Опубликовано: Соловьёва Е. И. Из истории становления переселенческих хозяйств Западной Сибири в период Столыпинской реформы // Вопросы аграрной истории Урала и Западной Сибири. – Свердловск, 1966. С. 293–304. (Учен. зап. / Свердловский пед. ин-т; Курганский пед. ин-т; сб. 38).
Все пороки переселенческой политики царизма наиболее ярко проявляются в переломный период, когда происходит процесс становления переселенческих хозяйств на новых местах водворения. За последнее время проблема переселения крестьян в Сибирь в годы столыпинской реформы привлекла внимание наших историков. В результате такие вопросы, как социально-экономические последствия «нового курса» в переселенческой политике, организация переселенческого дела в Сибири, землеустройство старожилов и переселенцев, экономическое положение переселенцев и классовая борьба в сибирской деревне, нашли свое отражение в исторической литературе, но вопрос о становлении переселенческих хозяйств в местах водворения не освещен еще в достаточной мере. Между тем он имеет большое значение для определения характера переселенческой политики Столыпина и причин ее краха.
В настоящей статье автор делает попытку поставить его на материалах статистико-экономического обследования переселенческих хозяйств и источниках Центрального государственного исторического архива Ленинграда (ЦГИАЛ) и Государственного архива Томской области (ГАТО).
Период становления переселенческих хозяйств в Западной Сибири был сопряжен с большими трудностями и лишениями. Измученные длительным переездом, потеряв часть своих семей, спешили переселенцы на места своего нового поселения, надеясь на «вольной» земле устроить свое хозяйство и выбиться из нужды. Но здесь их ожидали новые испытания. Ко времени прихода переселенцев в большинстве районов Западной Сибири переселенческие участки были не готовы и селить переселенцев было негде. Хлынувшая волна переселенцев была несоразмерна с наличным колонизационным фондом. В результате этого уже в 1907 г. более 10 тыс. голодных и озлобленных, не видящих впереди просвета, переселенцев Тобольской губернии остались неустроенными[1]. Большая часть из них осталась зимовать в старожильческих селениях Тюкалинского уезда, надеясь на получение в будущем степных участков. Такая же обстановка сложилась и в Томской губернии. К маю 1907 г. Томская переселенческая организация только приступила к полевым работам, и заготовленного земельного фонда не было, а за этот месяц в губернию прибыло 85 890 душ переселенцев[2].
Спрос на землю со стороны ходоков и переселенцев в несколько раз превышал не только наличный, но и. предполагавшийся к отводу земельный фонд. В отчете за 1907 г. заведующий Томским переселенческим районом Шуман признает, что в этом году в одной только Томской губернии, «по самому скромному подсчету», со стороны переселенцев был предъявлен спрос на 500 тыс. душевых долей, а, «вероятнее, он ... достигал миллиона», в то время, как Томская переселенческая организация заготовила за год только 102,5 тыс. душевых долей[3].
Вся эта огромная масса людей в поисках земель растекалась по Сибири, ожидая нарезки земель прямо на участках.
Такое скопление переселенцев из губерний, крестьяне которых имели уже опыт революционной борьбы, грозило царизму неприятными последствиями. Обманутые, озлобленные переселенцы враждебно относились к переселенческим чиновникам и кабинету и всегда готовы были оказать открытое сопротивление их действиям[4].
Чтобы избавиться от нахлынувших в Сибирь переселенцев, было допущено их условное зачисление и даже водворение на те земли, которые намечались под переселенческие участки только в проектах. Такое условное зачисление в 1907 г. достигло огромной цифры в 50 000 душевых долей[5]. Это значит, что за один только год около 100 тыс. душ об. п. переселенцев было обречено на неминуемое разорение, так как, зачислив за собой земли условно, они должны были годами ожидать нарезки переселенческих участков, которые часто оказывались непригодными для земледелия.
