Лауреат Демидовской премии 2016 года академик РАН, профессор, доктор исторических наук, заместитель директора Института археологии и этнографии СО РАН Вячеслав МОЛОДИН о том, какие тайны хранит древняя история Новосибирской области, как в их раскрытии могут помочь археологам физики-ядерщики и как рассказать школьникам об истории современной.
Звероферма каменного века
— Вячеслав Иванович, где в последние годы вы проводите основные раскопки и какие результаты они принесли?
— Основной фронт наших работ последних лет — Венгеровский район, где мы изучаем сразу несколько объектов. Самый крупный из них — это огромный некрополь Тартас, состоящий из нескольких кладбищ, которые в разные эпохи помещались на одной и той же территории. Могильники на этом некрополе охватывают период с седьмого тысячелетия до нашей эры — эпохи неолита — до позднего средневековья, включая эпохи ранней, развитой и поздней бронзы. Видимо, совершая захоронения, люди оставляли на них какие-то отметки, поэтому и их отдалённые потомки помнили о том, что тут находится, и хоронили своих покойников здесь же. К тому же это место находится на возвышенности и не заливается водой, что очень важно в условиях Барабы с её широкими поймами.
Кроме могильников, там же мы обнаружили необычное поселение эпохи неолита с сооружениями, в которых, судя по всему, заготавливали впрок рыбу. Там найдены огромные ямы, глубиной больше двух метров, в которых квасили рыбу, а затем почему-то держали животных. В одной из ям оказался скелет росомахи, причём этот таёжный зверь явно прожил там какое-то время — рядом остались следы пищи, которую она грызла. В соседней яме нашли двух лисиц, а ещё в одной обнаружили горностая. Что значили для жителей посёлка эти животные — для нас пока загадка, над которой ещё придётся поломать голову.
Второй памятник, который мы изучаем на протяжении 13 лет — культовый комплекс рубежа эпох поздней бронзы и раннего железа, это 9—8 века до нашей эры. Памятник относится к ещё плохо изученной в наших краях пахомовской культуре.
На Тартасе в целом мы исследовали около 30 тысяч квадратных метров его площади, обнаружили 700 захоронений, но судя по геофизической карте, исследовали пока только половину комплекса. Каждый год работы на этом памятнике подкидывают нам новые замечательные сюжеты, поэтому уходить с него никуда не хочется. Также шестой сезон мы изучаем памятник кротовской культуры эпохи развитой бронзы — это рубеж третьего и второго тысячелетий до нашей эры — которая существовала на территории лесостепного Обь-Иртышья. Там тоже хватает интересных находок. Работаем мы по четыре месяца в сезон — больше не позволяет наша сибирская погода, но сделать за это время успеваем немало.
Осмысление прошлого
— Остальное время уходит на описание результатов раскопок?
— По сути — да. В прошлом году у меня вышло две книги. Одна из них посвящена могильнику Сопка, который тоже находится в Венгеровском районе, недалеко от Тартаса, и там тоже присутствуют могилы от неолита до позднего средневековья. Это уже четвёртый том, посвящённый Сопке, в нём характеризуются погребения времён развитой бронзы. Вторая книга вышла в рамках нашего совместного с французами проекта и посвящена наскальным изображениям на берегах реки Бия в Горном Алтае. Надеюсь, что в этом году выйдет еще несколько наших с коллегами книг. Разумеется, пишем отчёты по итогам сезона — иначе не получить права раскопок в новом сезоне.
Но самый главный труд, над которым мы сейчас работаем по заказу областного правительства, — это учебное пособие по истории Новосибирской области для старших классов школ. Я ответственный редактор учебника, автор предисловия и заключения, а текст, разбитый на три части, написан сотрудниками нашего института, Института истории СО РАН и педагогического университета. Учебник уже практически готов, в середине апреля мы должны сдать его в печать. Насколько я знаю, ни в одном регионе страны таких учебников до сих пор нет, так что наш будет первым.
— Сложно готовить школьный учебник?
— Этот жанр сам по себе непрост, а наша задача ещё сложнее: показать всю историю Новосибирской области — от появления здесь человека до современности, рассказав и о наших победах, и о наших трагедиях, причём сделав это так, чтобы и детям, и взрослым было понятно и интересно. А показать надо массу сложных вещей, из которых у нас, по сути, состоит весь двадцатый век. Авторский коллектив сразу договорился: обо всём рассказываем взвешенно. Вот Октябрьская революция, столетие которой мы отмечаем в этом году, — что это? Сейчас о её причинах можно прочитать всё что угодно: мол, пришли большевики и на немецкие деньги развалили процветающую страну. Но ведь Россия перед революцией находилась в страшном кризисе, народ был доведён до крайнего состояния. А гражданская война? Это трагедия, в которой не мог стать победителем никто — ни красные, ни белые, ни зелёные. Пора именно так её и позиционировать. А репрессии? Это по сути та же гражданская война, только скрытая. Люди строили индустрию, развивали сельское хозяйство, но борьба в обществе, тем не менее, продолжалась. Большевики отстаивали одни идеи, оппозиция — другие. Распад великого государства в девяностые годы — это тоже трагедия, хотя в произошедшем есть и определённые плюсы.
