В старых сибирских городах есть места, окутанные мистическими преданиями и слухами, есть сокровенные истории, которые рассказывают десятилетиями, есть и люди, чьи имена и судьбы даже после их смерти будоражат воображение целых поколений. Есть свои легенды и в старом Томске — там вы обязательно услышите о Феодоре Томском, праведнике и православном святом. В городских церквях есть иконы, на которых он изображен, а в ограде Богородице-Алексеевского мужского монастыря на могиле святого старца стоит часовня.
Житие Феодора Томского (составленное, кстати, сравнительно недавно, хотя жил этот загадочный человек в середине ХIХ века) рассказывает о благих делах сибирского подвижника, о суровой жизни, наполненной «самопроизвольными лишениями, постом и молитвами», и поясняет, что старчество — это служение людям, которое должно «благодаря присущему старцу дару рассуждения, выявив силы и способности человека, направить его путем Божественного о нем промышления».
Старец Феодор принимал всех, кто приходил к нему за советом. Он бесплатно учил грамоте детей из бедных семей, давал щедрую милостыню арестантам и ссыльным, помогал крестьянам хозяйственными наставлениями.
Житие повествует и о прозорливости Феодора, и о даре исцеления, которым обладал старец; он лечил больных при жизни, а после смерти страждущим помогали его мощи.
Келья и могила Феодора Томского долгое время были местом паломничества, поэтому неудивительно, что с его именем связаны и явленные чудеса, из которых наибольший интерес представляет следующее: якобы в 1926 году монахи закрытого Богородице-Алексеевского монастыря, заключенные в его стенах в ожидании расстрела, зрели старца Феодора. Его полупрозрачная фигура плавно шествовала из часовни на монастырское кладбище и там таяла. Монахи считали это предзнаменованием своей смерти.
В 1984 году, после долгих лет антицерковной пропаганды, по благословению патриарха Пимена имя Феодора Томского внесли в состав Собора сибирских святых.
В 1995 году, после открытия Богородице-Алексеевского монастыря и реставрации переданного ему Казанского собора, мощи старца извлекли из могилы и перенесли в этот храм, а в 1998 году была восстановлена часовня на месте, где до тех пор покоился Федор Кузьмич. Таким образом, сегодня святой старец Феодор Томский — это прежде всего фигура памяти, актуальная для православных сибиряков.
Но так ли однозначна память об этом человеке? Какие сведения сообщают о его жизни и посмертных чудесах другие, не церковные источники? Насколько единодушны были томичи в оценках этого человека? Все ли верили в его святость? Была ли у Федора Кузьмича некая иная слава?
Имперско-церковная легенда из сибирской глубинки
Житие Феодора Томского намекает (хотя, за неимением неоспоримых доказательств, и не утверждает), что его стоит признать императором Александром I Благословенным, который якобы вовсе не умер в 1825 г. в Таганроге, как официально сообщили народу, но тайно бежал на восток страны, где назвался простонародным именем Федора Кузьмича (Феодора Козьмича) и странствовал, выдавая себя за бедного человека. А вместо императора в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга будто бы похоронили безвестного солдата, внешне похожего на государя. Сам же Александр скончался в преклонном возрасте в Томске, где под именем Федора Кузьмича и упокоился на кладбище Алексеевского монастыря.
Эта, условно говоря, общеимперская легенда, широко распространившись в Томске и за его пределами к концу XIX века, стала достоянием местного фольклора, по сути своей предполагающего вариативность передаваемых из уст в уста историй, а в некоторых местах легенда имперская и вовсе срослась с церковной, бытование которой предшествовало официальной канонизации старца Феодора.
Рассмотрим же, на какой почве сформировались томские легенды, хотя докопаться до самых корней сегодня крайне сложно. Но в начале ХХ века эту задачу уже пытался решить выдающийся томский краевед А. В. Адрианов, чьи изыскания будут нам чрезвычайно полезны.
А. В. Адрианов выяснил, что человек, называвший себя Федором Кузьмичом, в 1836 году был задержан на Урале в Красноуфимске как бродяга, наказан плетьми и сослан в Сибирь, где прожил последующие 27 лет. Из Енисейской губернии, куда он был изначально водворен, Федор Кузьмич попал в Боготольскую волость Мариинского уезда Томской губернии, а с 1858 года уже обосновался в Томске.
По сведениям А. В. Адрианова, перебираясь с места на место, Федор Кузьмич учил грамоте детей, за что получал временный приют. Местным жителям он запомнился добрыми житейскими советами, беседами и рассуждениями о вере, о событиях прошлого и настоящего...
Долее всего Федор Кузьмич прожил у купца Семена Феофантьевича Хромова, который даже выстроил для своего гостя две кельи — в собственной городской усадьбе и на заимке (так сибиряки называли загородные дачи). Собственно, Хромов и привез 75-летнего старика в Томск из Енисейской губернии, где уже поговаривали о царском происхождении этого человека: одни признавали в нем императора Александра Павловича, а другие — цесаревича Константина Павловича.
Живя у Хромова, старец проявлял в быту поразительную скромность, даже аскетизм. Чего стоила только его деревянная подушка, лежавшая на твердой кровати!