Большинство переселенцев, которым все же удалось осесть на переселенческих участках Западной Сибири, вместо обещанных 15 десятин удобной земли на мужскую душу получили наделы за десятки и даже сотни верст от населенных пунктов в безводных степях, среди непроходимой тайги и болот[6]. Первые же дни водворения на таких участках несли переселенцам неисчислимые бедствия[7]. Из всего надела на долю пашен и сенокоса у переселенцев лесостепной полосы Тобольской губернии приходилось только 1,71 десятины. В таежной же полосе эти ценные для крестьянского хозяйства угодья составляли от 0,62 дес. до 0,29 дес. в наделе. Остальная земля находилась под лесом, лугами, пастбищами и была труднодоступна для обработки крестьянским инвентарем[8]. Требовалось огромное напряжение человеческих сил и большие материальные средства, чтобы приступить к устройству собственного хозяйства в подобных условиях. Для первоначального хозяйственного обзаведения переселенец должен был, даже по определению переселенческих чиновников, иметь 645—745 рублей[9]. Переселенцы же, как правило, добирались на участки либо совсем без всяких материальных средств, либо имели их в недостаточном количестве. По данным обследования, 33,2 % переселенческих хозяйств Западной Сибири явились на переселенческие участки совсем без денег[10], а у привезших с собой материальные средства их размер был в 5-10 раз меньше суммы, необходимой для первоначального устройства[11]. Для оказания действительной помощи переселенцам необходима была ссуда минимум 450 рублей. Однако ссуду удавалось получить далеко не каждому переселенцу. Из подвергшихся обследованию 18 488 хозяйств в Томской губернии 17,5 % ссуды не получили совсем[12]. У получивших ссуду ее размер колебался от 95 до 108 рублей на семью[13].
Трудность водворения переселенцев в заселяемых районах усугублялась наличием массы злоупотреблений со стороны местных властей и переселенческих чиновников. Во всех переселенческих канцеляриях процветало казнокрадство и самый бесчеловечный грабеж переселенцев. Темные, неграмотные, забитые, они превратились в объект наживы и обогащения многочисленных чиновников. Даже Переселенческое управление вынуждено было командировать в один из районов заселения Западной Сибири, Кулунду, чиновника особых поручений Оленича-Гнененко для проведения «неофициального» расследования «ненормально сложившейся обстановки при зачислении долей и устройстве переселенцев»[14].
Оленич-Гнененко собрал огромный обличительный материал, документы которого рисуют картину полного произвола и хаоса во всем переселенческом деле и являются яркой иллюстрацией переселенческой политики царизма. В своем отчете Оленич-Гнененко указывает, что, объехав все заселяемые места Кулунды, он пришел к самым безотрадным выводам в смысле постановки переселенческого дела: «... печальная картина управления Кулундой развернулась перед моими очами во всю ширь захолустной жизни и напомнила мне времена мертвых душ...»[15].
Выдача ссуд превратилась в источник дополнительной наживы переселенческих чиновников. Нуждающимся в деньгах переселенцам выдавалась ссуда не деньгами, а иногда совсем ненужными им товарами – керосином, сенокосилками, олеонафтом – по цене, значительно превышающей рыночную[16].
Казнокрадство в сочетании с открытым грабежом были обычными методами обогащения проводников переселенческой политики на местах. Весь царский чиновничье-бюрократический аппарат спешил урвать свою долю с разоряемых переселенцев. Сельские старосты, волостные старшины, писари, попы и разные другие личности подвизались при канцеляриях переселенческих чиновников в качестве «посредников», вымогая с переселенцев взятки при зачислении, водворении, получении ссуды.
