Грызов Алексей Алексеевич (Ачаир)

ПОЭТИЧЕСКАЯ ЧАША АЛЕКСЕЯ АЧАИРА

В 1924 году недавно оказавшийся в Харбине Алексей Ачаир в стихотворении «В странах рассеянья» писал:

 

Не сломила судьба нас, не выгнула,

хоть пригнула до самой земли…

А за то, что нас Родина выгнала,

мы по свету ее разнесли.

 

Вряд ли он мог тогда предполагать, что это его стихотворение для нескольких поколений русских эмигрантов, разбросанных по миру, станет и своеобразным реквиемом, и эпиграфом их покореженной жизни и судьбы. Но так и случилось. Что вполне логично, ибо собственная планида поэта как капля воды отразила и преломила всю трагедию российской эмиграции двадцатого столетия, вынужденной не по своей воле покидать родину и искать счастья на чужбине.

Алексей Алексеевич Ачаир (настоящая фамилия Грызов) появился на свет 5(17) сентября 1896 года в станице Ачаир под Омском. С апреля 1917 года, когда появится в омской газете «Деловая Сибирь» первое стихотворение Алексея Грызова, название малой родины превратится в его поэтический псевдоним. А еще позже в стихотворении «Моему другу» за подписью И. Буранов (еще один его, правда, редко используемый псевдоним) он напишет:

 

Что такое: Ачаир?

Это только селенье простое?

Для тебя отразившийся мир

Растворился в нем — каплею в море!..

 

Родился будущий поэт в семье полковника Сибирского казачьего войска Алексея Георгиевича Грызова. По одним сведениям детство свое Алексей Алексеевич провел в Омске, по другим — в Семиречье, в гарнизоне Джаркента (Туркмения), где одно время служил его отец. Косвенное тому подтверждение находим в некоторых стихах А. Ачаира с восточными мотивами («Семиречье», «Сбор винограда» и др.). А вот азы своего образования Грызов-младший получил в Омске — в кадетском корпусе.

У этого учебного заведения была славная история. Свое начало оно брало от Войскового училища Сибирского казачьего войска, основанного в 1813 году. В 1846-м училище преобразовали в кадетский корпус, который стал готовить офицеров для всей Сибири. Из стен корпуса вышло немало прекрасных офицеров, талантливых военачальников и храбрых воинов. Таких, например, как генерал от инфантерии Л.Г. Корнилов, или командующий 1-й Сибирской армией А.Н. Пепеляев. Более сотни выпускников корпуса стали Георгиевскими кавалерами. За большие заслуги император Николай II наградил учебное заведение в 1913 году Юбилейным знаменем и почетным наименованием «Первый Сибирский Императора Александра I кадетский корпус».

В том же году кадет и начинающий поэт Алексей Грызов писал:

 

И много из корпуса вышло людей,

И жизни они не щадили своей,

И свято, и верно за Родину-мать

Стояли, стоят и ввек будут стоять.

 

Славы Сибирского кадетского корпуса Грызов-Ачаир не посрамил. Окончил он его с золотой медалью и в будущем показал себя храбрым воином. А позже, став уже известным поэтом, посвятил ему стихотворение «Назад, к Родине».

Впрочем, по военной стезе жизнь Грызова пошла не сразу. После окончания в 1914 году кадетского корпуса Алексей решил продолжить образование и поступил в Москве на инженерный факультет Петровско-Разумовской земледельческой академии (в будущем — Сельскохозяйственная академия им. К.А. Тимирязева).

Окончить ее на четвертом году обучения помешали революционные события. Алексей Грызов возвращается в Омск. Сложившийся к тому времени областник по внутреннему убеждению, он вливается в Белое движение в Сибири. А с мая 1918 года, вступив рядовым-добровольцем в пулеметную команду партизанского отряда атамана Красильникова, Алексей Грызов становится активным участником Гражданской войны.