Хромов боготворил старца, считал, будто у него есть чудесный дар предвидения будущего и исцеления больных, поэтому водил к нему гостей, чтобы те послушали мудрые речи. Именно благодаря Хромову вскоре у Федора Кузьмича в Томске появилось немало почитателей среди мещан и купцов, окружавших его вниманием вплоть до самой кончины, которая случилась 20 января 1864 года.
А как только Федор Кузьмич преставился, купец Хромов начал всюду рассказывать о том, что его бывший постоялец и государь император Александр I — одно лицо. Доводы купца в пользу такой версии были разнообразны, но, разумеется, несостоятельны с точки зрения здравого смысла.
Во-первых, якобы внешнее сходство — Хромову казалось, что и рост, и стать, и осанка у Федора Кузьмича были истинно царскими. Во-вторых — туманные намеки на былое высокое положение в обществе и видную роль в политике, ведь всем, кто беседовал со старцем, казалось, что он прекрасно знает высший петербургский свет и дворцовые интриги. В-третьих, живя в Томске благочестиво и богоугодно, старец никогда не исповедовался и не причащался, а на расспросы Семена Феофантьевича отвечал: «На исповеди врать нельзя, если я совру, не открою, кто я в действительности, то небо ужаснется, а если я скажу, кто я есть, то весь мир взволнуется». В-четвертых — Федор Кузьмич знал иностранные языки и историю, а как, спрашивается, бродяга осилил эти науки? В-пятых — якобы наш герой вел себя точно как Александр I, то есть при разговоре становился спиной к свету, держал одну руку у пояса, наконец, часто, как это подобает царю, менял чулки. В-шестых, по мнению Хромова, нужно было принять во внимание таинственные записи и рисунки старца, найденные после его смерти — ведь среди них была монограмма Александра Благословенного. И уж конечно, умы тревожили написанные рукой Федора Кузьмича странные слова «а крыют струфиан», которые трактовались по-разному, но чаще всего, разумеется, в пользу известной имперской версии.
…После смерти Федора Кузьмича «почтенным старцем» в определенных кругах называли уже самого Семена Хромова, который сделался истовым популяризатором деяний своего бывшего постояльца и, чтобы они не забылись, записал все, что вспомнил, в толстую тетрадь. Он повсюду рассказывал о трех чудесных звездах, мерцавших над могилой старца, а когда под полом бывшей кельи Федора Кузьмича забил родник, Хромов сразу приписал источнику целебные свойства. После этого вода из родника разливалась в бутылки и раздавалась всем страждущим.
Желание видеть в благочестивом старце и чудом спасшегося императора, и сибирского святого вполне понятно: выходец из крепостных крестьян, купивший свободу и сколотивший капитал, Семен Феофантьевич Хромов, распространяя слухи о старце, прежде всего повышал собственную значимость. А то, что небылицы обрели такую популярность, легко объясняется желанием сибиряков увидеть свою малую родину, на тот момент влачившую колониальное существование, благополучной и процветающей не хуже метрополии.
К тому же слухи и легенды о старце Федоре Кузьмиче распространялись как раз в период активизации движения «сибирских областников»: на рубеже веков общественные деятели Сибири и местная интеллигенция боролись за то, чтобы власть перестала считать огромный и богатый ресурсами край только местом каторги и ссылки. Заявляя, что «Сибирь — та же Русь», они ратовали за развитие культуры и просвещения, за совершенствование судебной системы, за развитие промышленности и путей сообщения. На фоне этой борьбы и томский старец выглядел выдающимся сибиряком, несмотря на то что являлся бывшим каторжником. Согласно бытовавшей тогда легенде, этот высоконравственный, духовный и, возможно, несправедливо осужденный человек, пользуясь дарами, данными ему Богом, безвозмездно исцелял больных, учил неграмотных, наставлял заблудших — иными словами, делал все то, чего не хотело делать для простых сибиряков государство. Кто же, кроме святого, будет так искренне и беззаветно служить простому народу?
Не случайно и то, что популярная в Сибири легенда о старце Феодоре не нашла понимания в Санкт-Петербурге, поскольку имела явный антиправительственный оттенок. Ведь согласие с такой версией означало, что, став нищим каторжником, император сделал для людей, пожалуй, больше, чем в те годы, когда восседал на троне в окружении министров.
Одновременно учтем и то, что эта легенда крепко связана с русскими простонародными утопическими преданиями о «чудом спасшихся» царях. При этом Федор Кузьмич не уподоблялся Лжедмитриям и Емельяну Пугачеву, пытавшимся захватить власть, поскольку он и царем-то себя не называл. Царем и более того — святым, защитником и наставником его хотели видеть простые православные сибиряки, вовсе не настроенные на революцию или бунт, но желавшие лучшей доли для своего заснеженного края, забытого центральной властью.
А. В. Адрианов отмечал, что Федор Кузьмич при жизни был куда менее известен, чем по смерти, когда легенды и слухи о нем расползлись по городу. Ни М. А. Бакунин, ни Д. Л. Кузнецов, ни Г. Н. Потанин, ни кто-либо другой из образованных людей и общественных деятелей, интересовавшихся любым сколько-нибудь заметным явлением местной жизни, даже не подозревали о существовании старца. Между тем в Томске уже к началу ХХ века сложился настоящий культ Феодора Томского и возникла устойчивая традиция его почитания.