«Эти лица, – доносил Оленич-Гнененко, – ... получали незаконно хутора на малолетних и на себя, получали домообзаводственные ссуды и даже целые участки в свое распоряжение»[17]. Обращаясь в канцелярию подрайонного за ссудой, переселенец обычно получал отказ. Вслед за этим появлялся посредник с предложением своих «услуг» за плату. Эти же посредники предлагали переселенцам, получившим отказ в ссуде, взять взамен лошадь, корову или хлеб по высокой цене и с обязательством погасить долг после получения ссуды. Подобного рода сделки совершались прямо во дворе канцелярии. Цена лошади при этом доходила до 165 руб.[18] Через «посредников» у переселенцев скупался полученный ими вместо денег в ссуду хлеб. Получая хлеб из казенного амбара по 80 коп. за пуд, переселенцы продавали его по 40-45 коп. и тут же везли обратно и высыпали в тот же казенный амбар[19].
При получении ссуды прямо в канцеляриях подрайонных чиновников взималась плата за выдачу. Более 30 человек переселенческого участка Колбинского «собрали по 3 руб. с носа и отдали в канцелярию, дабы получить ссуду»[20]. Священник Славгорода за выдачу ссуды взимал по 3 руб. на ризы и по 3 руб. на памятник Столыпину. Многие переселенцы уплатили на этот памятник по 25 руб. «Хоть кровь из носа, а давай, — заявляли переселенцы»[21]. Такими приемами «предупредительное» сибирское начальство за счет вконец разоренных переселенцев «увековечило» память «осчастливившего» их своим посещением министра[22].
В безудержном грабеже беззащитных переселенцев многочисленный аппарат царских слуг не знал никаких границ. Каждый шаг переселенца рассматривался как случай к взиманию платы. Даже за допуск в канцелярию переселенческого чиновника с переселенца взималась плата[23]. На взятках с переселенцев переселенческие чиновники и их «посредники» наживали огромные суммы. Двое из «посредников», некие Машура и Акунченко, с мая по ноябрь месяц получили взяток около 13 тыс. руб., большую часть из которых, по их словам, должны были отдавать подрайонному[24].
Пресловутые домообзаводственные ссуды, выдаваемые такими приемами, не облегчали первоначальное устройство переселенческого хозяйства, а лишь тяжелым бременем ложились на плечи переселенцев в виде неоплатного ссудного долга. В деле создания хозяйства на новых местах переселенцы были предоставлены сами себе. Заботы переселенческих чиновников о судьбах переселенцев кончались их водворением на участках.
Трудность становления переселенческого хозяйства усугублялась массовым падежом скота. Даже по значительно преуменьшенным данным ветеринарно-санитарных обзоров Западной Сибири только повальным воспалением легких в 1906 г. в Томской губернии заболело 4017 голов, пало 2596, в 1907 г. заболело 3997, пало 2538, в 1908 г. заболело 10 823 и пало 7623 головы[25]. Бороться с падежом скота было трудно, ибо на все четыре сибирские губернии в 1913 г. работало 4 врачебных и 8 фельдшерских пунктов[26]. Ветеринарные врачи заведовали огромными участками и обслуживали только старожильческое население губернии. Переселенцы же вообще были лишены ветеринарной помощи. На всю Западную Сибирь, с десятками тысяч переселенческих поселков, не было ни одного ветеринарного переселенческого врача и до 1913 г. по смете Переселенческого управления совершенно не отпускалось кредитов на ветеринарную помощь. Вспыхивающие эпизоотии получали на переселенческих участках быстрое распространение и наносили огромный урон переселенческому хозяйству. В районе Кулундинской степи Барнаульского уезда, в Каинском, Томском и Мариинском уездах в 1913 г. среди переселенческого скота и лошадей свирепствовали чесотка, поразившая почти поголовно всех наличных животных в большинстве переселенческих поселков, сап, бешенство, ящур, а от эпизоотии повального воспаления легких погибло много ценного скота[27].
Переселенцы были беспомощны и бессильны противостоять опустошительным эпизоотиям, которые не только истощали переселенческий скот, делая его непригодным для эксплуатации, но и вызывали его массовый падеж, что усугубляло тяжесть их экономического положения. Гибель последней лошади ставила переселенца в безвыходное положение и толкала его в кабалу к кулаку-старожилу[28].
