Андрей Дмитриевич Крячков
Опубликовано: Созвездие земляков. Знаменитые мужи Новосибирска: Литературно-краеведческий сборник. Серия «На берегах Оби широкой». Книга пятая. – Новосибирск: Редакционно-издательский центр «Светоч» правления Новосибирской областной общественной организации «Общество книголюбов», 2008. – 432с.
Пятая книга серии «На берегах Оби широкой» – сборник, посвященный наиболее известным мужчинам, чья жизнь и труд являются гордостью Новосибирска в более чем столетней истории нашей области.
...Из совсем детских воспоминаний: яркое солнечное утро. На открытой веранде - большой прямоугольный стол под белой скатертью. Я, маленькая, дед и бабушка. Дед хрустит зеленым луком - так умел есть он один - брал сразу несколько перьев и непрерывно, не откусывая, отправлял их в рот, до самого конца. Еще и еще...
...Глухой деревянный забор, у которого растут сосны, рядом с ними кусты малины. И я около них, ем ягоду. Бабушка рассказывала, что сад у дома был очень большим. Недаром в нем позже выросла «Лампочка» - ламповый завод. Дом деда на Бульварной, 5, позднее получивший новый адрес: Кирова, 7, был построен по его собственному проекту. Мы занимали первый этаж. Остальные сдавались внаем (снимали квартиры Горностаевы, Макеровы).
Ворота дома частенько украшались вывесками - «Парикмахерская», «Пивная». Это хулиганили уже подросшие ребята в компании со своими сверстниками.
Удивительно, но после революции дом оставался в собственности деда. Дом арендовал Томский политехнический институт, которому бабушка его и подарила в 1959 году, уже после смерти деда.
Я благодарна администрации города, сохранившей дом деда и создавшей там музей.
Томский дом я представляла больше по фотографиям. А вот вещи и мебель я знаю и помню - я росла рядом с ними. После смерти моих близких я сделала все, чтобы они не оказались брошенными. Рабочий стол для рукоделия моей прабабушки, а также кресло с сохранившейся обивкой того времени и выполненное, видимо, по замыслу деда, я храню до сих пор у себя.
И вот Новосибирск, ул. Ленинградская, 57, квартира 6. Телефон - 35-873. У нас пять комнат. Две присоединены из соседней секции — это спальня и «чертежка», кабинет деда, столовая и комната моих родителей с моей деревянной кроваткой. Уверена, в ней спали мои дядья и мама. Столовая у нас очень красивая. Два больших окна выходят на северную сторону — здесь всегда прохладно. В простенке стоит на постаменте большая гипсовая ваза. Два зеркала в рамах из красного дерева, стоящие на полу, увеличивают объем комнаты. Большой овальный обеденный стол. Из рассказов помню, что ваза и зеркала были переданы Союзу архитекторов уже после уплотнения в начале войны. Часто обедает много народа. За обеденным столом дед всегда меня защищает: «Не пичкайте, девчонку, захочет - поест!». Из столовой дверь ведет в «чертежку». Это комната заполнена столами и чертежными досками Доски везде, даже в туалете. Я рисую на них гигантских уродливых угловатых и кудрявых теток. Странно, но меня не ругают.
Деда я в это время как-то помню мало. По-видимому, он очень занят. «Чертежка» вечно полна людьми. Все погружены в работу: чертят, рисуют. Когда в «чертежке» никого нет, мы с Ирочкой Шиллеровой взбираемся на стол и по очереди засовываем пальцы в патрон электрической лампочки. Нас дергает и мы довольны.
Родители на работе. Частенько и они работают дома по выходным дням...
