ФАЭТОН
(пролог)
Сын Гелиоса, смертный Фаэтон
Бог весть какими тайными путями
(царапал грудь отчаянно ногтями,
иль преданно, как пес, вертел хвостом),
Но получил четверку золотых,
Впряженных в золотую колесницу
Таких красавцев, что и не приснится,
Огнем и буйной силой налитых
Коней.
Но где тот смертный, что не слеп,
Что в колеснице смог бы удержаться
И своего не упустил бы шанса
Сравняться с богом в этом ремесле?
И, как стрела, проклявшая стрелка,
Неверных рук неточное движенье,
Приняв скорее смерть, чем униженье,
Промчался Фаэтон по облакам.
Восходит миф из древности веков.
Пылали злобой грозных судей лица.
Был сброшен в пропасть вместе с колесницей
Вступивший в спор с сильнейшим из богов.
Да, мы слабы, бескрылы и слепы',
Когда в безумство Фаэтонов верим…
Но надо же кому-то сделать первым
Шаг к огненному богу из толпы!
1.
Донос
«Я, Джованни ди Мочениго,
Сын сеньора и сам сеньор,
Не приучен жалеть чернила
Для доносов, дров – на костер.
Ошибиться порой не трудно,
Но клянусь мудреностью книг,
Что философ Джордано Бруно
Богохульник и еретик!
Доношу по веленью совести
И для очищения души:
Этот Бруно со своей философией
Сворой демонов одержим!
Он хулил Святое Писание,
Насмехался, впадая в блуд,
Будто бы Христа прорицание
Сочинил мошенник и плут.
Осмеял Житие Святая,
Где из тлена Христос воскрес.
На Евангелие присягаю,
Что в Джордано вселился бес!
Вверх подъяв нечестивые руки,
Без раскаянья и стыда,
Небесам он показывал кукиш!..
Да приблизится час суда.
Против Библии, против веры
Проповедовал сей толмач.
Но ведь есть для таких галеры
И палач!
С нами Бог. Все святые с нами.
Так, с пристрастием или без,
Я прошу провести дознанье.
Мочениго»
(подпись и крест)
2.
В святой службе
Инквизитор, въевшись в донос,
Перечитывал каждое слово
И с Джованни держался сурово.
«Поздно лаять принялся, пес,» –
Так подумал, а вслух сказал,
Будто вывернул вдруг карманы:
«Что же раньше сеньор Джованни
Не писáл?
Иль на Бога ты уповал, –
Бог накажет, у Бога сила,
Или кто-то тебе чернила
Не давал?
Если добрый католик ты,
Почему же молчал полгода?»
На Джованни нашла икота
От приблизившейся беды.
Инквизитор с оттяжкой бил:
«Все ли рукописи смутьяна
Ты принес, ничего случайно
Не забыл?»
Мочениго, ни жив, ни мертв,
Вжался в собственный жалкий профиль:
«Любопытство здесь пахнет кровью
И баландой словесный мед».
Подаваясь задом к двери
Думал: «Только б отсюда выйти».
Крикнуть силился, – Не губите!
Крик разламывался в груди.
Вырос страх над ним в полный рост
И ознобом прошел по коже.
И, гнусавя, «храбрый» вельможа
Сочинил вторично донос.
3.
Арест
В дверь ломились, как черти в кабак.
Окна слезно заря искровавила.
– Отворите!
– Какого дьявола?!
– Отворите!
– Как бы не так!
– Именем церкви, да отворите же!
Эта дверь все равно не выдержит.
То ль от боли, то ль от тоски
Разлетелась дверь на куски.
Наседали, топчась по книгам,
Обнаглевшие шесть рапир…
Был доволен слугами сир
Рода древнего Мочиниго:
«Этот Бруно – хороший куш
Для святых справедливых служб».
4.
Первый допрос
Инквизитор:
Сын мой, чтобы от дьявольских пут
Уберечь тебя, надобна верность.
Ибо ложь перед Господом – ересь,
А правдивость – к спасению путь.
На Евангелие поклянись
Говорить только чистую правду.
Жизнь свою мне поведай, как брату,
Как с отцом, со мной поделись.