Пользуясь беспомощным положением переселенцев, кулаки-старожилы сбывали им негодный в своем хозяйстве скот по повышенным ценам. Но чаще всего скот давался переселенцам под отработки. Так, в Тюменском уезде Тобольской губернии большинство работоспособного населения группы Искинских переселенческих участков выполняло отработки кулакам-старожилам за взятые у них в долг хлеб и скот[29]. Это закабаляло переселенцев, отрывая их в разгар сельскохозяйственных работ от своего хозяйства.
Большие трудности для переселенцев представляла обработка вековечных сибирских целинных земель. Для поднятия целины нужно было иметь крепкий и сильный скот и хороший земледельческий инвентарь. Целина поднималась на 6–7 лошадях или 4–5 парах волов. Для распашки употреблялся сакковский плуг, но он был достоянием немногих переселенцев. Переселенцы чаще всего пользовались тяжелой сибирской сохой и сабаном. Целинные земли требовали двукратной распашки и многократной бороньбы. Бороньба проводилась в 15–20 следов. Только при такой обработке земля приносила урожай. Для переселенцев, слабо обеспеченных скотом и сельскохозяйственным инвентарем, такая обработка земли была недоступна.
Рост посевных площадей в местах вселения шел очень медленно. В 1912 г. было проведено обследование 447 переселенческих поселков, которое показало, что средний размер посева на одно переселенческое хозяйство Сибири в степной полосе через три года после водворения составлял 7,3 десятины, а в таежной полосе – только 1,8 десятины. Даже у переселенцев, проживающих на таежных участках до 18 лет, посевная площадь на одно хозяйство равнялась только 3,2 десятины[30]. «Я видел, как работают арестанты из тобольских каторжных тюрем, - писал один из высокопоставленных чиновников Переселенческого управления, - но труд наших переселенцев, водворяющихся в урманных местностях, много тяжелее труда арестантов»[31]. Напрягая все свои силы, средняя переселенческая семья только через 5–6 лет может расчистить такой участок, который обеспечит его семенную и продовольственную нужду. В течение всего этого времени переселенец фактически лишен возможности получить от земли средства на пропитание семьи, и весь его бюджет балансирует в пределах выдаваемых ссуд. Большинству переселенцев ссудных денег не хватает, и они вынуждены забрасывать разработку участка и уходить на заработки. Заработанные же деньги редко служат подспорьем для усиления хозяйства, так как тратятся в большинстве случаев на продовольствие[32].
Чтобы произвести посев, переселенцы вынуждены были прибегать к супряге. Такая обработка земли была непродуктивной. Она занимала много времени и была плохого качества. Пока супряжники распахивали свои земли, проходили всякие сроки посева. Кое-как перевернутая земля буйно зарастала сорными травами, которые заглушали всходы, а так как посевы производились с опозданием, то ранние морозы губили урожай.
Крепостнические пережитки, являющиеся тормозом развития всей страны в целом, мешали также экономическому прогрессу окраин. Характерным элементом экономической жизни Западной Сибири были хронические неурожаи, по официальной терминологии «недороды». Они проявлялись как следствие примитивности техники производства, закабаленности основного производителя. В 1908–1910 гг. неурожаем были поражены самые плодородные и густонаселенные уезды - Барнаульский и Змеиногорский Томской губернии и Курганский Тобольской губернии. В 1911–1912 гг. была поражена вся Западная Сибирь, но больше всего пострадали уезды Барнаульский, Змеиногорский, Каинский, Бийский Томской губернии.
Хронические неурожаи тяжело отражались на состоянии экономического положения трудового крестьянства. Для неокрепших переселенческих хозяйств неурожаи несли полное разорение, голодовку и вымирание.