Все «шишки» в любом случае собирать мне как ответственному редактору, поэтому сейчас главная задача — не допустить никаких ляпов. К середине августа наш учебник уже должен быть в каждой школе области — этого хочет руководство области. Уверен, что всё у нас получится.
На раскопки с беспилотником
— Технические новинки активно вторгаются и в археологию — например, беспилотные летательные аппараты. Чем они помогают археологам?
— Беспилотники нужны для геофизического мониторинга, с которого сейчас начинаются любые раскопки. В Институте нефтегазовой геологии и геофизики СО РАН, с которыми мы сотрудничаем не один десяток лет, нам помогли сэкономить время и сберечь ноги и деньги при таком мониторинге. То, что раньше делали мы сами, теперь делает летательный аппарат. Два года мы дорабатывали методику, в прошлом году она показала хороший результат, а сейчас мы продолжим осваивать эту технологию.
— Какие ещё современные технологии приходят на помощь вам и вашим коллегам?
— Их очень много. Современная археология уже совсем не та, что была в двадцатом веке — без новых методов работы это уже не археология, а краеведение. В последние два десятилетия технические новшества внедряются в неё очень широко и многопланово. Это и новые способы фиксации материала, и возможность вести фотосъёмку любых объектов с беспилотников, и возможности генетики: у нас есть совместная с Институтом цитологии и генетики лаборатория, где мы с коллегами изучаем ископаемую ДНК. Раскрою ещё один секрет: наш творческий коллектив из палеогенетика и двух антропологов представлен нами на награждение государственной премией Новосибирской области за уникальную работу, связанную с получением генотипа населения региона в эпоху бронзы, это второе тысячелетие до нашей эры. Наши ребята получили ископаемые митохондриальные ДНК, с помощью которых мы теперь можем говорить, какие гаплогруппы автохтонные, а какие — пришлые, и таким образом проследить миграционные пути четырёхтысячелетней давности. А Институт ядерной физики собирается помочь нам постичь тайну древней погремушки: мы нашли игрушку рубежа 3—2 тысячелетий до нашей эры в виде головы медведя, которая великолепно сохранилась, и при встряхивании гремит до сих пор. Ядерщики просветят её и скажут, что же гремит в медвежьей голове.
От Укока до Шове
— Как продвигается изучение Денисовой пещеры на Алтае и её древних обитателей?
— Её уже много лет изучает команда научного руководителя нашего института академика Анатолия Деревянко и его директора член-корреспондента РАН Михаила Шунькова. Работы там хватит не на один десяток лет, каждый сезон приносит новые сюрпризы. В прошлом году, например, там нашли костяную иглу длиной 9 сантиметров со сверлёным ушком, её возраст — 50 тысяч лет! Эта игла — «современница» того самого денисовского человека, которого продолжают исследовать в институте им. Макса Планка в Германии. Работает с ними профессор Сванте Паабо, который по сути и стал основателем палеогенетики как науки, впервые в 1984 году получив ДНК египетской мумии.
— Самые громкие открытия института последних десятилетий были связаны с алтайским плато Укок, там вы тоже продолжаете работу?
— К сожалению, запрет на работы в курганах Укока, наложенный несколько лет назад, продолжает действовать. Но там есть другие интересные для нас объекты. В прошлом году мы вместе с французскими коллегами, среди которых был профессор Жан-Мишель Женест, крупнейший в мире специалист по наскальным рисункам, обнаружили древнейшее — по крайней мере, в Центральной Азии — наскальное изображение, возраст которого — 14 тысяч лет. В плане изучения наскальных рисунков нам, кстати, есть чему поучиться у французов, поскольку на их родине находятся самые замечательные в мире памятники пещерного искусства. В этом я и сам убедился, когда посетил французскую пещеру Шове. В НГУ у нас действует совместная («зеркальная») лаборатория с французскими коллегами.
— Какую из своих экспедиций вы бы назвали самой необычной?