Легенда о беглом царе трансформировалась в христианскую легенду, что свидетельствует о выраженном желании жителей обрести своего, так сказать, местного святого покровителя. Тогда как образованные люди требовали открытия в Томске мировых судов и учебных заведений, людям малограмотным хотелось томских чудес, которые для них обозначали насыщенность местной духовной жизни. С подачи купца Хромова келья и могила старца стали местами поклонения и, как говорил А. В. Адрианов, даже паломничества. В келье неугасимо горела лампада, по пятницам служились панихиды и собирались почитатели старца, со временем украсившие келью множеством икон, а на могиле совершались литии, во время которых безнадежно больные, по слухам, исцелялись.
После смерти Семена Хромова наиболее активным почитателем старца Феодора, по сообщению того же А. В. Адрианова, стал настоятель Богородице-Алексеевского монастыря архимандрит Иона. Не имея оснований обвинять настоятеля в сухом практицизме, все же, думаю, вполне очевидно, что он понимал, какую великую пользу монастырю может принести легенда и стихийно сложившийся культ, если признать старца святым официально.
Иона продолжил собирать слухи о чудесах Федора Кузьмича и добился возведения на его могиле капитальной часовни по проекту молодого архитектора В. Д. Оржешко. Изначально в этой часовне литии совершались ежедневно, но со временем это стало происходить реже. Иона всячески старался сберечь останки старца, рассчитывая (по мысли А. В. Адрианова, с которым целесообразно согласиться), что в будущем мощи святого помогут повысить значимость Богородице-Алексеевского монастыря.
Конечно, не все в те годы поверили в святость пришлого старика, жившего у купца Хромова. Звучали и публичные обвинения в самозванстве. Так, В. Долгорукий, автор одной из журнальных статей о томском «Александре I», еще не ведая, сколько проходимцев позднее будут выдавать себя за «чудом спасшихся» детей Николая II, признал Федора Кузьмича «замечательным» в том смысле, что он оказался «чуть ли не последним самозванцем на Руси».
Советская власть и слухи о томских чудесах
Слухи и легенды живут своей, подчас очень долгой и насыщенной жизнью и часто уже не зависят от тех, кто их когда-то выдумал и распустил. Так и слухи о таинственном старце снова разошлись после Гражданской войны, когда молва буквально «подняла» Федора Кузьмича из могилы и отправила гулять по монастырскому погосту. Кое-кто в Томске и до сих пор охотно рассказывает о зловещих огоньках, мерцавших в то время на кладбище Богородице-Алексеевского монастыря, предвещая появление призрака. А вот зачем старец восставал из мертвых, к кому приходил и чем все закончилось, томичи уже почти не помнят, а между тем эта история притягивает не только своей готической романтикой. В ней, словно в зеркале, отражается лицо российского общества, стоявшего на историческом перепутье и искавшего выход из острого духовного кризиса, как и разруха, угнетавшего страну, едва вышедшую из Гражданской войны.
В 1920-х годах в Томске было еще много верующих, поэтому, когда в стране началась антирелигиозная пропаганда, поток паломников к часовне Федора Кузьмича не иссякал. Одновременно к ней потянулись и люди, которых влекли не религиозные чувства, а любопытство, были даже разные экскурсии — и краеведческие, и атеистические. Таким образом, Федор Кузьмич оставался для местных жителей хорошо известной фигурой, к которой, однако, томичи выражали самое разное отношение.
Но вернемся непосредственно к легендам. Жители Томска и его округи нередко рассказывали о явлениях старца, происходивших как во сне, так и наяву. Как было отмечено в начале статьи, самые яркие видения посещали в 1926 году монахов Богородице-Алексеевского монастыря, предвещая им гибель. В начале 2000-х годов, опираясь на документы, найденные в архивах контрразведки, историк М. М. Громыко описала многократные появления белой фигуры старца в нескольких метрах над его могилой. Будучи религиозным человеком, М. М. Громыко оценила свою находку как подтверждение христианского чуда, укреплявшего «людей в вере в обстановке разгула темных сил». Однако заметим, что источником описания чудес послужили слухи, в действительности гораздо более разнообразные, нежели краткая история, описанная в упоминавшемся тексте.
Слухи о Федоре Кузьмиче, поднявшемся из могилы, взбудоражили город еще в 1924 году, что отразилось в газетах, на которые М. М. Громыко не обратила внимания. Между тем о «гуляющем мертвеце» писало и томское «Красное знамя», и главное региональное издание «Советская Сибирь». Знакомство с этими статьями заставляет признать, что в середине 1920-х годов легенды о Федоре Кузьмиче не являлись сугубо церковным достоянием.
Оценивая газетные публикации, я считаю возможным признать помимо комплекса легенд церковных и околоцерковных бытование в 1920-х годах томских легенд, основанных на суевериях и сказочном фольклоре, а также легенд, особенности которых связаны с мотивами так называемой готической литературы.