Правительство прилагало все усилия для того, чтобы скрыть правду об отчаянном, нищенском положении переселенцев, о голодовках и вымирании их. В этом отношении особенно интересно посещение Сибири двумя министрами – Столыпиным и Кривошеиным – и их восторженный отзыв о расцвете Кулунды. Посетив голодающую Кулунду, министры увидели «прочные цветущие поселения» и «воочию» убедились, «какое увеличение народного богатства дает удачное переселение»[33]. Они нашли, что «у сибирских переселенцев даже “на глаз” больше земли, больше скота, больше хлеба, больше инвентаря, чем у средних крестьян Европейской России»[34].
Через несколько месяцев после поездки министров по Кулунде земский переселенческий агент Томского района Вашкевич произвел обследование 28 переселенческих участков Кулунды, пораженных неурожаем. Данные этого обследования полностью разрушают картину всеобщего «благоденствия» и «довольства» переселенцев, нарисованную министрами. Вместо «прочных, цветущих поселений» обнаружились голод, тиф, цинга, массовая смертность. Результаты этого обследования «превзошли мои самые худшие ожидания, – говорит автор, – и обрисовали с полной ясностью картину кулундинского голода»[35].
Из 537 обследованных хозяйств совсем не сеяли хлеба 192 хозяйства, а те, которые сеяли, получили урожай пшеницы 4,37 пуда с десятины, ячменя – 2,9 пуда, овса – 3,6 пуда, проса – 1,3 пуда, огородные овощи погибли все[36]. (У министров родилось по 150 пудов с десятины!) Голод вызвал цинготные и тифозные эпидемии, которые привели к массовой смертности. На некоторых переселенческих участках тиф и цинга унесли до 40 % населения[37]. Погибло до 30 % скота, а на остальной цены понизились более чем наполовину[38].
По расчету Вашкевича, для поддержки «цветущих» поселений Кулунды требовалась помощь в размере 190,3 руб. на одно хозяйство, но и «при такой ссуде хозяйство может просуществовать, лишь сохранив самое необходимое, как один плуг на 3 семьи; все лишки, как корова, овца, свинья, должны быть распроданы так же, как и лишние орудия, возы и проч.». Если пособие оказано не будет, «степь должна или вымереть, или разбежаться»[39].
Мероприятия правительства по борьбе с голодом, если они и применялись, не были направлены на уничтожение причин, порождающих голодовки. Они сводились лишь к попыткам смягчения их последствий. По правительственной продовольственной программе оказание помощи голодающему населению должно было проводиться путем организации общественных работ и продажи хлеба по заготовительной цене.
Так, в течение 1911 г. из общеимперского продовольственного капитала для двух голодающих уездов Томской губернии было ассигновано[40]:
|
Уезды |
На организацию общественных работ, руб. |
На закупку хлеба, руб. |
На безвозвратные пособия, руб. |
|
Барнаульский Змеиногорский |
150 000 200 000 |
150 000 115 000 |
1550 - |
Денежные средства, затрачиваемые по этой программе, не достигали цели. Огромные суммы, ассигнуемые на общественные работы, расхищались, тратились на приобретение инвентаря и организацию технического контроля. Оплата труда голодающего населения устанавливалась чрезвычайно низкая – 30-40 коп. в день при цене 1 руб. 30 коп. за пуд хлеба и при полном отсутствии корма для скота. Общественные работы не могли поглотить и части той рабочей силы, которую двинул голод в места их сосредоточения. Воспользоваться ими могли лишь крестьяне близлежащих деревень. Для остальных голодающих этот вид правительственной «помощи» оказался недоступным[41].
Полный крах потерпел и второй пункт продовольственной программы царизма – организация продажи голодающему населению хлеба по заготовительной цене. Разоренные голодом крестьяне не имели средств на покупку хлеба. Ни одного из 30 000 пудов заготовленной пшеницы не было продано[42].
Мошеннические операции по закупке хлеба для голодающего населения превратились в источник наживы и обогащения чиновников, заведовавших продовольственным делом. Вокруг продовольственной кампании создалось уголовное дело. На продовольствие голодающим закупался негодный и вредный для употребления хлеб, а их семенные нужды «удовлетворялись» невсхожим зерном.