...Уже позднее утро. Солнце за окном, детские крики. Я просыпаюсь и ору: «Женя, одень меня». Женя - наша приходящая домработница. А мне уже года четыре. Это время какое-то необыкновенно светлое в моей детской памяти. Дома меня зовут Натой, дед чаще просто «девчонкой». Вообще для всех я - Наташа Крячкова, хотя на самом деле - Амата. Это в отсутствие деда меня так называли. Дед сказал: «Дали девчонке какую-то собачью кличку». И меня крестили Натальей. Бабушка была моей крестной матерью. Сказала она мне об этом незадолго до своей смерти. Почему?
Наш дом, «Розовый корпус», еще называется профессорским, хотя в нем живут только три профессора: Макеров, Язев и мой дед. Живут в нем исключительно преподаватели, имеющие непосредственное отношение к институту. Сквер перед домом полон цветов, постоянно разбиваются новые клумбы, высаживаются деревья (даже я хожу с лейкой), устраиваются детские площадки.
Мы, малыши, ходили в какие-то кружки, хорошо помню танцевальный. Я как-то раз чуть не сорвала выступление, застыв, высматривая в зале маму с папой. Мы — то матрешки, то «маки», то «бабочки». Папа выгибает из проволоки крылышки. Танцуем на сцене актового зала института. Устраиваются благотворительные вечера. Нас везут за город, где мы рвем цветы, делаем букетики и потом ходим в антрактах, продаем их.
Я постоянно с бабушкой. Она очень деятельна. Организует елки, подарки для детей. Существует целый ритуал изготовления елочных игрушек, и я принимаю в этом участие. Особенно мне нравятся клоуны с лицом из яичной скорлупы. А еще бабушка расписывает салфетки, подушки, дорожки какими-то твердеющими красками, выдавливаемыми из тюбиков, и потом обсыпает их блестками. Это все находится в особом чемоданчике, который для меня под запретом...
Куда-то исчезает папа. Вдруг бабушка начинает раздавать свои вещи, в том числе и заветный чемоданчик, и уезжает к Елизавете Михайловне Скалой, своей давней приятельнице. Новгородская область, город Сольцы, Красная площадь, 3 - это теперь ее новый адрес. Проходит совсем мало времени, и я с мамой еду к бабушке. И остаюсь с ней. Это год 1937.
Я долго думала, почему бабушка так любила меня, выделяя из всех, в том числе и из внуков. Поняла это, к сожалению, поздно. Известно, что у А. Д. Крячкова было трое детей. Однако, был еще один ребенок, желанный, Кирилл, Кирочка, который умер десятилетним в 1927 году, а 1931 году родилась я. Видимо, вся еще нерастраченная любовь бабушки была отдана мне. Жаль, что я не всегда платила ей тем же.
Мы - я, бабушка и тетя Лиза живем в одной половине большого частного дома. Бабушка носит воду и топит печи. Работает она регистратором в санатории. Санаторий рядом с нашим домом. Наш сад уже на его территории. Санаторий водогрязелечебный. Раньше это был большой монастырь. Сейчас церкви все снесены, их места обозначены лишь кругами из деревьев. Корпуса двух- и трехэтажные. Летом сюда съезжается врачебная интеллигенция из Москвы и Ленинграда, совмещая свои отпуска с врачебной работой.
Летом к нам приезжают мама и дед. Если у деда командировка в Москву или Ленинград, я вместе с бабушкой еду туда (как-то даже пришлось заниматься с учительницей, чтобы не отстать от школы). Ходим все вместе по гостям. Водят меня в парки, в зверинец. Очень хорошо запомнились кривые зеркала - мы с дедушкой хохотали до слез. Часто ездим в метро, выходя на каждой станции, все разглядывая.
Наш приезд в Москву как-то совпал с днем рождения бабушки - хожу вместе с дедом, выбираю цветы. Помню, что было очень много гвоздик. Вообще я с бабушкой часто бываю и в Москве и в Ленинграде...
