Книга жизни моей вся прочитана...

Глава 1.

Утро детства моего

 

«Жизнь. Жизнь нам дается один раз и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за пошленькое и мелочное».

Эти слова произнес артист Владимир Конкин, играющий героя Павла Корчагина, из кинофильма «Как закалялась сталь» по произведению Н. Островского.

Я бы посоветовал молодому поколению взять эти слова для себя как бы своеобразной путеводной звездой, чтоб не ошибиться в лабиринте жизненных путей и сложных испытаний. А жизнь сложна и запутана, и много нас ожидает на жизненном пути разных ловушек и испытаний. И пройти, поэтому жизненному пути нужно чисто и гладко, чтобы не замарать себя и не быть битым. Поэтому надо быть с трезвой головой, с ясным умом, с сильной волей, быть целеустремленным и обладать реальным представлением о нашей жизни.

Каждый человек в течение жизни оставляет после себя как бы своеобразный след в памяти людей. У одних людей след остается красивый, который может стать примером для подражания другим людям, и этот след создается своей работой, творчеством, если, разумеется, есть талант, или человек владеет театральным или прикладным искусством. И такой след остается в памяти людей на долгие годы, а то и на всю жизнь или несколько жизней.

Но, к сожалению, много окружающих нас людей, живущих рядом с нами, оставляют после себя грязный, некрасивый след. Кроме сожаления и укора, порицания и слез родных не оставляют после себя в памяти людей ничего хорошего. И таких людей, ведущих неупорядоченный, бессмысленный образ жизни, и даже преступный, очень много. И как только таких моральных уродов наша жизнь плодит!

И вот пройдет немного лет, и человека этого нет, и люди его постепенно забывают, как будто не было его на свете. Со временем и могильный крест сгниет, потеряются и умрут все свидетели его жизни на земле.

Какой же след оставил я? К моему сожалению, в своей жизни я много сделал и совершил глупостей и ошибок, что порой, когда вспоминаешь о них, стыдно становиться. При анализе ошибок детства и последующей, сознательной жизни я делаю вывод: моя жизнь сложилась бы совсем иначе, и я был бы совсем другим, если б был рядом хороший и надежный друг. Чтоб было с кого брать пример, и на которого можно было опереться в трудную минуту или получить дельный дружеский совет…

Я родился, вырос и прожил большую часть своей жизни в одной из деревень, которых на Руси тысячи: больших и маленьких, богатых, средненьких и совсем бедных. Наша же деревня – точнее сказать село – Борцово, ничем не примечательно: живет себе, растет помаленьку и обновляется. Испытало оно на себе и трудные годы военных лет, и мирные годы советского развития.

Колхоз имени Пушкина расположен на центральной усадьбе села Борцово. В первые годы становления колхозного производства было создано несколько колхозов, более мелких. Например, в селе Борцово было создано три колхоза. Но в процессе укрупнения и реорганизации колхозы были укрупнены в один на центральной усадьбе, а другие мелкие в других селах были реорганизованы в бригады. У руководящей партии была политика и цель – централизация. Что из этого получилось, будет видно в дальнейшем изложении.

Наше село имеет одну особенность – своеобразное построение. Дома в основном своем составе сосредоточены на одной улице, но зато она вытянулась где-то километра на три, не меньше. Но так как крестьяне строили по своей инициативе и без плана, кто, где хотел, там и ставил свою обитель, то и получилась эта улица (кажется ее название Подгорная) не очень прямой, а с вилюшками. Правда, в последние годы, село стало прирастать другими улицами. Не только в длину выросло теперь, но и расширяться стало.

Дома были построены, особенно в первые годы застройки села, в зависимости от достатка хозяина. Хорошие дома строились из больших распиленных вдоль лиственных или сосновых бревен. И стоят эти дома наверно не менее ста лет. Много домов было построено, так сказать, средних. Но были и совсем развалюхи, похожие скорей на баню или амбар.

Как раз я родился и провел детские годы своей жизни в таком домишке, покрытом земляными пластами – самый доступный для нас кровельный материал. Да, сейчас в селе таких хижин уже не увидишь. А появляются на том месте современные кирпичные благоустроенные двухэтажные дома. Да это и неудивительно – жизнь не стоит на месте, движется вперед, как говорили при советской власти, к светлому будущему.

