где проходили торжества, посвященные юбилею Союза сибирских писателей. Примерно одинакового роста и телосложения, слегка остекленевшие, тесно смыкаясь плечами и пытаясь твердо печатать шаг, они пробирались сквозь комариные тучи журналистов и восторженных любителей изящной словесности в зрительный зал. Накануне оба, чувствуется, плотно посидели чуть ли не до утра у Николая Николаевича, разговаривая за жизнь и литературу, и теперь вот, мучаясь абсинентным синдромом, не очень уверенно пробирались в президиум…
Но я не об этом, хотя попутно могу заметить, что Николай Николаевич никогда не был книжным червем и занудливым сухарем-ученым, чуравшимся радостей жизни. Ну а поскольку главная радость и тогда, и сейчас на всю творческую братию была и остается одна — выпить и поговорить, то ею Николай Николаевич, как только выпадала возможность оторваться от работы, не пренебрегал.
Впрочем, я снова отвлекся. А вспомнить хотел вот о чем. Как-то, на обсуждении годового комплекта журнала «Сибирские огни», в одном из номеров которого я опубликовал полемическую статью с не очень лестным отзывом об астафьевской «Царь-рыбе», Николай Николаевич стал громить (наверное, со страху так показалось) меня, молодого тогда критика, за то, что я, после поверхностного прочтения этого повествования, пришел, по его мнению, к неверным выводам и оценкам. Говорил он страстно, убежденно и, к моему огорчению, во многом совершенно справедливо. По крайней мере, что касается недостаточно внимательного чтения. (Николая Николаевича вообще всегда было интересно послушать: на собрании ли, в дружеском ли застолье. От него исходил магнетизм неординарной, глубоко интеллектуальной личности). Я долго тогда на него обижался, пока он как-то при встрече не сказал: «Знаешь, если так относиться к критике в свой адрес, то и других критиковать нельзя». И я с ним согласился. С тех пор, несмотря на некоторые порой вполне естественные творческие разногласия, разлада между нами больше не было.
Кстати говоря, позже я убедился, что, отстаивая «своих» писателей (а к ним относился, пожалуй, самый цвет русской советской литературы), Яновский не был таким уж «упертым», как мне поначалу казалось, чтобы совсем не замечать художественных недостатков в произведениях близких ему мастеров слова. Напротив, ради истины и объективности Николай Яновский умел подняться над своими личными пристрастиями и говорить о недостатках прямо и откровенно. К примеру, отдавая должное горячо любимому и уважаемому им Астафьеву с его замечательной «Царь-рыбой», он, тем не менее, скажет: «Можно, конечно, согласиться, что дневники Герцева и их чтение Элей и Акимом — не лучшие страницы романа. И без этих литературно-философских упражнений Герцев ясен, их искусственность режет ухо». А, отстаивая шишковскую «Ватагу», Яновский, однако, не преминет заметить, что «условность «кожаных курток» перекликается с некоторыми условностями в образе Зыкова… И, пожалуй, в прямой зависимости находятся они от всего идеализированного образа Тани Пересветовой, уж она-то — вся условность, сказка». И так же в полный голос говорит критик о недостатках некоторых произведений Сейфуллиной (в частности, ее пьес «Попутчики», «Наташа») — еще одного дорогого для Николай Яновского писателя.
Какими же истоками питался этот яркий и могучий талант, какими корнями держалась его многогранная, но цельная натура? Откуда это подвижничество, эта преданность сибирской литературе? Чтобы найти ответы, вспомним некоторые факты биографии Яновского.
Родился Николай Николаевич 6 декабря 1914 года в алтайском городке Камень-на-Оби, в крестьянской семье. После школы-семилетки стал… библиотекарем. А потом, вспоминает Н. Яновский, «меня почти двадцать лет «мотало по стране». Был будущий критик и плотником, и каменщиком, и лесорубом, и шахтером. Работал на строительстве Туломской ГЭС в Карелии, а после окончания филологического факультета Ленинградского пединститута им. М.Н. Покровского учительствовал в сельских школах Ленинградской области и Нарымского края. В Великую Отечественную войну Яновский воевал под Орлом и Курском стрелком в танковом десанте. Там же его и контузило. А при форсировании Днепра под Киевом ранило.
В 1944 году во фронтовой газете 6-й танковой армии Николай Яновский впервые выступил с очерками и библиографическими заметками. Но систематически печататься стал с 1948 года в газетах Новосибирска. Началом же профессиональной литературно-критической деятельности следует, по-видимому, считать появление в 1949 году в «Сибирских огнях» первой его рецензии. (С этим журналом впоследствии будет связана вся его творческая судьба).
Вот, ведь, сколько пришлось пройти, увидеть, пережить, прежде чем безраздельно посвятить себя главному делу жизни и окончательно осознать себя в нем! И, наверное, не будь этой основательной жизненной подготовки, мы бы имели дело совсем с другим Яновским.
«Признаться, я теперь не жалею, — писал, вспоминая то время, он сам, — что моя мечта «сесть за книгу» не осуществилась сразу в ранние годы — ведь наверняка я не ощутил бы с такой полнотой жизнь родной страны, иначе представлял бы характер своего современника, да и себя вряд ли знал и понимал так, как надлежит знать и понимать каждому литературоведу».