В Москве мы останавливаемся в Померанцевом переулке. Померанцев переулок, 3 - там жили три сестры: Татьяна, Ольга и Сусанна Яковлевы - Карпинские. Это наши родные по бабушкиной линии. Я застала в живых только тетю Таню, учительницу ботаники. На стенах комнаты в рамках букеты из сухих цветов и трав - работы ее учеников. Тетя Таня не покидала Москвы во время войны и умерла уже после ее окончания. А в войну ее старались поддерживать посылками, передаваемыми с оказией. Мне помнится, бабушка говорила, что дом в Померанцевом переулке прежде принадлежал Карпинским. Сестры занимали одну комнату.
В Ленинграде мы останавливаемся у Елизаветы Ивановны Урванцевой. Её муж - известный геолог Н. Н. Урванцев. Квартира из четырех комнат и кухни. Одна - опечатана. Это кабинет Николая Николаевича. Он был арестован и сослан. В одной из комнат живет старая женщина, вся в черном - мать Николая Николаевича. Она иногда зовет меня пить чай. Пьем его в основном молча - вообще она живет какой-то своей жизнью, к нам на кухню не выходит.
Все спим в одной большой спальне. Елизавета Ивановна улыбчива, доброжелательна и разговорчива. Позднее, уже после 1953 года, Елизавета Ивановна и Николай Николаевич заезжали к нам в Новосибирск, проездом в Белокуриху, где любили отдыхать. Они были очень дружны с моим дядей Андреем Андреевичем, который жил и работал в Белокурихе. С ним Урванце- вы познакомились в Норильске, вместе отбывая ссылку.
И вот война...
Во время войны у бабушки хватило мужества не отказаться от работы. В это время курорт превратился в госпиталь, и медицинский персонал не покидал помещений, где находились раненые, подчас круглосуточно.
Я поручалась знакомым. Ночевали в старом парке и при обстрелах и бомбежках меня бережно прикрывали тюфяком. Когда из дневных бомбежки превратились в круглосуточные, мы с бабушкой, прихватив самое необходимое, на последнем катере (брали только с детьми) выбрались из города. С пересадками доплыли до Волхова.
...И вот мы в теплушке. Едем долго, недели две... И, наконец, Новосибирск. Нас встречает мама. «Люсин дом разбомбили», это мои первые слова при встрече. Момента уплотнения я не помню. Нам оставлены две комнаты: спальня и кабинет деда. Кабинета, как такового, теперь нет - это столовая. «Чертежка» перешла к Макеровым. Две остальные комнаты отданы Валентину Людвиговичу Гофману с семьей - это профессор архитектуры из ЛИСИ. Его внучка Машутка моя ровесница, и мы дружны. Наш дом сильно изменился. Его населила профессура и преподаватели из МИСИ и ЛИСИ. Я понимаю, что они с большими заслугами (Страментов, Киссин, Гофман и т.п.) и очень большим фасоном. Однако заведующим кафедрой архитектуры остается мой дедушка. Я догадываюсь, что существуют какие-то профессиональные трения. Жена Гофмана, Лидия Александровна, после каждого заседания кафедры приходит к бабушке и выясняет какие-то отношения. Бабушка с дедушкой говорят вполголоса. Я вообще ограждаюсь от всех дрязг.
Жизнь становится сложнее. Я живу с бабушкой и дедушкой. Мама - отдельно. Иногда она ездит в район и выменивает вещи на продукты. Я с кастрюльками, установленными в авоську, бегаю в студенческую столовую за обедом и хлебом, выдаваемым по карточкам. Это особое искусство - принести обед, не разлив, так как кастрюльки самодельные, из легкого алюминия, они изгибаются, мнутся. Дома бабушка пытается сделать принесенное посъедобнее. Дедушки почти не видно. Ранняя прогулка по саду, завтрак и... в институт, на работу. Чаще встречаемся вечером. Вечером обязательная совместная прогулка на ночь, ужин и сон.