Как живут люди в нашем селе? Как дома разные построены, так и люди по-разному живут. Да! Я, не ошибусь, скажу, что большинство колхозников, сельчан живут нормально, а это зависит, прежде всего, от нас самих. Если, например, крестьянин работает честно, добросовестно, то у него и достаток в семье, и сыт, и одет по-современному. И в гараже машина, а то и трактор, и скотины полный двор. Молодец, и обеспечен всем необходимым, и на будущее есть поколение.

Но есть, к сожалению, в нашем селе и такие элементы, у которых через день, а то и каждый день праздники. То именины, то крестины – десятки разных праздников напридумывали, и все их надо встретить, отметить и проводить. И перепутали их все, да это для них и не так важно, лишь бы повод был, да и в кармане, чтобы было, чтоб деньги звенели.

И вот такие элементы живут убого, упрощенно, еле концы с концами сводят: обрюзглые, почерневшие в копоти, да обросшие, забывшие, что у них есть дети, которые плохо учатся или вообще не учатся. И живут такие горе-люди, ведя постыдный образ жизни, не доживая до своей старости, бесславно окончив свои дни. Бог им судья! Но ведь это же люди! А человек рожден для счастья, как птица для полета. А где оно это счастье, и какое оно? И почему эти люди обделены этим счастьем?

А на дворе двадцать первый век… Люди в космос летают. И такая чудо-техника внедрена в нашу жизнь, и мы, обладая ей, не можем осилить ее, ибо она не доступна нашему уму. И такое отсталое, разнообразное общество в своем развитии! Одни живут в блеске, роскоши, а другие влачат свое жалкое существование. Какой контраст! Но жизнь не стоит на месте!

Вот и колхоз развился, экономически окреп за счет планомерного и слаженного труда честных рядовых колхозников-специалистов колхозного производства. Большое значение имеет техническое оснащение: машинно-тракторный парк и различные сельхозмашины. Надо заметить, что современные трактора (как гусеничные, так и колесные) мощные, быстроходные и долговечные. При условии правильной эксплуатации и своевременного техухода техника не подведет!

Невольно возникает чувство гордости за нашу технику. Ведь научно-технический прогресс на дворе, осуществляется он во всем, хотят или не хотят этого некоторые тугодумы. Они останутся за бортом истории, если не захотят идти в ногу с обществом. А время идет своим чередом. Как гласит восточная мудрость: часы идут, дни бегут, а годы летят. Одно поколение сменяет другое. Какой бы человек не был, какой бы образ жизни не вел, праведный или преступный, кто бы он ни был по профессии, чтобы он не кушал, изысканные блюда, запивая дорогими винами в ресторане или же убогий образ жизни впроголодь, – смерть всех роднит.

И в общественной жизни одни проблемы возникают, другие решаются. Так наверно оно и должно быть, и будет это длиться без конца. Взять, например, одну из проблем – дороги. Да, дорог с каждым годом становится все больше, и становятся они все лучше. Но в деревнях совсем другая картина. В годы моего детства этой проблемы не было: по всей улице от одних ворот до других напротив была сплошная трава, на которой весело играли дети. Только проезжая часть, метра два-три, была укатана. Была эта дорога хоть и пыльная, но грязи не было. Сейчас же ландшафт сельской улицы украшают либо месиво грязи по колено, либо лужи. В ботинках или туфлях здесь не пройти, спасают только резиновые сапоги. Правда в центре села появился асфальт. Но, по-видимому, нам без грязи не прожить. На то она и Россия. Да это и естественно. В колхозе много различной техники, которая гоняется по улице туда-сюда, когда надо и не надо. Еще бы, пройдет какая-нибудь махина гусеничная.… Какая тут травка!? Сплошное месиво! Да и скотина вносит свой вклад в грязное дело. Что поделаешь, деревня, как была со своими проблемами, так она и остается таковой. Но, не смотря на грязную улицу, село все-таки изменяется, пополняется новыми квартирами и домами кирпичной кладки, в центре села красуется современный дом культуры, административное здание и магазины.