Военного лиха ему пришлось хлебнуть сполна. Был контужен на уральской реке Белой при взрыве моста, тяжело переболел тифом. С июня 1919 года служил в штабе 1-й Сибирской казачьей дивизии. Участвовал в легендарном Великом Сибирском Ледяном походе, который начался в ноябре 1919 года от Новониколаевска и Барнаула и завершился в марте 1920 года в Забайкалье. На станции Тайга Алексей Грызов отморозил правую ступню и чуть не лишился ноги. Во время похода при отступлении дивизии из-под Красноярска (деревня Минино) старший урядник Грызов вынес дивизионное знамя, за что был представлен к Георгиевскому кресту. А после окончания Ледяного похода и разгрома колчаковцев в сентябре 1920 года он, к этому времени уже в чине вахмистра, через забайкальскую тайгу в одиночку пробирался к войскам атамана Семенова. Насколько тяжел и труден был этот путь, можно судить из собственного признания Грызова, которое он делает в письме от 4 июня 1927 года Г.Д. Гребенщикову: «Вы не знаете, что семь лет тому назад я один бродил в оленьей шкуре, полубосой, голодный, дикий — по Якутской тайге моей любимой Сибири. Я слеп в тайге, я шел по бадарану^[1], ступая окровавленными ступнями на острые сухие стебли прошлогодних трав, я сидел у реки три дня и глодал выброшенную на берег гниющую рыбу и искал смерти…»^[2]. Этот период жизни найдет позже отражение в таких, например,  его стихах, как «Ночью в тайге».

В том же, 1920 году приказом атамана Семенова Алексей Грызов был произведен в хорунжие. А свою военную службу заканчивал в Приморье, в Гродековской группе войск. В феврале 1922 года по заключению врачей он был уволен из армии по состоянию здоровья.

Особых раздумий, чем теперь заниматься дальше, у него не было. Безусловно, литературным творчеством! Тем более что определенная практика имелась: стихи под псевдонимом А. Ачаир и публицистические статьи уже печатались в сибирских газетах «Наша заря», «Русский голос», «Вечер», «Копейка» и др. Поэтому появление Грызова-Ачаира во владивостокской газете «Последние известия», издаваемой областнической группой А.В. Сазонова, вполне логично. Ее он редактирует с февраля по октябрь 1922 года. Но с приходом Красной Армии и освобождением Приморья от белогвардейцев и интервентов Грызов вынужден удариться в бега. В конце 1922 года Ачаир попадает в Корею, оттуда — в Маньчжурию, в главный ее город Харбин. Здесь начинается новый, едва ли не самый значительный период его жизни.

Харбин той поры был столицей российской эмиграции на Дальнем Востоке и практически русским городом. Здесь существовала целая сеть русских школ, многочисленных профессиональных курсов, были даже высшие учебные заведения. Алексей Ачаир вполне успешно вписался в харбинскую интеллектуальную атмосферу.

Поначалу работал в местных газетах, а с 1924 года занимал должность «старшего русского секретаря» ХСМЛ (Христианский Союз Молодых Людей) — организации миссионерского толка, которая вела большую культурно-воспитательную работу среди русской эмигрантской молодежи Харбина, а также преподавал в гимназии и колледже при ней. С этого времени, собственно, и начинается многолетняя педагогическая деятельность Алексея Алексеевича, которая продолжится до самой его кончины.

По инициативе Ачаира в ноябре 1925 года в стенах ХСЛМ образовался юношеский «кружок русской культуры», объединявший около двух десятков молодых людей от пятнадцати до двадцати лет. Именовался он, совсем как у Пушкина, «Зеленая лампа», но с августа 1927 года за ним закрепилось другое название — «Молодая Чураевка». И не случайно.

К этому времени широкую известность обретает творчество Георгия Гребенщикова, одним из горячих поклонников которого был и Алексей Ачаир. Не меньший интерес у русской интеллигенции за рубежом вызывала и создаваемая им Соединенных Штатах русская деревня Чураевка, названная по ассоциации с фамилией главного героя романа «Чураевы», строительство которой в 75 милях от Нью-Йорка Г.Д. Гребенщиков начал в 1925 году. Чураевка была задумана писателем как своего рода «скит русской культурной мысли», в ней жили и работали известные деятели русской эмиграции (М. Чехов, С. Рахманинов и др.). Он же, Г.Д. Гребенщиков, к созданию маньчжурской Чураевки и Ачаира подтолкнул. В завязавшейся между ними в марте 1927 года переписке Г.Д. Гребенщиков в письме от 2 мая 1927 года предлагает своему харбинскому почитателю: «Вот и давайте, открывайте там, в Харбине, отделение Чураевки…»^[3] И такое «отделение» Ачаиром было открыто. Более того, сам Г.Д. Гребенщиков его и «освятил», послав по просьбе Ачаира в августе 1927 года письмо-напутствие членам «Молодой Чураевки», где вместе с добрыми пожеланиями дал ряд полезных практических советов.