Так, у Новониколаевского отделения Русского для внешней торговли банка в 1912 г. было закуплено на семенные нужды переселенцев Северо-Каинского подрайона 20 тыс. пудов ячменя и 19 тыс. пудов овса, для Мариинского уезда – 50 600 пудов ячменя. Вся эта огромная масса семенного материала была двинута в переселенческие подрайоны без проверки всхожести. Лишь на ст. Чаны была проведена экспертиза хлеба на всхожесть, которая показала, что он не пригоден как посевной материал. Процент всхожести его оказался от 13 до 70[43]. По преступной санкции Томского губернского управления этот заведомо непригодный в семенном отношении хлеб был отправлен в переселенческие районы и выдан переселенцам как семенной материал[44]. Засеянные полученным в ссуду хлебом переселенческие поля в 1913 г. не дали всходов, и переселенцы, затратившие на их обработку последние силы и средства, были обречены на новое голодание[45].
Хронические голодовки резко повышали заболеваемость и смертность переселенцев. Среди ослабленных и истощенных людей эпидемии свирепствовали в неимоверных размерах. Переселенческие поселки превратились в рассадники инфекционных заболеваний.
Даже по значительно преуменьшенным данным переселенческой организации, с половины января по май месяц 1910 г. в Томском переселенческом районе было зарегистрировано 6518 остро инфекционных больных[46]. В 1913 г. было зарегистрировано 26 029 больных, из которых 11724 - инфекционных[47].
Вспыхивающие эпидемии принимали угрожающий характер и не прекращались в течение нескольких лет. Так, в Тюхтетском переселенческом подрайоне Томского уезда и губернии эпидемия тифа свирепствовала, не прекращаясь, с 1911 по 1914 год. В апреле месяце 1912 г. в этом подрайоне насчитывалось до 38 заболеваний в неделю, а в июле за 8 дней в одном поселке Романовском заболело 24 человека. В 1913 г. эпидемия приняла еще более угрожающий характер. В первую неделю октября было 11 заболеваний, а к концу месяца уже около 70 заболеваний в неделю. В летние месяцы их количество поднялось до 90 в неделю[48]. Губернский врачебный инспектор, непременный член губернского по крестьянским делам присутствия и сотрудник газеты «Сибирская жизнь» после обследования в январе 1914 г. Тюхтетского переселенческого подрайона вынуждены были признать, что ими «констатированы тифозные заболевания в 20 поселках, хотя существование тифа можно предполагать и во всех остальных. Там, где тиф свирепствует, переболели целые семьи поголовно, и нередко встречались такие положения, когда в семье совершенно нет трудоспособных - или больны, или выздоравливают»[49]. В 1910 г. вспыхнула эпидемия сыпного и брюшного тифа в Туринском, Тарском и Тюменском уездах Тобольской губернии. Она осложнялась тем, что наряду с тифом наблюдались заболевания корью, натуральной оспой и холерой[50].
При громадной заболеваемости переселенцы были почти лишены медицинской помощи. В 1912 г. на весь Томский переселенческий район было только 47 врачебных и фельдшерских пунктов при 16 врачах и 61 фельдшере. Ими обслуживалось 1647 поселков с населением 417 500 человек[51]. Это значит, что один медицинский пункт обслуживал 35 переселенческих поселков, а на одного врача приходилось 26 468 душ. В Тобольском переселенческом районе в 1913 г. работало всего 7 врачей, на каждого из которых приходилось 40 тыс. переселенцев[52].