Летом мы с бабушкой живем в деревне, в Речкуновке. Живем наездами. Когда едем втроем, от электрички до деревни (идем длинной лесной дорогой. Непримятая трава, заросли папоротника, пахнет земляникой. Солнце еще невысоко. Стонет горлица. Бабушка пугает меня, подражая ее крику «Ох, тяжко мне...». Ныряя между папоротниками, дед напевает:
«В лесу поют два черепка,
В лесу засеяно морковью.
Там ведьмы пляшут трепака,
Напившись младенцев кровью».
Я живо представляю этих червяков - и весело, и страшно.
А осенью, надев рюкзаки, уже короткой дорогой, бабушка с дедушкой отправляются в Речкуновку, за картошкой на зиму.
Потом появляется торгсин, куда бабушка носит золотые пятерки и десятки с забитыми молотком изображениями двуглавого орла, затем распред, где дедушке полагался паек. Жить стало легче.
Дом всегда держался на бабушке. Еще во время революции и гражданской войны только благодаря ее энергии и бесстрашию домой возвращались конфискованные вещи, независимо от того, кто их грабил: белые, красные или зеленые. Она смело обращалась к начальству, и ей не отказывали. Ведь перед красотой трудно устоять.
А бабушка была красива. До самой кончины глаза у нее были чистыми, лучистыми. Сохранились старые фотографии, где она сначала молоденькая девушка, а затем зрелая женщина неизменно со вкусом одетая, изящная и даже величественная.
Бабушка происходила из известной фамилии Карпинских и была тринадцатым ребенком в семье. Наверное, поэтому число 13 оставалось ее любимым. Помню, как она по-детски радовалась, когда ей приходилось ехать в 13 вагоне или на тринадцатом месте.
Отец ее, Владимир Александрович Карпинский, занимал пост губернатора Томской области, был попечитетелем богоугодных заведений. Мать - Виктория Петровна Деви.
По рассказам, они не были богатыми, просто достаточно обеспеченными. Бабушка училась в обычной гимназии и позже выяснилось, что умела все: шить, вышивать, вязать, готовить.
Уверена, что бабушка была для деда подарком судьбы. В двадцать лет выйдя замуж, она не только родила ему четверых детей, но была его опорой и помощницей. Она чертила, печатала на машинке (старый «Ундервуд» долго оставался в нашем доме), была корректором. Ее мнение для деда было всегда значимым.
Конечно, я понимала, что в семье были ссоры и крупные размолвки. Человеку искусства, деду, конечно, нравилось все красивое, красивые женщины в том числе. В зависимости от характера женщин, видимо, складывались отношения с ними. Но как бы они ни складывались, бабушка всегда была женщиной номер один. Она никогда не говорила о деде плохо. Бабушка была центром, вокруг которого строилась жизнь. Дедушка звал ее Лгочкой.
В семье существовали праздники. «Стол Крячковых» всегда был особым, специфичным...
Новый год встречали, как правило, в семейном кругу: дед, бабушка и я. Ровно в 12 прибегала мама, если ее компания была неподалеку. Но вот Старый Новый год отмечали многолюдно. Пеклось и жарилось. Бабушка обязательно варила пиво, много, целый бочонок. Пиво разливалось по бутылкам и выстаивалось. Бывало, пробка из бутылки вылетала ночью, и дед, сломя голову, бежал на кухню спасать пиво, отпивая из бутылки. В столовой на потолке долго оставались следы от вскрываемых бутылок. Из гостей хорошо запомнились супруги Пиотгух, С. П. Скобликов (его после чрезмерных возлияний обычно укладывали на диване в кабинете).
Пасха была особым праздником. За неделю — предпраздничная суета: уборка, обязательная чистка серебра (это поручалось мне), крашение яиц и, накануне Пасхи, выпечка куличей. Обязательно с кардамоном и шафраном. Мы все обожали шафранный запах.