Несколько лет «Молодая Чураевка» складывалась как литературная студия. Три года под редакцией Алексея Ачаира она выпускала свой ежемесячный «ХСМЛ-Журнал». Вокруг Ачаира объединяется талантливая харбинская молодежь. В период расцвета студии к началу 1930-х годов здесь уже до полусотни поэтов и прозаиков, среди которых Валерий Перелешин, Владимир Слободчиков, Николай Щеголев, Ларисса Андерсен и др. в недалеком будущем известные литераторы русской эмиграции. Стихи наиболее талантливых из них составили коллективный сборник «Семеро», выпущенный также под редакцией Алексея Ачаира.

«Молодая Чураевка» обретает все большую популярность. На ее собраниях и вечерах яблоку негде упасть. Из узкого литературного кружка она превращается в настоящий островок русской культуры в Китае, становится прибежищем значительной части эмигрантской молодежи. И магнетизм личности самого Ачаира, которого воспитанники горячо любили, если не сказать — боготворили, что подтверждается их многочисленными очень теплыми воспоминаниями, играл тут не последнюю роль. Но и Алексей Алексеевич не оставался в долгу, отдавая им душу и сердце.

При этом сам он к своим педагогическим способностям относился весьма скептически. В письме к Г.Д. Гребенщикову от 4 июня 1927 года А. Ачаир писал: «Из меня никогда не выйдет (я и не стремлюсь быть им) ни педагог, ни воспитатель». Хотя тут же и объяснял почему, несмотря на трудности, не оставляет работы с молодежью: «Но я должен помнить, что молодежь меня считает старшим другом и больше того — старшим братом. Не оправдать ее веры было бы моим логическим концом»^[4]. В не меньшей мере двигало Ачаиром чувство долга, убеждение в необходимости делиться с молодежью своим опытом, знаниями, умением (в том числе и литературным). В том же письме читаем: «…Ведь все мы должны — следующему за нами поколению, которое мало хорошего видело, да и сейчас видит в жизни. И лишать их даже части того, что нам в свое время дала жизнь, — это значит сознательно убивать и свое, и их, и общее для всех нас, связанных принадлежностью к одной Стране и народу — убивать будущее»^[5].

За восемь лет существования «Молодой Чураевки» (до 1933 года) через нее прошла практически вся харбинская молодая литературная поросль. И по большей части именно благодаря Ачаиру маньчжурская «Чураевка» стала заметным явлением в культурной жизни русского зарубежья.

Служба на ответственном посту в крупной международной организации, преподавание, активная общественная деятельность (а был он еще и председателем Общества сибирских казаков, председателем издательской комиссии общества кадетов) отнимали у Алексея Ачаира, очень много времени и сил в ущерб собственному творчеству. Об этом свидетельствует косвенно и тот факт, что, дебютировав с книжкой «Первая» в Харбине (издательство содружества харбинских поэтов «Медитат») в 1925 году, следующий сборник стихов «Лаконизмы» Ачаир выпускает уже только в 1937 году, когда «чураевский» период его жизни остался далеко позади. Тогда уже и книги у него стали выходить (в том же Харбине) одна за другой: «Полынь и солнце» (1938), «Тропы» (1939) и, наконец, «Под золотым небом» (1943). Тем не менее, ни при каких обстоятельствах Алексей Ачаир литературного творчества не оставлял. Тут надо иметь в виду, что изданием поэтических книжек оно не ограничивалось. Ачаир много публиковался в эмигрантской прессе Харбина, Шанхая, Пекина, в частности, был постоянным автором журналов «Рубеж», «Луч Азии». В 1933 году стихотворная подборка А. Ачаира появилась в коллективном сборнике «Парус», а в 1936-м его стихи попали в первую эмигрантскую антологию «Якорь» (Берлин). Да и занимался Ачаир не только поэзией. Есть у него и прозаические опыты. В одном из писем Г.Д. Гребенщикову он упоминает о двух своих еще «не обработанных» романах: «Валерий Бухтармин» и «Храм огня Востока»^[6]. Но в первую очередь и главным образом он, конечно же, — поэт.