17 августа 1924 года газета «Красное знамя» сообщила, что в Томске говорят, будто бы ночами на кладбище бывшего мужского монастыря местные жители замечали привидение — неестественно высокую фигуру в белом, двигавшуюся вдоль могил. Газета, конечно же, разоблачала «привидение», сообщая о поимке его, после которой выяснилось, что привидение изображал живой человек, используя кусок белого полотна на палке. Дополнением к этой заметке служило произведение местного поэта, подписавшегося псевдонимом «Бож», — сатирические стихи «Привидение»:
Как собаки, слухи рыщут,
Знать подстроил эдак черт,
Объявилось на кладбище
Привиденье — первый сорт.
Весь зеленый, как окрошка,
Целых три сажени рост.
И глаза горят, как плошки.
Кто-то видел даже хвост!
Врут повсюду без зазренья,
Слухи лепят точно ком:
Обратился в привиденье
Некрещеный военком.
Без попа он похоронен.
Как же так он оплошал?
Без покою теперь ходит
Комисарова душа.
Нет, не правда, это — барин,
Это — царь, не военком.
Жил-был в Томске такой старец,
Прозывался Кузьмичом.
И народ валит толпою,
Нетерпением горя,
Поглазеть порой ночною
Трехсаженного царя.
Тех, кто не был, — зависть гложет.
И растет толпа зевак.
Каждый вечер слухи множит,
Каждый верит им дурак.
«Красное знамя» так запутало эту историю, что отделить реальные события и слухи от лжи и антирелигиозной пропаганды почти невозможно. Однако обратим внимание на ряд моментов.
Прежде всего, интересен сам факт появления слухов о привидении на кладбище бывшего мужского монастыря, без которых не было бы повода для написания газетной статьи. К слову сказать, материал журналистам удался. Им удалось привлечь внимание читателя сенсацией и одновременно нанести идеологический удар по одной из самых популярных версий местной церковной легенды, дополненной в последнее время сюжетом о чудесных явлениях старца. Правда, опираясь на эту публикацию, нельзя ничего сказать точно… На самом ли деле кто-то видел фигуру на кладбище, правда ли, что привидение изображалось каким-то гражданином, и, наконец, действительно ли народная молва «оживила» Федора Кузьмича или это сделали сами газетчики, получив задание разрушить легенду?
Интересны и средства, которыми работники идеологического фронта пытались дискредитировать местную православную легенду и погасить интерес к таинственному старцу. «Фигура в белом» (в «поэтическом» варианте — «зеленая, как окрошка») названа не «чудесным видением», а «привидением». «Чудесное видение» — это понятие из словаря верующих, которым являются святые, а вот с «привидением» все сложнее. Это слово ассоциируется со сказками о нечисти, с простонародными суевериями и готической литературой. Газетный «поэт» ернически выставил Федора Кузьмича в виде нечистого с хвостом и горящими глазами, тем самым лишив его легендарного ореола святости. Осмеянию подверглись также обывательские суеверия и наивность тех, кто верил слухам.
Публикация в «Красном знамени» на тему «гуляющего мертвеца» стала не единственной — 26 августа 1924 года региональное издание «Советская Сибирь» напечатало вторую статью о пресловутой «фигуре в белом». Сообщалось, что теперь повсюду обыватели это обсуждают: на станции, на пристани, на базаре, в бане и на улице. На этот раз уже без вариантов сообщалось: «всплывает в памяти населения полузабытая легенда» о Федоре Кузьмиче и Александре I, при этом автор статьи фальшиво сетовал, что никак нельзя найти реальных очевидцев явления белого старца со свечой в руках. Но призыв угомониться и прекратить ночные «паломничества» к бывшему монастырю, очевидно, не подействовал, и 9 сентября того же года «Советская Сибирь» вновь вернулась к пресловутым слухам. Газета насмешливо сообщала, что якобы на базаре шепчутся о «призраке батюшки Александра-ампиратора», который целый месяц ночью выходил в белом саване на могилу и плакал. Мол, один комсомолец «пытался взять его в обхват, да пал ниц, и сейчас оторвать его от земли не могут», а милиционер стрелял в привидение, но «рука-то у него и отнялась» и «начальник милиции после этого умер». В ответ на эти слухи журналисты снова предлагали уже знакомую разгадку: таинственное привидение является не чем иным, как подстроенной «мистификацией попов». По версии газетчиков, призрака старца изображал хулиган, бегавший по кладбищу в белых простынях и на ходулях.
Обратим внимание на подборку слухов, приведенную в газете, — ясно, что ажиотаж вокруг «фигуры в белом» в Томске действительно был. Едва ли эти слухи отражали одни только выдумки журналистов — они полностью соответствуют широко распространенным мотивам, присущим околоправославному фольклору. В частности, сюжет с комсомольцем, которого не могут оторвать от земли, напоминает популярную и сегодня легенду советского времени о «стоянии Зои», непочтительно обращавшейся с иконой Николая Чудотворца. С другой стороны, на мой взгляд, эти газетные публикации дают возможность рассмотреть более сложную социально-психологическую и социально-культурную природу фольклорного образа Федора Кузьмича.