Ясно, что ни о какой медицинской помощи при этом нельзя говорить. Это вынуждены были признать даже чиновники, ведавшие переселенческим делом. «Свирепствующие эпидемии сыпного тифа, дифтерита, скарлатины прекращаются лишь тогда, когда на участке, пораженном болезнью, переболеют все», - признавал в отлете заведующий III Кулундинским подрайоном[53]. Из зарегистрированных в течение 1910 г. остроинфекционных больных лишь 9,5 % могли попасть в больницу, в 1913 г. лишь 511 остроинфекционных больных получили лечение, а остальные 11 213 в больницу не попали[54].
При таком медицинском обслуживании переселенческие поселки превратились в очаги смерти. Огромная смертность уносила десятки тысяч переселенческих жизней. Так, Романовское волостное правление Томского уезда и губернии доносило, что за 1913 г. от свирепствовавшей эпидемии брюшного тифа смертность достигла 20 %, в результате голода в Кулунде на некоторых поселках погибло до 40 % населения, село Ореан вымерло на треть своего состава, эпидемия сыпного и брюшного тифа в Тобольской губернии унесла до 50 % населения многих переселенческих участков[55].
Рассмотренные материалы с неопровержимой ясностью показывают, что в период становления переселенческих хозяйств на новых местах глубоко проявились все порочные методы ведения переселенческого дела самодержавно-бюрократическим аппаратом. В. И. Ленин по этому поводу писал: «От новой, буржуазной, аграрной политики, ведомой такими средствами и приемами, руководимой такими социальными элементами, происходящей в такой обстановке, не может выйти ничего, кроме краха»[56].
В. И. Ленин указывал, что лишь при правильной организации переселений они могли бы иметь известное значение, как для Европейской России, так и для окраин, а «нынешняя организация переселенческого дела лишний раз показывает и доказывает, что наш «старый порядок» абсолютно не способен удовлетворить самые элементарные хозяйственные потребности населения; негодная постановка переселения еще раз свидетельствует, что нынешние господа положения импотентны сделать хоть что-нибудь для хозяйственного прогресса страны»[57].
[1] ЦГИАЛ, ф. 391, оп. 3, 1908-1914 г., д. 758, л. 320.
[2] Годовой отчет по Томскому переселенческому району за 1907 г., СПб., 1908, вып. 44, стр. 6.
[3] Там же, стр. 6.
[4] ГАТО, ф. 239, оп. 1, 1907 г., д. 24, л. 11—11 об.
[5] Годовой отчет по Томскому переселенческому району за 1907 г., стр. 46.
[6] ЦГИАЛ, ф. 391, оп. 5, 1915-1916 гг., д. 1693, л. 3; оп. 4, 1911- 1914 гг., д. 704, л. 1.
[7] ЦГИАЛ, ф. 391, оп. 3, 1907-1909 гг., д. 417, л. 18 об.
[8] Сборник статистических сведений об экономическом положении переселенцев в Сибири. Западная Сибирь. Восточная Сибирь. (Материалы по об следованию типичных переселенческих поселков, собранные и разработанные под руководством и редакцией В. К. Кузнецова.) Вып. 1, СПб., 1912, стр. 188.
[9] Наставления ходокам и переселенцам. Изд. Бюро Южно-Русской областной земской переселенческой организации. Полтава, 1912, стр. 4-5.
[10] Сборник статистических сведений об экономическом положении переселенцев в Сибири. Вып. 1, изд. 2, СПб., 1913, стр. 46.
[11] Там же, стр. 40, 45.
[12] Сборник статистических сведений об экономическом положении переселенцев в Томской губернии, Томск, 1913, вып. 2, стр. 190-191.
[13] Сборник статистических сведений об экономическом положении переселенцев в Сибири. Вып. 1, изд. 2, СПб., 1913, стр. 40, 45.
[14] ЦГИАЛ, ф. 391, оп. 5, 1913-1914 г., д. 107, л. 29.
[15] Там же, д. 104, л. 7.
[16] Там же, л. 8, 9, 9 об., 11 об.
[17] Там же, л. 2, 3.
[18] Там же, л. 10, 10 об.
[19] Там же, л. 11 об., 12.