Стихи писать Алексей Ачаир начал еще в детстве. И потом уже не расставался с ними никогда.

Поэтическое его формирование происходило под влиянием разных литературно-художественных тенденций. В первую очередь — русской национальной поэтической традиции, которая (прежде всего в харбинский период творчества) весьма органично сочетается у него с «инокультурными духовными концептами», (А. Забияко), привносящими особый восточный колорит. Наиболее явно стремление синтезировать принципы восточной и европейской поэтик выразилось в его втором сборнике «Лаконизмы», вышедшем, когда за плечами Ачаира было уже полтора десятка лет жизни в Маньчжурии. Активно пользуется он мотивами, жанровыми формами и словарем поэзии «серебряного» века. Многие его стихи навеяны, а некоторые буквально пронизаны образностью Северянина, Блока, Вертинского, Городецкого и, конечно, Гумилева. Соединение же символистской многозначности и акмеистической конкретности становится, по мнению некоторых исследователей, отражением поэтической картины мира Алексея Ачаира. Хотя, думается, на самом деле она значительно многообразней и сложнее.

Значительную роль в формировании поэтического лица Ачаира сыграл Николай Гумилев. В общем-то, вся харбинская ветвь эмигрантской лирики выросла под его влиянием. Их беженская судьба и сама экзотическая аура, в которой жили «поэты-изгнанники» способствовала тому, что поэт-путешественник и поэт-конквистадор Гумилев, принявший мученическую смерть от большевиков, для многих из них стал поэтическим знаменем и ориентиром. Алексею Ачаиру — потомственному казаку, солдату Белой гвардии, прошедшему с ней до конца трагический путь, охотнику и путешественнику — Николай Гумилев особенно духовно близок. Не случайно для обоих центральной, стержневой и связующей становится «идея пути». Даже сами названия многих стихотворений Ачаира  — «Снова в путь», «Коней седлали», «Дорога к дому», «Он водил Добровольного флота…» и др. — недвусмысленно ее подчеркивают.

Географический диапазон странствий Ааира не менее впечатляющ, чем у Гумилева. Как отмечал журнал «Рубеж», «вехами на пути его (Ачаира — А.Г.) жизни мелькали Туркестан, Кавказ, Сибирь, Поволжье, Алтай, Якутская область, Владивосток, Корея, Шанхай, Гонконг, Филиппинские острова, Харбин…». Путь, дорога для Ачаира — также благодатная стихия, где ему вольно дышится. Но если гумилёвская «охота к перемене мест» основывалась на романтическом авантюризме и космополитизме, а сам он представал перед читателем «гражданином мира», то «идея пути» Ачаира питалась другими истоками, где были и казацкие походы, и боевой опыт Гражданской войны, и скитания в таежных дебрях родной Сибири. Иной был и сам характер пути Алексея Ачаира, по которому шел он одержимый не романтической страстью, а волею трагической судьбы, вырвавшей его из родной почвы и сделавшей перекати-полем. Со всей очевидностью проявляется это уже в его дебютной книге «Первая», камертоном которой становится стихотворение «В странах рассеянья». Вместе с тем, оторванный от корней лирический герой Ачаира остается патриотом России. Несмотря на нанесенные обиды, несет он по планете ее материнской образ («а за то, что нас Родина выгнала, мы по свету ее разнесли»).