В чем была причина ажиотажа? Почему слухи о «гуляющем мертвеце» так сильно взбудоражили Томск? В чем вообще коммуникационная значимость слухов? Дело в том, что они способны серьезно помешать укоренению в общественном сознании информации, транслируемой властью. Слух, передаваемый из уст в уста, конкурирует с официальными источниками и версиями, а особенно возрастает его значение тогда, когда народ не удовлетворен формальными ответами на вопросы, волнующие массы, когда общество чувствует ложь и недосказанность со стороны государства. Слух несет в себе неформальную (а потому зачастую более искреннюю) оценку событий и актуальных для общества процессов. Более того, существующие со времен глубокой древности слухи создают у людей, которые их распространяют, чувство причастности к потаенному знанию.
Газетчики были вынуждены бороться со слухами о Федоре Кузьмиче, «восставшем из гроба», понимая, что базарным разговорам население верит больше, чем советской печати. Кроме того, эти слухи не только претендовали на роль истины — они угрожали ростом недоверия и неуважения к советской власти
(в частности, к милиции) и комсомолу, которые якобы оказались неспособны противостоять силам тьмы. В неявном виде газетчики обвинили в распространении антисоветских слухов не только «обывателей», но и томскую интеллигенцию, которая с дореволюционных времен лелеяла память о «томской старине», собирала и фиксировала местные легенды, в том числе и религиозного содержания.
Из газетных материалов понятно, что к 1924 году, несмотря на радикальную антицерковную пропаганду большевиков, Федор Кузьмич (герой, однозначно подлежавший намеренной дискредитации) оставался живым коллективным воспоминанием для разных слоев городского сообщества. Автор сатирических стихов, как мы помним, лишь намекнул на легенду о старце, не раскрывая полного содержания, — это свидетельствует о том, что читательской аудитории «Красного знамени» Федор Кузьмич и его история были хорошо знакомы. Журналист «Советской Сибири» тоже не стал называть легенду о старце «забытой», выбрав выражение «полузабытая легенда». Вероятнее всего, Федор Кузьмич был вовсе не забытой фигурой, а сделать его хотя бы «полузабытым» стремилась как раз советская печать. Ведь Федор Кузьмич как герой местной истории был в некотором смысле конкурентом новым, «вечно живым в сердцах» героям революции и Гражданской войны. Чтобы превратить живую память о нем в «полузабытую легенду», православную и монархическую, журналисты пытались использовать прием высмеивания героя и разоблачения неких мистификаторов и хулиганов. А грубые выражения и оскорбления в адрес тех, кто верит слухам, должны были подействовать как угроза на людей, сомневавшихся в правоте газеты.
Но если с позицией советских газетчиков все более-менее ясно, то с реальным содержанием и значением самих слухов разобраться сложнее. Интересен вопрос, на который, пожалуй, нет однозначного ответа: назвали Федора Кузьмича, восставшего из гроба, «призраком» сами журналисты или народная молва сделала его «привидением», что совсем не одно и то же с «чудесным явлением»? В любом случае заметна связь между появлением этого сложного и неоднозначного фольклорно-газетного образа и непростой на тот момент социально-культурной обстановкой, которая способствовала пробуждению глубинных архетипов общественного сознания. Попытаемся разобраться, какие обстоятельства «подняли из могилы» давно почившего в бозе старца.
Суеверно-фольклорная версия легенды: Федор Кузьмич — «гуляющий мертвец»
Философ А. П. Назретян считает, что архетип «восставшего покойника» и сопряженный с ним иррациональный страх посмертного мщения старше, чем все другие человеческие страхи, связанные со смертью. Образ мертвеца с признаками произвольного поведения, по мнению Назретяна, уходит корнями в глубокую древность, когда механизмы духовной культуры только формировались. Основанное на древнем страхе стремление избегать мертвых, которые могут причинить вред живым, присуще всем культурам.
Одновременно с глубокой древности существует и культ предков — защитников и покровителей рода. Будет мертвый вредить или помогать живым — это зависит прежде всего от отношения живых к соблюдению социальных норм и запретов, защитниками (а зачастую и источником) которых считались предки (в прошлом) и их духи (в настоящем). Согласно этнографическим наблюдениям, в народном понимании русских «гуляющие мертвецы» начинают беспокоить своими появлениями живых в случае неверного исполнения культа мертвых, неуважения к их памяти.
В начале 1920-х годов на волне пропаганды безбожия и борьбы за новый социалистический быт в Томске вслед за монастырями были закрыты и монастырские кладбища, бывшие ранее, если можно так выразиться, элитными. Они приходили в запустение, зарастали травой и покрывались мусором, утрачивая свой благолепный вид, были случаи вандализма и разрушения могил. Древние суеверия необыкновенно живучи, поэтому, когда непочтительное отношение власти к памяти старца Федора Кузьмича и других, прежде высоко чтимых персон, покоившихся на закрытых большевиками кладбищах, стало очевидным для жителей Томска, коллективное бессознательное актуализировало архетип «восставшего покойника».
В результате распространились слухи о мщении «обиженного» мертвеца, которым по традиционной (дохристианской) логике чревато непочтительное отношение к памяти и могиле усопшего. Видимо, томичи опасались мистического отмщения, но при этом так или иначе ожидали и желали его. Как мы помним, зафиксированные «Советской Сибирью» слухи напрямую сообщают, что призрак «перешел к действиям», безжалостно наказав милиционера и комсомольца. Согласно традиционным представлениям, людям, бережно хранящим память предков, помогают их духи. Пожалуй, на заре советской эпохи такой защиты в глубине души желали многие люди, внутренне не принимавшие новую культурную политику и антирелигиозную пропаганду.