Все, как будто, предельно ясно, касайся это прозаика или поэта. Но разговор-то о критике и литературоведе. А логика творческого становления представителей данной литературной профессии в силу специфики жанра имеет свои особенности. Во всяком случае, любой прозаик или поэт может смело заявить, что он с младых ногтей мечтал стать именно поэтом или прозаиком. Однако еще никто и никогда не стремился с юных лет к горькому и, чего уж греха таить, черному и неблагодарному хлебу критика. Даже классики жанра, начинавшие с чего угодно — драматургии, поэзии, но только не с того, чему впоследствии посвятили жизнь и за что жизнь свою по капле отдавали. Николай Яновский в этом плане тоже не стал исключением.
Любовь к книгам проснулась в нем рано. «С тех пор, как помню себя, я был неравнодушен к печатному слову». Но тут же и признавался, что «не мечтал о профессии критика», зато писать стихи и драмы начал рано». К счастью, ничего из этого не было опубликовано: литература без особого для себя ущерба лишилась посредственного стихотворца и драматурга, зато приобрела нечто неизмеримо большее.
Бытует, к сожалению, довольно распространенное (даже среди литераторов-профессионалов) мнение, что критик — это несостоявшийся прозаик или поэт. Однако те, кто полагает, что из неудавшегося, скажем, романиста без особого труда может получиться критик, глубоко заблуждаются — слишком уж сложная и трудоемкая, требующая особого склада ума и характера эта область творческой деятельности! Критика — жанр синтетический, в котором воедино сливаются художественное и научное творчество, чувства и эмоции — с логикой и анализом. Комплекс таких достаточно разнородных качеств в одном человеке весьма редок.
Ну а что касается обращения критика в начале своего становления к жанрам сугубо художественным, то тут все закономерно. Ведь истинное мастерство критического анализа вырабатывается не только с помощью литературной теории, но и собственной (пусть и неудачной) художественной практики (писание стихов, повестей и т.п.), которая дает возможность определить для себя узловые моменты создания литературного произведения, не только умом, но и душой творца ощутить процесс рождения «невидимых миру слез».
Фактор собственного сочинительства важен еще и в том плане, что он значительно расширяет и развивает художественно-изобразительные возможности самого критика, позволяет ему свободно и доходчиво говорить о вещах сложных. А как раз именно так, просто, понятно, хорошим литературным слогом, и писал Николай Яновский. Вот почему, говоря — «к счастью», стихи и драмы его не увидели свет, можно сказать и другое: он писал их. Благодаря чему и не стал бесстрастным фиксатором-схоластом явлений литературного процесса, а запомнился ученым и художником, умевшим размышлять и писать о жизни литературы так же ярко, увлеченно, темпераментно, с такой же болью сердечной, как и о жизни человеческой.
Еще будучи студентом пединститута, Николай Яновский начал, по его собственному признанию, составлять «грандиозные исследовательские планы» (он увлекался тогда Пушкиным, и «Маленьким трагедиям» была посвящена его первая литературоведческая работа), однако к непаханой целине своих тем и идей пришел сравнительно поздно: на пороге четвертого десятилетия жизни.
А то, что целина эта существовала, Яновскому подсказывал его жизненный и читательский опыт. Еще юношей-библиотекарем познакомился он с творчеством многих из тех, о ком потом напишет монографии и статьи, кого выведет из разряда «незаслуженно забытых». Пройдя же по трудовым и фронтовым дорогам, окончательно убедил себя в том, что давно пришла пора кардинально пересматривать и дополнять литературную карту и литературную историю Сибири. Постепенно накапливалась и уверенность, что как раз ему и надлежит этим заниматься. В этом крепнущем убеждении, как сейчас совершенно очевидно, не было самонадеянности молодости и переоценки собственных сил. Хотя бы потому, что в первые послевоенные годы, когда начинал Николай Яновский, профессиональной литературной критики и науки в Сибири практически не существовало. Это уж через пару десятилетий вокруг него как некого стержня сложится целая школа талантливых его сподвижников и последователей (Эдмунд Шик, Юлий Мостков, Лоллий Баландин, Евсей Цейтлин, Виталий Коржев, Владимир Шапошников и др.), для которых главным предметом творчества также станет сибирская литература. Но тогда он был первым. И все же не испугался взвалить на себя огромную ношу…
Я бы, правда, не стал связывать сей шаг с некой предопределенностью судьбы, ибо шел Николай Яновский к своему выбору осознанно и целеустремленно. Примериваясь то к прошлому, то к настоящему, то к классике, то к современности, он искал тот оптимальный вариант, в котором мог бы в полной мере выразиться его многообразный талант и его, этот талант, можно было бы с максимальной отдачей использовать для великого дела литературы. В монолитном сплаве истории и современности Николай Яновский и отыскал свой вариант. И к целине своей не мог, наверное, не придти, потому что хорошо знал и любил свою родину Сибирь — ее людей, ее историю и культуру, и не мог допустить, чтобы все это поросло «травой забвения», чтобы идущие на смену поколения не знали своих корней и истоков. С неизбывной этой заботой и прожил жизнь свою (умер 24 сентября 1990 года) подвижник сибирской литературы Николай Николаевич Яновский.
Не напрасно прожил!..
А. Горшенин
Дополнительно рекомендуем прочесть
Книги Н. Яновского:
Верность. — Новосибирск, 1984.
Писатели Сибири. — М., 1988.
О Н. Яновском:
Мостков Ю. Грани таланта. // Ю. Мостков. Портреты. — Новосибирск, 1981.