— Это был 2006 год. Когда раскапывать курганы пазырыкцев на Укоке нам запретили, то монголы предложили нам поискать подобные комплексы у них на северо-западе. Мы работали там в течение трёх полевых сезонов, вместе с нами трудились наши монгольские и германские коллеги. На третий год обнаружили три объекта в вечной мерзлоте, похожие на то, что мы искали. Стали их раскапывать — а времени у нас было всего два месяца. Первый объект оказался природным — это была замёрзшая вода, попавшая в двухметровой глубины карман в скале, который мы приняли за могилу. По сути, деньги и время потратили на этот объект зря. Стали раскапывать второй объект — это действительно оказалось пазырыкское захоронение — но пустое: его ограбили ещё в древности. И когда до конца нашей работы в Монголии оставалось всего десять дней и мы уже отчаялись найти то-то ценное, нам повезло: третий объект скрывал великолепное богатое нетронутое захоронение пазырыкцев. Особенно впечатлила прекрасно сохранившаяся соболиная шуба четвёртого века до нашей эры — сейчас она отреставрирована и выставляется в Монголии.
Наука будет жить
— Насколько весома в научных кругах полученная вами в этом году Демидовская премия?
— Когда Павел Демидов, представитель известной династии горнопромышленников, учредил её в 1832 году, это была единственная научная премия в мире. Её присуждали при жизни Демидова и в течение 25 лет после его смерти — до 1865 года, за это время её получили, например, Менделеев, Пирогов. Возродить премию предложил в начале девяностых председатель Уральского отделения РАН академик Геннадий Месяц, чтобы поддержать учёных в тяжёлые времена. Был создан Демидовский фонд, основным наполнителем которого стала администрация Свердловской области, и в этом году состоялось двадцать четвёртое вручение премии. Каждый год её получают три представителя разных областей знания — вместе со мной обладателями премии стали физик и химик. Все награждённые в постсоветский период — это цвет российской науки, оказаться в ряду лауреатов Демидовской премии — огромная честь для учёного.
— Как сейчас «чувствует» себя отечественная археология?
— Практически так же, как и раньше. Если говорить о деньгах, то их никогда не бывает много. В советское время коллеги с запада и востока нам завидовали, поскольку я планировал работу на многие годы вперёд, зная, что бюджет на неё обязательно будет. Сейчас наперёд ничего не известно. Приезжаешь из экспедиции — и сразу садишься за отчёты и написание грантов, причём в несколько фондов сразу. Не напишешь отчёт, не заявишься на грант — денег на раскопки не будет. Но пока что получать гранты удаётся, и по деньгам выходит даже больше, чем в советское время.
Мы никогда не отставали и не отстаём от мирового уровня. Каждый год у нас совершаются блестящие открытия мирового класса, признанные научным сообществом, наши статьи выходят в самых престижных журналах — в марте, например, нас с коллегами напечатал журнал Nature Communication, с нами считают за честь работать те же Женест и Паабо. В новом тысячелетии Институт археологии и этнографии три раза удостаивался Государственных премий, из них две — нового формата (в 2004 году число премий было сокращено, а их размер увеличен). Для нашего не самого большого института, в котором работает около двух сотен человек — это, согласитесь, прекрасное достижение. Кто-то, конечно, от нас уезжает, но не все. Меня когда-то звали работать в Италию, но я поблагодарил за честь и не поехал. Думаю, что придёт такое время, когда и уехавшие начнут возвращаться.
Но реформа РАН, конечно, принесла в нашу работу немалые трудности, хотя затем и их удалось преодолеть. Она была нужна, но продумали реформу слабо, по сути навязав её научному сообществу. То, что произошло на последних выборах в РАН, когда три кандидата на пост её президента сняли свои кандидатуры и выборы перенесли на сентябрь, достойно сожаления. Правда, вице-премьер Аркадий Дворкович сказал в своей вступительной речи, что академия нужна стране, и я надеюсь, что так и будет. Даже школьнику очевидно, что без науки Россия не сможет адекватно ответить на вызовы современного мира, а наука в России традиционно сосредоточена в Академии. Что останется, если её уничтожим? Потрясение для страны!
Но даже если судить по идущей к нам молодёжи, будущее у науки есть. Я, подготовивший 49 кандидатов и докторов наук, вижу, что новое поколение замечательно, эти ребята умнее, чем были мы в их годы, в совершенстве владеют новой техникой и при этом не белоручки: их не пугает перспектива провести в поле четыре месяца с комарами и мошкой. Для меня огромное счастье работать с такими коллегами!
Виталий СОЛОВОВ | Фото Валерия ПАНОВА
http://xn--b1aecnthebc1acj.xn--p1ai/article/54044/%D0%97%D0%B0%D0%B3%D0%...
Добавить комментарий