Каждому выпекался свой кулич. Деду - самый большой, мне — самый маленький, в консервной баночке. А потом переживания; каким получится именной кулич. Ведь удачный - гладкий, высокий и с ровной макушкой сулил благополучие. Дед у себя в кабинете красит пшено для украшения куличей и выводит разноцветные узоры на яйцах. Утром я прихожу к торжественному столу: белоснежная скатерть, красивая посуда, торжественные куличи, яйца, цветущая герань и всякая вкуснятина. Бабушка была великая мастерица на ее приготовление. Аппетитно пахнет гусем. Фаршированный гусь, украшенный тетеревиными перьями и бумажными завитками, - наше фирменное блюдо.
Это утреннее застолье обычно было семейным. Исключение составляла В. Ф. Штейн. Ее присутствие всегда вносило радостное оживление.
1946 год. Деду должно исполниться 70 лет. Готовятся документы для отправки в Москву. Должно произойти типовое поощрение юбиляра. Так принято в нашей стране. А в паспорте у деда указан год рождении 1879. Думаю, что произошедшая путаница в дате рождения лишила деда высшей награды - ордена Ленина.
Выискиваются самые достоверные документы. Я на посылках: бегаю между институтской канцелярией и домом, ношу разные бумаги. Тоже волнуюсь. И на самом деле, это очень серьезно. Ведь из биографии исчезли три года жизни. «А что вы делали в это время?» - очень простой и опасный вопрос.
Судьба и тут была благосклонна к деду. В апреле 1947 года он был награжден орденом Красного Знамени.
Не очень четко помню, как проходило это торжество. Мы с бабушкой сидим в первом ряду. На бабушке красивое в пол черное платье — полоска бархата, полоска атласа. Оно сшито из халата Алексея Федоровича Штейна, брата В. Ф. Штейн. Жабо из белых кружев - это дар Веры Федоровны. Выступление помню смутно, наверное, очень переволновалась. Представляет юбиляра Е. А. Ащепков.
Вручаются подарки. Куча поздравительных телеграмм, в том числе от вдовы первого президента АН СССР А. П. Карпинского. Были выставлены труды деда, напечатанные и подготовленные к печати, какие-то существенные документы. Ясно помню, что, больше к нашему великому удивлению, чем огорчению, исчез дедушкин неопубликованный труд. Помнится, он касался бань и плавательных бассейнов. Так он и затерялся.
Юбилей отличался торжественными застольями дома. Даже подъезд приобретает праздничный вид – ввертываются электрические лампочки. Гости собираются в несколько приемов: близкие, именитые, кафедра. Все заботы ложатся на бабушку. Все не только вкусно, но и красиво - тут уж старается мама: колдует над овощами, превращая их в букеты цветов. Есть было жалко. Громадный сладкий крендель со свечами. Их мы с бабушкой делали сами, растапливая большие стеариновые свечи, вместо фитиля вставляли штопку.
...И снова у деда повседневная жизнь в работе. Он был, как говорится, трудоголиком. Утром, перед завтраком, обязательная прогулка в сквере перед домом и гимнастика. Вид человека без шапки в любую погоду, размахивающего руками, всегда вызывал удивление и любопытство студентов. (В это время они во множестве заселяли комнаты в квартирах своих преподавателей.)
...После окончания войны «чертежка» к нам не вернулась. Бывшая столовая стала дедушкиным кабинетом, комната родителей была объединена с бывшим дедушкиным кабинетов (сломана перегородка) и превратилась в столовую-гостиную Для создания высоты помещения придумана раскраска потолка, и мы с Сережей Баландиным, стоя на столе, используя трафарет, с удовольствием красим его. Получается красиво. На,[ овальным обеденным столом - желтый абажур - творение бабушкиных рук. По бокам у абажура - темные силуэты - сцены из «Евгения Онегина». Это уже дедушкина работа.
В дедушкином кабинете, в простенке между окнами, висит диплом Парижской народной выставки искусств и техники. Золотая медаль при дипломе только символ. Я о ней никогда ни чего не слышала, как об ощутимом предмете. Вручение диплома, мне кажется, произошло более буднично.