Джордано Бруно:
Я буду правду говорить.
Мне много раз грозили пыткой,
Но – истины поклонник пылкий –
Я буду правду говорить.
Мне с плотью дух не примирить.
Хоть трибунал Святейшей службы
Имеет опытные уши,
Я буду правду говорить.
Не знаю, выйдет ли «как брату»
(крепка тюремная ограда),
Но попытаюсь рассказать…
Дворянкою считалась мать,
Но нам жилось частенько туго.
В походах пропадал отец.
Надел земли, пять-шесть овец,
Да ветхий домик, да подпруга,
Да кредиторы без конца.
Смахнув слезу, как хворь с лица,
Вздыхала матушка украдкой.
Хоть приходилось ей не сладко,
Меня в ученье отдала.
И я глотал, как макароны,
Тома профессоров мудреных.
И в гору шли мои дела.
Селенье в несколько домишек
Средь виноградников и вишен
Лежало сонно под горой
Чикалой. И родней родного
В полмиле – славный город Нола
Клубился, как пчелиный рой.
В прохладных буковых дубравах,
В душистых шелковистых травах
Купалась Родина моя.
И в аромате розмарина
Мне чудился напев старинной
И вечной песни бытия.
Все жадно впитывала память:
В страстной четверг – пустую паперть,
Осла, прославившего хлев,
Греховный вырез куртизанки,
И горькие слова крестьянки:
«Нам нелегко дается хлеб…»
Я рано начал сомневаться
В том, что для доброго ноланца
Сомнению не подлежит.
Я грешен, каюсь, тем что слепо
Из Библии не делал склепа
Для жадной к знаниям души.
Я был настойчив и усерден,
К тому ж на редкость непоседлив.
И вот, четырнадцати лет,
Чтоб воспитать от скверны шоры,
В Неаполь, в монастырь Маджоре
Был бренный мой направлен след.
Здесь я из кельи тесной вынес
Не только ветхий катехизис
Или философов тома.
Здесь в назидательном соседстве
Существовала – знаний сердце –
Библиотека. И сама
От инквизиции тюрьма.
Уже тогда я смутно думал,
Что случай выберет Фортуна
И к вам, святейшие отцы,
Меня за шиворот притащит.
Но все ж с азартом нарастающим
Я лез упорно в мудрецы.
Передо мной, как пред Парисом,
Плод золотой в ладони вызрел.
И три богини: в красоте
Не знала Афродита меры,
Богатство предвещала Гера,
Афина – мудрость.
На кресте
Иисус распятый слово нянчил.
В его глазах вопрос маячил:
Кому же яблоко вручить?
Звала в объятья Афродита,
И Гера вынесла открыто
К богатству тайному ключи.
Но, зная истину не в спину,
В доспехах я избрал Афину
С ее суровой красотой.
Ведь несравненно больше значит
В борьбе за правду неудача,
Чем в мизерном успех пустой.
5.
Второй допрос
Инквизитор:
Брат Джордано, когда против вас
Возбуждали крамольное дело,
В монастырской тюрьме ди Кастелло
Берегли уголок про запас.
Вы погрязли в житейских грехах.
Даже исповедь вами забыта!
Был угрозою голос пропитан,
Той, рождает которую страх.
И, как будто занозы в заду,
Зло торчали вопросы монашьи:
Что о близости с женщиной скажет
Подсудимый Святому суду?
Джордано Бруно (внутренний монолог):
«Прегрешения плотских утех,
Совершенных вне таинства брака,
Мне не чужды. Но лучше, однако,
Заявить: близость с женщиной – грех.
Этих ассов интриг и облав,
Обличителей светских пороков,
Не пристало считать за пророков,
За аскетов от плотских забав.
На словах они – в сотне все сто –
Несгибаемые моралисты.
Ну, а сами не прочь завалиться
С прихожанкой какой-нибудь в стог.
Учат: плотский чудовищен грех…
Уступить же священнику тело –
Это богоугодное дело,
Словно душу молитвой согреть.
Дали волю блудливым рукам
И послушники и кардиналы,
Не пугаясь голгофы ни мало,
С куртизанками по кабакам.