Тема родной земли, пронизанная мотивом неизбывной любви к ней, и стала сердцевиной поэтического мироздания Алексея Ачаира. Немало у поэта стихотворений, прямо обращенных к России («Вселенская Русь», «Из ковша», «Степные звоны», «Родные травы», «На моей земле» и др.), хотя еще больше их, где она идет подтекстом, проступает опосредованно. Но, даже рассказывая об «иных географических пределах», например, «скитаясь по Азии древней», поэт не перестает думать «о милой России, // о встрече на нашей земле». Да и сама экзотика Востока нужна Ачаиру скорей для того, чтобы еще сильнее подчеркнуть остроту сыновнего чувства к родной земле.

Сама же Россия ассоциируется у поэта прежде всего с взрастившей его «малой родиной» — Сибирью. Более того, обе они находятся у него в единой неразрывной «связке»: «Святая Русь — Суровая Сибирь». Ей хранил он верность, ей посвящал в разные годы проникновенные стихи («Сибирь», «Ангара», «Тайга» и др.). Через ее призму смотрит он на покинутую Россию. Именно ее природа отодвигает на задний план все остальные экзотические красоты мира. И не только экзотические. В стихотворении «В тайге» Алексей Ачаир писал:

 

Стихов о кленах я не признаю,

плакучих ив печаль мне непонятна.

Люблю Сибирь, люблю тайгу мою

и мхов — ковров причудливые пятна.

 

То, что именно Сибирь явилась отправной точкой его поэзии, так или иначе свидетельствует присутствующая в стихах Алексея Ачаира «казацкая» тема. Именно сибирский казак-первопроходец, расширяющий для своей родины географические пределы, на долгое время становится героем многих его поэтических произведений (стихотворения «Казаки», «Казаки империи», «Коней седлали», «Казачьи реки» и др.), или присутствует в них. Даже эпиграф, которым Ачаир снабдил свою третью книгу «Полынь и солнце» — «От стремени — к стремени, от сердца — к сердцу» — лишний раз подчеркивает приверженность поэта казацкому братству. Не удивительно, что многие современники поэта (да и нынешние казаки тоже) причисляли (и причисляют) Алексея Ачаира к «казацким» поэтам, хотя творчество его, конечно же, гораздо шире одной, хотя и достаточно заметной тематической ветви.

Это подтверждают и сегодняшние исследователи. Так, анализируя мотивы, образы и лирические приоритеты творчества Ачаира, А. Забияко решительно снимает с него ярлык «казачьего» поэта и определяет его как художника, соединяющего в себе гумилевскую пассионарность и блоковский лиризм с «дальневосточными» мотивами^[7]. Что же касается осмысления «казачьей» темы, то здесь Ачаир был весьма близок к таким современным ему «казацким» поэтам, как Н. Евсеев, А. Перфильев или Н. Туроверов. Как и у них (как, впрочем, и вообще у поэтов первой волны эмиграции), у него краеугольным становится мотив родины и изгнания.

Что же касается Сибири в целом, то она для Ачаира — даже и не тема и тем более не просто какой-то выигрышный для поэтической эксплуатации предмет. Сибирь для него — «отцовское наследство», которое он призван свято беречь, а с другой стороны, некая константа, устойчивое внутреннее самочувствие, противостоящее жизненным тайфунам. Даже вдали от родной Сибири Алексей Ачаир продолжал жить и дышать ею. Вот и в письме Г.Д. Гребенщикову 28 марта 1927 года он признается: «Мне не о чем думать, кроме Сибири»^[8]. И Георгий Дмитриевич, сам бесконечно влюбленный в Сибирь, Ачаира горячо поддерживал и советовал «вникать во всю географически-историческую правду, говорящую о величайшем, о всемирном будущем Сибири»^[9]. Да и поэтическое творчество молодого тогда еще стихотворца знаменитый писатель оценивал прежде всего с «сибирских» позиций: «Теперь о вашем личном — о стихах. Они мне нравятся, особенно сибирские». Хотя и в целом поэтический талант Ачаира он оценивал достаточно высоко: «Я прочел книгу Ваших стихов и нахожу, что Вам грешно роптать. Вам отпущено Богом так много…»^[10]

Пройдет чуть более десятка лет, и Алексей Ачаир выпустит еще две книги. К этому времени он наряду с Арсением Несмеловым станет самой заметной и яркой фигурой в литературных кругах русского Харбина.