На окнах шторы из сурового полотна с красивой мережкой — работа бабушкиных рук. Письменный стол покрытый зеленым сукном, простая настольная лампа с зеленым абажуром и очень удобное кресло, сделанное по эскизу деда. Я люблю сидеть в нем - делаю уроки за столом деда. Два книжных шкафа один из которых также выполнен на заказ. Кожаный диван, на полке спинки которого уместилась перспектива здания управления Кольчугинской железной дороги.
…Андрей Дмитриевич ...в этом сочетании что-то доброе и светлое.
Если посмотрел, на дедушку сзади, он не производит впечатления старого, дряхлого: прямая спина, развернутые плечи. Он не лыс, просто волосы как-то истончились. Живот отсутствует. На переносице - пенсне, узкая щеточка колючих усов, на руке - обручальное серебряное кольцо. В руках может быть трость. Зимой - шапка боярка. Вообще, он предпочитал ходить без головного убора в любое время года, подставляя лицо ветру. Зову его Дешка.
У нас в квартире, в ванной комнате, колонка на твердом топливе. Это роскошь даже для профессорского корпуса. Дед мыться ванне не признает — ходит в бани на улицу Белинского. И обязательно с веничком - парится. Если вдруг бани не работают, парная устраивается дома: раскаленная печка превращается в каменку.
Дед очень любил воду, будь то море или река. Очень хорошо плавал. Летом неутомимо ходил пешком от института до Оби - купался с плотов и непременно нагишом. Частенько я слышала: «Беги, неси Андрею Дмитриевичу рубашку, утащили у него!».
Любил зарыться лицом в листву, цветы, упасть в траву, вдохнуть запах хвои до самых глубин души. Бабушка рассказывала, что, еще живя в Томске, дед уходил от многолюдных пикников, куда отправлялись специальным поездом. В общении с природой предпочитал уединение. Его теряли, паровозу приходилось иногда возвращаться, долго гудеть, выкликая его. Есть моя детская фотография - я верхом на собаке. Это - сеттер Тарзан. После смерти деда бабушка достала из большого деревянного сундука в спальне великолепные кожаные охотничьи сапоги на каблуках, высокие. До самого паха. Дедушкины, охотничьи. Вероятно, у него было и ружье, но думаю, что он никогда из него не стрелял - любовь к природе, ко всему красивому не позволила бы ему это сделать.
В проявлении чувств он был сдержан, спокоен, выдержан в любых ситуациях, и не только житейских. Не помню, чтобы он повысил на кого-нибудь голос.
По рассказам, на заседаниях кафедры мог всех терпеливо выслушать, не перебивая, а затем сказать: «Сделаем так...», и решал все по-своему. Мне бы хотелось думать, что такие решения были разумным проявлением власти, а не тиранией.
Однако дед мог быть суровым и категоричным. Так он долго не мог простить отцу развод с мамой.
В быту дед был неприхотлив. Любил простую пищу. В огромном количестве поедал квашеную капусту - солили ее в кадушках вместе с брусникой. Хранили в холодном дровянике и к столу вырубали сечкой.
Считаясь с его диабетом, бабушка что-то готовила ему отдельно, особенно печеное, с сахарином. «Дайте-ка вашего попробовать», - частенько говорил дед, и раздельное питание на этом кончалось.
Дед мужественно делал себе инсулиновые инъекции. Мы с бабушкой не выдерживали этих испытаний - выходили из комнаты. Дедушка вообще не любил лечиться и как-то легко относился к своей болезни. Лечился с помощью цветочных стеков, смоченных «заряженной» водой и прикладываемых к больным органам. Болезнь определялась по качанию маятника на волоске непременно из моей головы. (Бабушка была ученицей томского доктора Н. Г. Зелинга, лечившего нетрадиционными методами.) Как-то они с бабушкой принесли от травницы две темные бутылки с жидкостью. «Не буду пить - невкусно», - сказал дел, попробовав из одной.