И почтенный епископ чудит,
Раздирая шелка паланкина…
Инквизиторам эта картина
Кашлем в немощной станет груди.
И меня без сомненья тогда
Растрезвонят преступником веры.
И костру – ненасытному зверю –
Скормят тело мое без труда.
Неужели придется молчать,
Чтобы кара была несуровой,
Подражать их ослиному реву
И плебейский елей расточать?
Значит, голову надо пригнуть,
Взгляд смиренный к стопам обратив? Но
Мне притворство любое противно.
Чем холопствовать – лучше под кнут!
Восстает мой рассудок живой
Против фарса монахам в угоду…
Но выходит лишь тот на свободу
С гордо поднятой головой,
Для кого уготован костер…
Нет уж, рано Святейшая служба
В предвкушении крестится дружно
И оргáном смущает костел!
Я, в бессилии даже своем,
Позабавиться им не позволю –
Испытать меня страхом и болью,
И поджаривать пятки огнём.
В чем признаться, и что отрицать?
Надо каяться? – Что же, покаюсь.
И отречься? – Тогда отрекаюсь
От дешевой свободы глупца».
Джордано Бруно (вслух):
Блаженны духом нищие,
Те толпы божьих слуг,
Чье назначенье высшее –
Сподобиться ослу.
Ученье бесполезно, и
Лишь только неуч мудр,
Коль царствие небесное
Обещано ему.
Всяк, знанья умножающий,
Умножит и печаль.
Лишь в вере очищающей
Начало всех начал.
Чтоб к Господу приблизиться,
Ученость ни к чему.
В основах катехизиса
Начертан путь к нему.
Мир преисполнен таинства,
Неведомы пути.
Кто ж их понять пытается, –
Опасный еретик.
Бегите мыслей вдумчивых –
Гордыни в них паук.
Незнанье – наилучшая
Из всех земных наук.
Держитесь воздержания
От книг, – в них корень зла.
Пример для подражания –
невежество осла!
. . . . . . . . . . . . . . .
«Этот Бруно на руку не чист», –
Опытные судьи сомневались.
И слабел подследственный в подвале.
И воняло в камере от крыс.
Продолжался месяцами фарс.
Медлила монашеская клика.
И строчил доносы Мочениго.
И врывались с обыском не раз.
Все перевернули: сад и дом,
Выбили подушки наизнанку.
И огнем пытали итальянку,
Бруно угощавшую вином.
Все библиотеки протрясли
И нашли крамолу наконец-то:
Кропотливо изучали место
О движеньи в космосе земли.
«Вот оно – злой ереси зерно!» –
Клирикал злорадно бесновался.
И подвал для пыток открывался.
И чахоткой маялся больной.
Но решила служба не спешить,
И вела продуманно допросы:
Ставились издалека вопросы…
И точились медленно ножи.
6.
Последний допрос
Инквизитор:
«Брат Джордано, знаний ваших холм
Для чего так высоко насыпан?» –
Инквизитор потянулся сыто
И, крестясь, поправил балахон.
Джордано Бруно:
Философ сквозь кашель сказал: «Человек,
Усердный и пристальный в вере,
В молитвах, как в путах, не рвется наверх,
И слепнет, как пленник в пещере.
В глухих галереях царит полумрак.
Там люди в цепях и колодках
Прикованы лицами к стенам, да так,
Что не повернуть подбородка.
У них за спиной вереницы коней
Проносятся под понуканье.
Но пленники видят лишь пляску теней
На сером от времени камне.
Ни меда в кувшинах, ни вин в бурдюках,
Ни статуй, сработанных зодчим –
Слезятся глаза, с напряженьем в зрачках
Нисколько не делаясь зорче.
Одни силуэты, лишь тени одни
Колышутся перед глазами:
Неясных костров неживые огни,
Лампады перед образами.
А если их даже выводят на свет,
Привыкших к пещерному мраку,
В молитвах пустых надломивших хребет,
Они цепенеют от страха,
Глаза отделяют от солнца рукой,
На ощупь бредут, чуть не плача,
Но свято считают: слеп кто-то другой,
Они же достаточно зрячи.