Вторая половина 1930-х — начало 1940-х годов было временем наивысшей творческой активности Алексея Ачаира. Его известность выходит за границы харбинского литературного круга, а с публикацией стихов в Праге, Париже, Нью-Йорке становится международной.

Многие современники Ачаира отмечали музыкальность его поэзии. Знаток русского Харбина Е.П. Таскина писала: «Музыкальность поэта, по-видимому, определила своеобразную поэтику его стихов: они легки, изящны, напевны (особенно «Пичуга», «Взгрустнулось» и др.). В них звуковое очарование ритмики, хотя на некоторых лежит печать эстетизма, отвлеченности от реальной жизни, — он черпал поэтические интонации из эпохи, среды, в которой жил. И вообще стихи его, как и слова любой песни, немного теряют просто при чтении без музыки»^[11]. Не удивительно, что многие популярные песни для харбинской молодежи были написаны на слова Алексея Ачаира.

Музыкальность поэзии Ачаира шла не в последнюю очередь и от его собственной врожденной музыкальности. А профессиональное знание законов композиции помогло ему сполна реализоваться в жанре поэтической мелодекламации. Здесь Ачаир следовал очень модному тогда Вертинскому, поэтический мир которого и своим глубоким романтизмом и восторженной сентиментальностью был Алексею Ачаиру очень близок. Он подбирал к собственным стихам мелодии и исполнял их на вечерах и концертах. Они, по воспоминаниям современников, были «главной приманкой» вечеров «Чураевки». Его мелодекламации пользовались у харбинской публики неизменным успехом еще и потому, что отличались высоким и эффектным исполнительским мастерством. Впрочем, не только…

Сама его внешность притягивала поклонников Ачаира. По воспоминаниям Е.П. Таскиной, «высокий, стройный, выдержанный, даже молчаливый в повседневной жизни учебного заведения, где А.А. Грызов работал, он преображался у рояля во время мелодекламаций своих стихов. Делал он это своеобразно, но очень артистично»^[12]. А вот как предстает Ачаир в описании бывшего «чураевца» М. Волина: «Внешность его никак не соответствовала происхождению. Тонкий в кости, изящный, с золотой шапкой вьющихся волос, хороший пианист, он скорее походил на рафинированного эстета петербургских гостиных, чем на сибирского казака»^[13]. «Хрупкий, несмотря на свой высокий рост, белокурый и  голубоглазый, типичный северянин, Ачаир мало напоминал сибирского казака — они большей частью коренастые, смуглые, черноволосые», — вторит ему другой «чураевец»^[14].

Естественно, что особенным успехом «лирический романтик», как он сам себя называл, Алексей Ачаир пользовался у особ противоположного пола. Эта популярность на рубеже тридцатых-сороковых годов свела поэта с восходящей звездой Харбинской оперы Гали Апполоновной Добротворской. Ее блестящая музыкальная карьера началась в 1940 году и продолжалась до 1950-х годов. Гали стала его женой и музой. У них родился сын Ромил. И ему и жене, к которым был нежно привязан, Ачаир посвятил целый ряд трогательных стихов.

В 1943 году А. Ачаир издал последний поэтический сборник «Под золотым небом». К этому времени в жизни русского Харбина и самого Грызова-Ачаира многое переменилось. В 1931 году Харбин был оккупирован японцами, и многие поэты уехали в Шанхай, Пекин и другие города Юго-Восточной Азии. Алексей Ачаир остался в Харбине и продолжал возглавлять «Чураевку». Правда, недолго. В 1932 году он уступил ее своим молодым коллегам — Н. Крузкнштерну-Петеренцу и Н. Щеголеву. А еще через год «Чураевки» не стало. В середине 1930-х годов, по некоторым источникам, Ачаир становится масоном. Членом харбинской ложи розенкрейцеров.

В 1945 году Советская Армия в ходе освобождения Маньчжурии от японских оккупантов вошла в Харбин. Но Алексею Ачаиру, так жаждавшему встречи с Родиной, это облегчения не принесло. Как бывшего белогвардейца органы НКВД его арестовали и насильно депортировали в СССР.