Федор Кузьмич — готический призрак
Наряду с влиянием на малограмотных людей Томска слухи подействовали и на местную интеллигенцию — по крайней мере, на ту ее часть, которая увлекалась романтизмом и мистицизмом. В некотором смысле слухи о призраке отражают и отторжение томичами советского стремления объяснять с рациональной позиции необычное и неизвестное.
Городским легендам о привидениях и других мистических явлениях всегда найдется место в разговорах образованных людей. В доказательство тому, что и сегодня интеллигенция не прочь обсудить призраков, приведу пример одной хорошо запомнившейся мне беседы. Однажды я невзначай спросила у заведующей архивом томского краеведческого музея: «Ольга Петровна, а вы верите в привидения?» Слегка прищурившись и понизив голос, пожилая женщина ответила:
— Да, своими глазами видела, здесь, в нашем музее.
Музейное привидение! Этого я уж точно не ожидала!
— Убеждена, что это была жена Асташева — хозяина дома, где мы с вами находимся, — продолжала Ольга Петровна. — Я как-то вечером сильно задержалась, все уже ушли с работы, а мне надо было закрыть хранилище, выключить свет и все такое… И я ее увидела! Прямо в хранилище! Тень женщины! Я обмерла, мороз по коже пробежал. А она обернулась и на меня посмотрела. Я мысленно стала за свое присутствие извиняться — ну, за столь позднее присутствие в ее доме. И поняла по взгляду, что она меня извинила, но просит больше не задерживаться. Не успела я опомниться, а тень уже растаяла. Жутко было. Точно, это была она. Не нравится ей, что в ее доме музей, люди чужие ходят, особенно по ночам…
Вот вам пример совершенно неожиданно услышанной мною томской истории о призраке жены золотопромышленника Ивана Дмитриевича Асташева — и ведь как достоверно звучит! Очевидно, что беседовать о потустороннем томские интеллигенты любили и сто лет назад.
Даже тот факт, что в бесплатной библиотеке известного томского просветителя П. И. Макушина хранилась отличная подборка мистических произведений А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, В. Скотта и Ч. Диккенса, свидетельствует о наличии среди местных любителей чтения романтически настроенных субъектов, которым слухи о загадочном привидении пришлись бы по вкусу. Бурное развитие готической литературы, главными героями которой являются призраки, в XIX веке выражало стихийный протест романтиков против чрезмерной рассудочности и нормативности классической эстетики. Можно предположить, что любители готических романов пополнили и ряды «паломников», посещавших ночами старое кладбище в поисках подтверждения существования сверхъестественных сил, отрицаемых советской властью. Не стану утверждать, что интеллигенты пробирались меж могил в надежде действительно встретить привидение, но такие походы вполне могли восприниматься как забавное приключение, как игра в готику.
Кстати, сибирские журналисты середины 1920-х годов тоже были людьми образованными, потому что созданный ими в газете образ призрака выдает знакомство с русскими сказками и некоторыми произведениями классической литературы. Нельзя сказать точно, пересказывали газетчики слухи или больше их сочиняли; понятно, что у них была задача показать призрак нелепым и смешным. Но за потусторонним газетным персонажем все же угадывается оттенок обывательского страха и некоторое сочувствие к старцу, а это дает основание полагать, что слухи брались из жизни и по большому счету журналисты лишь фиксировали то, о чем шептались томичи.
Если встать на позицию неверия в чудесные явления святого Феодора Томского, то придется ответить на вопрос о материале, почве возникших слухов. Таким материалом, помимо «околоправославных» легенд, послужили сказочные и литературные образы, в разной степени известные томичам.
Существует много известных еще в начале XX века русских народных сказок о восставших из гроба мертвецах — в частности, среди тех, что были собраны, записаны и опубликованы А. Н. Афанасьевым и В. И. Далем. Образ «гуляющего мертвеца» в сказках типичен: он неизменно появляется в полночь на кладбище, облаченный в белый саван, также характерна и регулярность появления — из ночи в ночь. Восставшие из гробов мертвецы в этих сказках злы и опасны для живых; даже если при жизни умерший был добрым человеком, встреча с ним после его кончины не сулит ничего хорошего. К примеру, мертвец может наброситься на живого и съесть его, а если этого и не произойдет, то встретившему ожившего мертвеца грозит оцепенение (окаменение) или таинственная смерть утром.
В слухах, пересказанных томскими газетчиками, Федор Кузьмич предстает во многом типичным сказочным «ожившим мертвецом», ведь он появляется в полночь на кладбище в белом саване и карает тех, кто осмеливается к нему приблизиться. Но при этом все-таки газетный образ «гуляющего мертвеца» сложнее фольклорного: ожившие мертвецы из народных сказок телесны, их не называют ни призраками, ни привидениями, в газетах же наш герой именуется именно «привидением». Уже само это слово переадресовывает нас к литературной традиции, в той или иной мере знакомой томским журналистам и другим любителям чтения.