Дед не курил, не пил водку, предпочитая ей хорошие вина. Однако водка всегда подавалась к столу и непременно в графине.
Любил после долгого уединения у себя в кабинете позвать туда нас с бабушкой: «Идите посмотрите, что получилось... Нравится?»
Народу в доме бывало много. Это и деловые встречи, и гости. Дед и бабушка гостеприимны и хлебосольны. Хорошо помню Ф. И. Татарникова, Н. Г. Васильева. Бывали Храненко, Кравцов, Соколов-Добреев, Дворин, Осипов, которого ласково называли Ел-пил-курилович, Скобликов, Михалев. Часто бывал Масленников, за глаза которого величали просто Виташкой.
Из гостей хорошо помню супругов Потаповых с детьми Таней и Олегом, Пиоттух, Баландиных, А. В. Сиденко, очень милого человека с бесконечными охотничьими рассказами. В общении с простыми людьми дед был очень естественен. Находил общий язык с ними, независимо от их социального положения. В этом никогда не было игры. «Доброго здоровья», - обычно с достоинством отвечал он на приветствия.
Из его деревни иногда приходили письма. «Жду ответа, как соловей лета!» — одна такая присказка поразила меня.
Раз в год к нам обязательно приезжала сестра деда, Елизавета Дмитриевна Зяблицина. Знаю, что она всегда встречала поезд, когда бабушка и дед проезжали мимо Камышлова, где она жила.
Помню один из своих дней рождения. Дед накануне уединился у себя в кабинете. Долго там шуршал и стучал, а утром я получила в подарок альбом для рисования со стихом:
«Будь ко всем добра, послушна,
К злым обидам равнодушна,
Дома, в школе - весела,
Будешь всем тогда мила».
Подарок обязательно подкладывался имениннику с вечера, так, чтобы его можно было увидеть, едва открыв глаза. (Даже мама, уже будучи совсем взрослой, огорчалась, если этого не происходило.)
Позднее в альбоме появился рисунок - мне поручалось срисовать пейзаж. Дедушка долго и старательно подправлял этот рисунок. Рисунок оказался единственным в альбоме. Мы оба поняли, что не всем дается талант, к сожалению. Вообще, дед любил делать подарки.
Прогулки с дедом перед сном по институтскому саду были временем доверительных бесед. Дедушка делает мне таинственные знаки, я хватаю нашего общего любимца - кота Мишу, и мы исчезаем до ужина. А Мишка не просто роскошный сибирский кот, он потомок кошачьей династии художника Н.Ф. Смолина. Об этом позаботилась великая кошатница - В. Ф. Штейн.
Н. Ф. Смолин как-то писал дедушку, но портрета почему-то не сохранилось. Рисовала деда и В. Ф. Штейн. Это была акварель: дед в сиреневатой пижаме на фоне золотого осеннего окна.
Дедушка рос сиротой - отец его очень рано умер, оставив его и сестру Лизу. В деревне жили большой семьей без особого достатка. Как я помню, лошаденка была, видимо, была и коровенка.
Главным в деревенском доме был его дед, судя по тому, как он наводил порядок за столом, орудуя деревянным половником, охлаждая берущих куски не по чину. Деда он выделял среди прочих ребятишек - жалел и опекал, старался и лучший кусок подкинуть, и гостинец привезти с базара. Длинные конфеты - леденцы в ярких обертках в виде хлопушек - были большой радостью для мальчика. Дед их копил, прятал на чердаке и, о горе, однажды обнаружил, что ими полакомились мыши. Дед иногда брал маленького Андрея с собой на ярмарку. Однажды, когда дед засиделся в кабаке, оставив внука с лошадью, мой дед, обидевшись, погнал лошадь домой, но вовремя одумался.