Незадолго до ареста, 6 июня 1945 года А. Ачаир, словно предчувствуя скорую разлуку, пишет стихотворение, посвященное Гали:

 

Мы говорим, ты — песнею, я — словом,

для новых душ предельные слова,

что бьется жизнь и в старом дне,

и в новом,

одной мечтой о радости жива.

 

Что мы с тобой не собственность

друг друга,

что разных воль таинственный союз.

Пусть гром гремит, пусть негодует вьюга,

я за тебя, прощаясь, не боюсь…

 

Это было последнее стихотворение, написанное Алексеем Ачаиром в Харбине. Потом начнется для него полоса новых тяжелых испытаний. Более десяти лет проведет он сначала в гулаговских лагерях, затем на спецпоселении в фактории Куюмба. Позже - в  поселке Байкит, на севере Красноярского края, где работает в учителем пения и английского языка в местной школе. Он ведет большую учебно-воспитательную работу, организует художественную самодеятельность в школе и местном доме культуры, занимается музыкальным образованием учащихся. Коллеги-учителя и ребятишки его обожают, а, когда он уедет, будут слать любимому учителю вослед теплые письма. Стихи по понятным причинам рождаются у него все реже. Да и те в советских изданиях практически не печатаются. Естественно, что в Бйките Алексей Ачаир переживает глубокий душевный кризис. С одной стороны, он на родине, и, наконец-то, среди добрых отзывчивых людей, а с другой — творчество его не востребовано, хотя и в Байките стихов (среди которых даже поэмы — «Любовь к одной» и незаконченная «Бородин») пишется немало.

В середине 1959 года Алексей Алексеевич Грызов расстается с Байкитом и переезжает в Новосибирск, к поклоннице и любящей его женщине Валентине Васильевне Белоусовой (аккомпанировала на харбинских концертах первой жене поэта певице Гали Ачаир-Добротворской). В 1956 году педагог и музыкант В.В. Белоусова уехала из Харбина и обосновалась в Новосибирске. Между нею и Ачаиром, жившим тогда в Байките, завязывается интимная переписка. Белоусова настойчиво уговаривает Грызова переехать к ней, и новый, 1960 год они встречают уже в Новосибирске мужем и женой.

Алексей Алексеевич поступил учителем пения в школу №29 и сразу же окунулся с головой в музыкально-педагогическую деятельность. Кроме уроков, вел кружок эстетического воспитания, создал большой детский хор, быстро получивший широкую известность не только в Новосибирске, но и за его пределами. Как вспоминает Белоусова, «школу Ачаир любил, школой жил и ходил в школу, как на праздник».

Однако все сильнее давало знать о себе небогатырское здоровье, подорванное, к тому же, лагерями, ссылкой и многими другими перипетиями его драматической судьбы. Однажды утром Алексею Алексеевичу сделалось плохо с сердцем. Он понял, что в таком состоянии работать не сможет. Но как предупредить об этом администрацию школы? С телефонами в ту пору в городе было сложно. О том, чтобы просто отлежаться, для него не могло быть и речи. И он решил все-таки отправиться в школу. С его улицы Енисейской (в районе вокзала) до улицы Октябрьской (в центре города), где находилась школа, путь неблизкий. Собрав волю в кулак, кое-как добрался. И рухнул замертво от сердечного приступа прямо на пороге школы. Случилось это 16 декабря 1960 года.

Похоронили Алексея Алексеевича Грызова-Ачаира на Заельцовском кладбище Новосибирска. Эпитафией поэту стали строки из его собственного стихотворения: «…На этом косогоре // Оставлен друг, чтоб вечно не забыть…». А новосибирская писательница, его ученица, также прошедшая харбинскую эмиграцию, Лариса Кравченко после смерти Алексея Ачаира написала:

 

Серый камень в Ельцовском бору…

Словно ждет — мы придем, мы придем,

Наконец-то, и вспомним о нем…

 

И сегодня о казаке, педагоге и оригинальном интересном поэте Алексее Грызове-Ачаире вспоминают все чаще.

 

А. Горшенин

 

 

Дополнительно рекомендуем прочесть

Таскина Е. Литературное наследие русского Харбина. // Харбин. Ветка русского дерева. — Новосибирск, 1991.