… Весь опыт народов, всех знаний леса
Собрал я, чтоб узников вывести к свету.
А мне норовили в потемках за это
Башку размозжить или выбить глаза.»
Инквизитор:
В ваших книгах, вздорностью идей
Преступивших всякие границы,
Сказано – и вам не уклониться –
«… У вселенной центра нет нигде …»
Дальше – больше: «Сущность бытия,
Форма и душа его едины».
Значит, – нет над миром Господина,
Правящего именем своя?
Вот еще: «Земля – не сирота.
Во вселенной бесконечно часто
Новые миры должны встречаться,
Где свои народы, города,
Птицы, звери …» Но ведь Бог послал
Лишь на землю человечье племя,
Трав и тварей он рассыпал семя,
Семя доброты и семя зла.
Как же вы осмелились занесть
Руку на незыблемость Писанья?
Может быть обрядом обрезанья
Вы на месяц поменяли крест?
Отрекись! – сорвался клерикал, –
От ошибок. Ты ведь ошибался?..
Но вопрос монаха расшибался
Об упрямый взгляд еретика.
Он ещё молчал, но так молчит
Миг до извержения Везувий.
И ходили желваки у судей.
И об ножны резались мечи.
Был до слова целый миг ещё.
Но Джордано не боялся судей.
Что это – совсем он обезумел?
Иль в рассудок только что пришел?
Джордано Бруно:
Жизнь одна, и я б ещё успел
Многое, сказав сейчас, что грешен.
Но, – сожжен я буду иль повешен, –
От своих не отрекаюсь дел.
Все, что в книгах я успел сказать, –
Истина, а не слепая ересь.
Не переступлю от страха через
Истину. Не поверну назад!
Долгий век, минута или день –
Ничего в сравнении с Вселенной.
Вечно быть субстанции нетленной.
Центр ее повсюду и нигде.
Бесконечность – вот её «размер».
Парасанги, стадии и пяди –
Лишь мгновенья. Только правды ради
Говорю. И здесь бессильна смерть!
. . . . . . . . . . . . . .
«Ты с ума сошел! – шептала плоть. –
Ради всех святых, пока не поздно,
Кайся! Здесь ли становиться в позу?
Стоит лишь себя перебороть,
И Господь тебя убережет.
Отрекись, тебя ведь не убудет…»
Но взорвался дух: «Я не ублюдок!
Раз солгавший и в другой солжет.
Язва загнивает из прыща,
Хватит камня, что сошла лавина.
Лжи и правды нет наполовину.
Я себя не стану укрощать!»
. . . . . . . . . . . . . .
Клал кресты священник: изыди!
Инквизитор был белее мела,
Но допрос заканчивал умело:
«С истинного сбились вы пути.
В состраданьи, с верою в Христа
Восстановим мы ваш облик кроткий».
И приказ последовал короткий
От суда Святейшего:
Пытать.
7.
В подвалах
Его пытали тяжело,
Вели через крюки и колья.
Ему внушали, что безволье
Под волею его жило.
И инквизиторский палач
По ребрам добавлял с оттяжкой.
И все совал к глазам бумажку
О покаянии толмач.
И клерикал в лицо дышал:
«Признай, что ты-де заблуждался».
Он несгибаем оставался,
Поломанные зубы сжав.
Его заставить не могли
Признать свое ученье ложным,
И заявить, что мал ничтожно
Весь мир, кружась вокруг Земли.
Ему кричали: «Отрекись!»
Когда он мог уже едва ли
Их слышать. Но не уставали:
«Покайся, и получишь жизнь!»
Когда железом тело жгли,
Джордано, напрягая память,
От крови черными губами
Шептал: «Мир сказочно велик
И бесконечен. А Земля –
Лишь малая его крупинка…»
Плясала яростно дубинка,
Теперь уж замолчать веля.
Не день, не месяц и не пять,
А восемьдесят гнил на нарах,
И кровью харкал от ударов
Да так, как будто отхаркать
Все внутренности мог.
Ему
Внушали догмы церкви цепью.