В Выборге, куда деда отправили к дяде по матери для службы в конторе, ему посчастливилось понравиться - прочитал перед гостями «Бородино» Лермонтова. Мальчик, по-видимому, сумел показать себя толковым и расторопным. Ему была предоставлена возможность учиться дальше...
Присуждение ученой степени доктора технических наук в 1942 году отмечали торжественным обедом впятером: дед, бабушка, я и О. В. Критская, приятельница Лизочки Скалой, с дочкой.
Присвоение звания «Заслуженный деятель науки и техники» совсем не было торжественным. Телефонный звонок. Взволнованный дедушкин голос. Кого-то благодарит... Бабушка снова готовит торжественный обед.
И вручение диплома Гран-при выставки искусств и техники в Париже, по рассказам, было будничным. Просто передали. О премии не слышала.
Дома о политике разговоров не было. Только иногда ироничное замечание деда по поводу постоянных обращений к вождю: «Дорогой отец, учитель...» и т. д. Дед как-то с горечью добавлял: «Дядя и племянник». А в кабинете в простенке между окнами висит портрет Ленина. Ленин, читающий «Правду». И рядом с томами энциклопедии стоят сочинения Ленина. Когда дед умер и бабушка продавала его библиотеку, эти книги были как новенькие. Думаю, это было данью времени.
О заграничной командировке дома упоминалось вскользь. О награждении орденами Станислава III и II степени, а тем более о присвоении ему дворянского звания я узнала уже после его смерти.
Дед был беспартийным, хотя его крестьянское происхождение это не исключало, скорее наоборот. А может быть, это властям было выгодно. Его имя в каких-то случаях использовалось.
Каждое лето дед и бабушка ездили вместе отдыхать, чаще в Сочи, к морю. Жили там постоянно на «Светлане» по курсовкам. Думаю, им нравилась некоторая свобода передвижения. По пути домой они обязательно останавливались в Москве, на Смоленском бульваре у Екатерины Филимоновны Усовой, вдовы известного геолога М. А. Усова. Они были дружны семьями еще по Томску. Мама дружила и училась с Ирой, их дочкой. Бывала там и я, уже когда не стало дедушки.
В 1948 году, осенью, я с дедом и бабушкой жила у Усовых больше недели. Ходили вместе в Третьяковку. Дед старался мне что-то объяснить, обязательно интересовался моим мнением.
1950 год не предвещал несчастья. Дед с бабушкой, как всегда, уехали отдыхать в Сочи. Был уже конец августа. Собирались домой к началу учебного года в институте. Неожиданно деду стало плохо. Видимо, отказывало сердце, подорванное затянувшейся болезнью - диабетом. Два дня борьбы за жизнь и ... телеграмма: «Папа скончался в 11 часов утра».
Бабушка похоронила дедушку в цинковом гробу, надеясь на перезахоронение впоследствии в Новосибирске. Не получилось. Город в этой ситуации оказался безразличным к произошедшему...
Бабушку на вокзале встречали я, мама и директор института Д. А. Кулешов...
Ежегодно бабушка бывала в Сочи. Поставила деду скромное надгробие. Был, правда, проведен конкурс на памятник деду (премию получил Б. Оглы), но это осталось на бумаге, неосуществленным.
Бабушка пережила деда на 25 лет и похоронена на Октябрьском кладбище Новосибирска.
В 2001 году дед, в рамках области, был назван «человеком века».
Жаль, однако, что до сих пор площадь у стоквартирного дома, где стоит самое любимое им здание - здание Сибревкома (ныне картинная галерея) не носит его имени. Правда, теперь есть памятные доски на зданиях, построенных по его проектам. Проходишь мимо них с глубокой благодарностью к людям, увековечившим его имя.
Жаль, что он похоронен вдали от города, которому отдал лучшие годы своей жизни и свою любовь.
Р. S. К 115-ой годовщине Новосибирска на площади Свердлова, в сквере перед стоквартирным домом, установлен памятник А. Д. Крячкову.
Амата Стребкова
Добавить комментарий