[20] Там же, л. 24.
[21] Там же, л. 7.
[22] Этот памятник был выстроен Столыпину и Кривошеину в переселенческом поселке Орловском в 50 верстах от Славгорода.
[23] ЦГИАЛ, ф. 391, оп. 5, 1913 г., д. 104, л. 26 об.
[24] Там же, л. 139 об.
[25] ГАТО, ф. 3, оп. 43, 1907 г., д. 608, л. 18.
[26] ЦГИАЛ, ф. 391, оп. 6, 1916 г., д. 433, л. 6.
[27] ГАТО, ф. 3, оп. 43, 1913 г., д. 852, л. 1 об.
[28] ГАТО, ф. 239, оп. 1, 1909 г., д. 34, л. 24; ф. 315, оп. 1, д. 10, л. 31, 40.
[29] ЦГИАЛ, ф. 391, оп. 3, 1909-1910 гг., д. 1338, л. 16.
[30] Переселение и землеустройство за Уралом в 1913 г. Пг., 1914, стр. 67.
[31] ЦГИАЛ, ф. 1291, оп. 84, 1909 г., д. 163, л. 410.
[32] ЦГИАЛ, ф. 391, оп. 3, 1909 г., д. 1315, л. 100 - 102.
[33] Поездка в Сибирь и Поволжье. СПб., 1911, стр. 69, 84.
[34] Там же, стр. 72.
[35] ЦГИАЛ, ф. 391, оп. 4, 1911 г., д. 747, л. 2. Доклад Вашкевича был опубликован в «Известиях Областной земской переселенческой организации» за 1911 г., но этим документом лучше пользоваться по архиву в совокупности с другими материалами, относящимися к этому вопросу.
[36] ЦГИАЛ, ф. 391, оп. 4, 1911 г., д. 747, л. 2 об.
[37] Там же, л. 2.
[38] Там же, л. 3, 7 об.
[39] Там же, л. 5 об.
[40] ГАТО, ф. 3, оп. 44, 1911 г., д. 4017, л. 405.
[41] Сибирские вопросы, СПб., 1962, № 3-4, стр. 16-17; ГАТО, ф. 3, оп. 44, 1913 г., д. 128, л. 199 об.
[42] ГАТО, ф. 3, оп. 44, 1913 г., д. 4017, л. 132 об., 136.
[43] ГАТО, ф. 3, оп. 44, 1913 г., д. 4128, л. 76-77.
[44] Там же, л. 78.
[45] Там же, л. 200.
[46] ЦГИАЛ, ф. 391, оп, 4, 1910 г., д. 44, л. 27.
[47] ГАТО, ф. 239, оп. 1, 1913 г., д. 98, л. 10 об.
[48] Сибирская жизнь, Томск, 1914, № 9, стр. 4.
[49] Сибирская жизнь от 30 января 1914 г., № 20, стр. 2.
[50] ЦГИАЛ, ф. 391, оп. 4, 1911 г., д. 724, л. 5-6; д. 44, л. 11.
[51] Переселение и землеустройство за Уралом в 1912 г. СПб., 1913, стр. 43.
[52] Там же, 1914, стр. 41.
[53] ЦГИАЛ, ф. 391, оп. 5, 1913 г., д. 65, л. 10 об.
[54] ЦГИАЛ, ф. 391, оп. 4, 1911 г., д. 733, л. 7 об., 32; ГАТО, ф. 239, оп. 1, 1913 г., д. 98, л. 10 об.
[55] ГАТО, ф. 239, оп. 1, 1913 г., д. 62, л. 96 об; ЦГИАЛ, ф. 391, оп. 4, 1910 г., д. 11, л. 52; д. 45, л. 83; д. 44, л. 11.
[56] В. И. Ленин. Соч., т. 19, изд. 4, стр. 48.
[57] В. И. Ленин. Соч., т. 18, стр. 75.
Соловьева Екатерина Ивановна
Добавить комментарий