И нельзя ни обратить внимание, что на хорошем месте расположено данное село. Со всех сторон его окружает березовый лес. Красавицы-березки подступают к самым домам или огородам. Вышел из дома – лес рядом. Можно погулять и отдохнуть от мирских забот и подышать свежим воздухом. В лесу воздух чище, ведь лес – это легкие нашей планеты: он очищает воздух, снабжая нас кислородом и озоном. Природа позаботилась о нас! Далее за лесом пастбище, где пасутся колхозные стада, а еще дальше поля и поля. Если окинуть мысленным взором наши поля, что конечно нетрудно, то можно увидеть местами между полями лога и околки. В логах и березовых околках можно найти различные ягоды, калина, смородина, черемуха, ну а в лесах – различные грибы. Дары природы. Не ленись – собирай! Природа щедра!

Да, конечно, можно прожить свою жизнь, не видя красот природы, гулять, не ощущая запаха цветов, трав, не замечать деревьев, стоя в их тени. Видеть хозяйским глазом только дрова, дрова, и такие хозяева земли за свою жизнь срубили наверно не сотни, а тысячи стволов красавиц-берез, не посадив при этом ни одного дерева. Люди добрые, берегите природу, сажайте больше деревьев! Не лишним будет напомнить народную мудрость: срубил дерево – посади два. А мы что делаем?

Озеленяйте свою усадьбу, сажайте ягодные кустарники. Ведь у вас есть дети, внуки, им необходима ягода. Ведь в ягодах содержаться различные витамины и органические кислоты, необходимые организму. И дети будут вам благодарны, и будут всю жизнь вас вспоминать, да и пожилым варенье необходимо. Мы покупаем ягоду, варенье в городе, на рынке, а ведь все это мы способны сделать сами. Мы живем в деревне, и земли у нас достаточно, где можно вырастить картошку, хватит места и для садика. Немного труда и вашей инициативы и вы будете обеспечены вареньем на всю зиму. Да, странно видеть, что некоторые граждане, живущие в деревне, кроме грядок с луком, заросшие травой, не имеют ни одного куста. Простого куста черемухи итого нет. А дети любят, есть черемуху и другую ягоду. Хотелось кстати заметить, что при застройке улицы усадьбы были слишком тесными и маленькими, только и хватало места для маленького огорода и постройки двора для скота, а садик негде было расположить, как будто мы живем в городе с одноэтажными домами, а ведь земли у нас достаточно. Так зачем же тесниться?

И, тем не менее, несмотря на эти минусы, деревня по-своему хороша. Во-первых, и зимой, и летом всегда чистый воздух, которым можно, не остерегаясь, дышать глубоко полной грудью. Да разве сравнишь наш воздух с городским воздухом, грязным и загазованным, где ежедневно снуют по всем улицам туда – сюда тысячи машин. И, безусловно, этот фактор влияет хоть в какой-то мере на продолжительность нашей жизни и здоровье детей и людей. А еще хорошо отдыхать, гулять в лесу или в поле на полянке. Воздух насыщен ароматами разных цветов и трав. Целый букет разных запахов, как чай с хорошей заваркой. Хорошо сказал средневековый поэт на эту тему:

 

        Нет ни рая, ни ада, о сердце мое!

          Нет из мрака возврата, о сердце мое!

          Чем не рай тебе эта полянка с цветами

          После смерти вряд ли другой ты найдешь!

 

А еще лучше, если эта полянка будет для разнообразия и созерцания твоих очей усыпана спелой ягодой клубникой! Поверьте мне, это незабываемое зрелище земного рая! Недаром горожане, побывавшие в деревне, говорят, что в деревне воздух «хоть наливай в стакан и пей на здоровье».

А в лесу сами деревья, березы в частности, обладают свойством благоприятно влиять на биоэнергетику человека. Колеблемые слабым ветерком зеленые ветки с листьями успокаивающе и умиротворенно нашептывают нам что-то, тем самым благоприятно воздействуя на наши нервы и психику. И откроется тебе совсем другой мир: более красивый и прекрасный, более богатый красками. Окружающая природа и жизнь станут для тебя прекрасными. Ты только поверь и будь внимательнее к окружающей природе, к жизни, к людям, и тогда твоя душа будет петь или услышит хорошую музыку.