А он своей поставил целью
Не чувствовать телесных мук.
И оказался дух сильней,
Чем плоть.
Но, римской церкви пленник,
Он получил на размышленье
Перед сожженьем сорок дней.
8.
Перед казнью
Сорок дней и ночей.
Сорок бледных
И мучительно долгих свечей.
Сорок самых коротких, последних,
Как украденных… Но зачем?
Суд и столб – все давно готово –
Этим кончится долгий спор.
Бытие докажут Христово,
Чтоб доходчивей – через костер.
Джордано Бруно:
Зря юродствовал и божился,
Зря хитрил, свободу любя.
Я ошибся... Как я ошибся!
И едва не предал себя.
Я ножом язык обессловлю.
Я заставлю себя молчать.
Чтоб на проповеди богословов
Покаяньем не отвечать.
Я не каюсь! Нет, я не каюсь.
Слов своих не беру назад.
От вселенной не отрекаюсь
Бесконечной…
В ваших глазах –
Страх.
Как будто вам перед казнью
Предоставили сорок дней.
И не мне, а вам отрекаться
От догматов веры своей…
Я не каюсь. Все, что я сделал,
Было сделано из любви
К правде…
Можете жарить тело,
Жрать его и плясать в крови!
Только мысль не прижать коленкой,
Страхом смерти рот не закрыть…
Перешёптываются во Вселенной
Обитаемые миры.
9.
На костре
Перед рассветом, как святой с иконы,
В окно тюрьмы старинной Тор ди Нона
Озябший месяц робко посветил
В последний раз, – видать решил проститься, –
И Бруно попросил перекреститься.
На Бруно камнем в месяц запустил.
За дверью палачи тюремной ржали,
Тряслись и только-только не рожали
От хохота. И было от чего:
На эшафоте ждал костер ноланца
Из книг его, – ну как тут не смеяться,
Указывая пальцем на него?
Солдат позвали и, сутуля спины,
На голову колпак из мешковины
Еретику напялили. Язык
В тиски зажали – пусть посовращает
Теперь своими дерзкими речами
Народ, пусть наглотается слезы!
Под небом, к итальянцам благосклонным,
Рим просыпался солнечно-зеленым, –
Февраль еще не радовал таким.
И люд вставал, делами озабочен…
А к площади брели, как будто ночью,
Сто факельщиков, вжавшись в колпаки.
Сто дымных шлейфов, царственно ленивых
Раскинули медлительные гривы,
И плавали над площадью Цветов.
Монахи сонно панихиду пели,
И летописцы перьями скрипели,
И славили Святейший из судов.
И кардинал в батистовый платочек
Сморкался грозно – с каждым разом громче –
И предвкушал спектакль у костра.
Сырые ветки у костра ложили,
Как строили гнездо. И не спешили
Его построить. И росла гора
Из книг.
Недолго сиротливо жался
Столб к эшафоту, – суд не задержался,
Хотя и к покаянию склонял.
Джордано Бруно несогбенно прямо,
Прикованный к тому столбу цепями,
Приговоренный к вечности стоял.
«Покайся!» – клерикал не унимался.
И кардинал отчаянно плевался.
И медленно дымил костер сырой.
«Покайся!» – крест совали к подбородку.
И криком
боль рвала
на части
глотку.
Но он молчал.
И факельщиков строй,
Топча себя по площади метался.
А из кроваво-огненного танца
Два взгляда, две звезды рвались к сердцам,
И ужасали силою и болью,
И звали, звали к звездам за собою,
Рождаясь вновь в миг своего конца.
Везувия верблюжью шапку скомкав,
Склонил вершины гор своих высоких
Скорбящий мир над площадью Цветов.
Вселенная, озябнув в бесконечном,
К Земле струилась коридором Млечным
По спинам звездных и земных мостов.
И у того костра надежду грела,
Что час придет, – раздвинет разум время
И выйдет на космический простор,
Что, став на целый Космос выше ростом,
Припомнят люди, что дорога к Звездам
Шла через инквизиторский костер.
1983-85г.г.
Юрья-Новосибирск.
Добавить комментарий