Именно с классической литературой ассоциируются такие черты образа призрака старца, описанные в газетах, как его неестественно высокий рост, горящие глаза, зеленый цвет фигуры, непомерная физическая сила. Страдания и плач призрака на могиле тоже скорее литературный, нежели фольклорный мотив. Плачущий, а значит, страдающий герой — это уже не примитивное злобное чудовище из сказок, а личность, наделенная разумом и человеческими чувствами. В русской литературной традиции многие из «оживших мертвецов» — это «лишние люди» своей эпохи и кающиеся после смерти грешники. Литературный характер мстительности томского призрака виден в его избирательности в отношении объектов мщения, жертв — в их числе лишь представители советской власти. Выходит, что направленность мистической агрессии «гуляющего мертвеца» — классовая?
Во многих русских литературных произведениях о призраках присутствует мифологема мести, причины которой обычно сложнее, чем в фольклоре. Месть мертвецов в классических русских литературных произведениях А. С. Пушкина («Пиковая дама», «Русалка», «Каменный гость») и Н. В. Гоголя («Страшная месть», «Шинель», «Вий») вершится вовсе не по причине непочтительного отношения к могилам. Важным мотивом мести могут стать личные счеты и, что особенно важно, — социальная несправедливость.
Федор Кузьмич — Феодор Томский
Я думаю, что не только социально-политическая напряженность начала 1920-х годов и духовный кризис того времени спровоцировали появление и распространение слухов о восставшем из гроба старце. Как мы поняли, к его личности и судьбе у томичей сохранялся активный интерес, что не в последнюю очередь было обусловлено расцветом в Томске краеведения с упором на местную историю и местный фольклор. Размышления об особенностях биографии царя, легендой связанного с Томском, переплетались в народном сознании с традиционными представлениями об условиях, необходимых для упокоения души умершего. Считалось, что если человек не решил своих моральных, духовных и даже материальных проблем и затруднений при жизни, то он едва ли обретет покой и после кончины, а значит, вероятнее всего, «застрянет» между жизнью и смертью, влача призрачное существование. Поскольку многие томичи верили в тождество Федора Кузьмича и Александра I, царя-«отцеубийцы», фантазии на тему страшного греха императора, видимо, дополнительно провоцировали мысли о «неупокоенности» его души.
Смею предположить, что призрак неупокоенного государя воспринимался любителями старины как самая крупная жемчужина в ожерелье томских легенд, как украшение сибирской истории, богатой сюжетами о каторге и разбойниках, но бедной романтическими преданиями.
На глазах жителей города закрывались монастыри и старые кладбища, которые воспринимались не только как святые, но и как памятные места. Если для томского духовенства и верующих Федор Кузьмич был святыней, то краеведами и любителями томской старины история царя-старца воспринималась как красивая легенда, облагораживавшая культурный ландшафт Томска. Коренные горожане, для которых и старые кладбища, и Федор Кузьмич были частью образа малой родины, болезненно переживали грубое уничтожение мест, связанных с их живой коллективной памятью.
Любовь томских краеведов и музейщиков к Федору Кузьмичу стоит отметить особо — еще в начале 1920-х годов, когда страну охватил процесс музеефикации памятников старины, томичи поставили под охрану здание закрытого Богородице-Алексеевского монастыря (как «ценное в художественном смысле»), старые монастырские кладбища, а также келью старца Федора Кузьмича, признанную памятником местной истории.
Сохранилось одно из романтических описаний кладбища и могилы старца середины 1920-х, принадлежащее перу архитектора и краеведа А. М. Прибытковой-Фроловой: «К церкви с восточной стороны примыкает кладбище со старинными памятниками 1807, 1812 годов, заросшее деревьями и травой. Есть там интересная, полуразвалившаяся часовня, деревянная, но оштукатуренная, есть и каменная часовня над могилой загадочного старца, известного под именем Федора Кузьмича…»
Однако вскоре лояльное отношение местных властей к деятельности музейщиков и краеведов сменилось жесткой политикой в отношении истории. Памятным местам, связанным с Федором Кузьмичом, был нанесен ущерб, а в середине второго десятилетия XX века его келью, находившуюся под охраной губмузея, кто-то разграбил. Директор музея М. Б. Шатилов слышал, что деревянная кровать старца попала в помещение общежития рабфака, а иконы, киоты и стулья из комнаты Федора Кузьмича вообще пропали бесследно. Памятное место было утрачено, та же участь постигла могилу и часовню…
В 1929—1930 годах М. Б. Шатилов неоднократно делал запросы в Главнауку Народного комиссариата просвещения и Томский городской отдел коммунального хозяйства по поводу сохранения могилы Федора Кузьмича и часовни, которая ее украшала. Однако на свои письма директор музея получил категорический отказ, мотивированный отсутствием исторической ценности этих объектов.
Итак, образ призрака, запечатленный в сибирских газетах того времени, сложен и собирателен. Видно, что журналисты соединили и описали разные по происхождению слухи, которые распространяли и необразованные, и малограмотные, и интеллигентные, читающие люди, знакомые как с русской классикой, так и с готической литературой Европы.
Забавно, кстати, что газетчиков, пытавшихся опровергнуть слухи, эти публикации сделали самыми активными их распространителями. Именно благодаря томским журналистам любопытные слухи о привидении старца вошли в историю и запечатлелись в культурной памяти сибиряков.
В 1925 году «Советская Сибирь» снова вернулась к сюжету о Федоре Кузьмиче — на этот раз история с видением (привидением) упоминалась в числе других признаков позорной «обывательщины», «гнилой старины», на многочисленных обломках которой все-таки восходят «ростки новой советской культуры». Журналист А. Кручина иронизировал в газете: «На монастырском кладбище поднимался из земли легендарный старец Федор Кузьмич (по преданию Александр I) и костлявым пальцем грозил безбожной Советской власти. Тогда к монастырскому кладбищу стекались люди, дежурили всю ночь, чтобы увидеть привидение».
В советской печати середины 1920-х годов вообще нередко появлялись аналогичные политизированные статьи, фельетоны и даже стихи о «безобразии» старых провинциальных городов и их долгожданном «культурном перерождении». Получается, что слухи о старце сохраняли в Томске актуальность, если «Советская Сибирь» все еще продолжала борьбу с «мракобесием», насмехаясь и над религиозной культурой, и над народными суевериями.
Но газетных фельетонов, разумеется, было недостаточно для разрушения коллективной памяти томичей о таинственном старце. По сведениям, собранным краеведом В. Д. Славниным, в конце 1920-х в Томске вновь заговорили о том, что Федор Кузьмич «является». Некоторые томичи посчитали, что эти слухи спровоцировали «органы», чтобы окончательно избавиться от надоевшей святыни.
…Разрушение часовни на могиле старца произошло в одну из ночей 1936 года, в дальнейшем могила была обращена в выгребную яму, однако сами мощи остались нетронутыми. Попытки инициировать научное исследование останков старца в советские годы натолкнулось на категорический отказ властей, не желавших привлекать внимание общественности к пресловутой легенде. Был ли Федор Кузьмич действительно императором Александром I — мы не знаем до сих пор.
Однако старец и сейчас не забыт — церковь возродила память о нем в 1980-х годах. В то время идейный и идеологический упадок привел к ослаблению мировоззренческого контроля со стороны властей и к компенсирующему его росту влияния на общественное сознание многих религиозных учений и организаций, включая Русскую православную церковь. Тогда РПЦ, возрождение которой лишь начиналось, нуждалась не только в актуализации уже сложившихся элементов культа, но и в создание новых точек культового, ритуального и идейного притяжения.
Еще не имея возможности «большой идейной игры», например с канонизацией монарших мучеников или иных жертв периода советской власти, церковь обращала свое внимание на имеющиеся региональные сюжеты, подобные легенде о томском старце Феодоре.
В его канонизации проявилось стремление обновления тематической повестки дня, определенный конфликт с советской идеологией, а также желание опереться на возрождающийся региональный патриотизм, противостоявший позиции Москвы в мировоззренческом поле выявления местной особенности или даже исключительности.
Многократные явления старца у часовни над стенами обители по сей день считаются среди верующих одной из ярчайших страниц истории сибирского монастыря, поскольку она сохраняет его славу как особенного, чудесного места. Монастырь в свою очередь нуждается и в мощах, и в святом, и в городской легенде, которую он себе присвоил. Между тем церковная история Федора Кузьмича — это только часть истории томского старца, легенды о котором имели разные смыслы.
Был ли Феодор Томский императором Александром Благословенным? Были или не были чудесные явления? Появлялся ли на старом кладбище призрак?
Эти вопросы не имеют ответов. Но именно потому так живуча легенда, рожденная культурными потребностями жителей Томска, сдобренная фольклором, суевериями, литературными, церковными традициями и обильной пропагандой.
Литература
Адрианов А. В. Прошлое Томска // Город Томск. — Томск: Сибирское товарищество печатного дела, 1912. — С. 101—183.
Афанасьев А. Н. Народные русские сказки. — М., 1982.
Даль В. И. Упырь. Страшные легенды, предания и сказки. — СПб., 2010.
Назретян А. П. Архетип восставшего покойника как фактор социальной самоорганизации // Вопросы философии. — 2002. — № 11. — С.74—79.
Кручина А. Старый Томск // Советская Сибирь. — 1925. — 7 июля.
Новое в легенде о Федоре Кузьмиче // Томский вестник. — 1912. — 17 ноября.
Народная легенда об Александре Отшельнике // Русская старина. — 1880. — № 11. — С. 742—745.
Прибыткова-Фролова А. М. Памятники архитектуры XVIII—XIX вв. в Томске // Труды Томского краевого музея. — Томск, 1929. — Т. 2. — С. 51—61.
Проделки шарлатанов и легковерие дураков // Красное знамя. — 1924. — 17 августа.
Славнин В. Д. Томск сокровенный. — Томск, 1991.
Слухи и обывательские ухи // Советская Сибирь. — 1924. — 9 сентября.
Старец Федор и его келья // Сибирский вестник. — 1891. — 28 августа.
Старец Феодор Козмич в 1837—1864 гг. // Русская старина. — 1892. — № 5. — С. 452—456.
Рабочий Иванов. Старая закваска // Рабочий путь. — 1923. — 4 февраля.
Екатерина Красильникова
Добавить комментарий