Мы, люди общества, живем и работаем в обществе, в коллективе, и если мы будем понимать друг друга, будем жить согласованно, то и жизнь будет легче, и проблемы будут решаться быстрее, и все задачи, жизненные ситуации, поставленные перед нами, будут решены.

И вот в этом самом селе я, собственной персоной, с божьей милостью соизволил появиться на белый свет, а проще говоря, родился. А за окном мороз трещит, декабрь свирепствует. Ну что ж родился, так родился. Живи, малец, на радость родителям, веди праведный образ жизни и не криви душой. И вот, ее величество время, стало отчитывать мои дни. И, открыв глаза, с начала своих дней я ничего не видел и ничего не знал. Конечно, день от ночи отличал, поэтому понимал, что ночью надо спать, а днем моргать. Сначала я лежал связанный, как чурбан – пришлось подать голос: развязали, накормили и опять спать уложили. А время идет незаметно своим чередом: пролетел месяц, другой, год пролетел. А я все лежу, да на солнышко гляжу. А для чего же ноги? Не лежать же вечно, надо ходить! Давай, малец, вперед! Попробовал – ноги подсекаются, как ватные. Несколько раз плюхнулся, похныкал. Не хныкать, пацан, идти вперед! И я стал постепенно осваивать естественный метод передвижения. Шаг за шагом – и пошел. Молодец! Движение – это жизнь! Да, кстати, нарекли меня Колей. Ну что ж, Коля так Коля. Вот только теперь каждый второй на селе мне тезкой приходится. Взяли бы и назвали меня, например, Кирюхой. Разве мало имен на белом свете? Тысячи имен!

Прошло еще какое-то время, и этот Колька, то есть я, стал осваивать и познавать окружающий мир. Первым человеком, лицо которого я запомнил, была моя бабушка Ксения Дмитриевна, царствие ей небесное! Сколько ее помню, она всегда была душевным, спокойным, доброжелательным человеком и хлопотала все время у печки. По происхождению она была, если не ошибусь, из вятских. Стоит отметить, что большинство жителей нашей Сибири из переселенцев. Кто рано приехал, тот давно уже считался сибиряком. Приезжают из Вятской, Костромской, Воронежской губерний.  И даже немцы освоились здесь и живут как коренные жители.

И вот эта самая бабушка сказывала мне сказки. Я только от нее и слышал их. Именно она научила меня молитве. «Отче наш…»,  я до сего времени помню, как помню памятник  моей бабушке. Дедушку я не помню, не видел. Отца, кстати, тоже не видел. Ну, Слава Богу, мы прожили и без них.

Как же мы жили? Жили мы в маленьком домишке, в две комнаты, а точнее, прихожая и горница. В прихожей стояла огромная русская печь, где пекли хлеб круглыми булками, а то и калачами. На печке я спал с бабкой. Еще в прихожей стояла железная печка для повседневного отопления, чтоб не замерзнуть. Под потолком была проведена железная дымовая труба большого диаметра, соединяющая железную печку и трубу большой печки. Домик был крыт земляными пластами – самый доступный вид кровли. Да, в те годы шифера мы не видели и не знали о нем. Большинство домов были покрыты тесом, тонкими досками или пластами, как наш дом.

Из мебели в нашем доме в той и другой комнатах стояло по столу, койка, вернее кровать деревянная, да скамейки вдоль стен. Пол и скамейки скребли косарями во время мытья. До того доскребли, что, где раньше сучки были, теперь образовались выпуклости, но пол был чистым. Иногда в доме держали поросенка. Его тетя Нюра мыла в корыте с мылом. А он не хотел мыться. Бывает, попадет мыло в глаза – визжит, как под ножом, но все равно мыли и держали в избе. Под полом держали овечек, западня всегда была открыта в подвал, чтобы там им светло было. Днем сено им бросали прямо под ноги. Был еще в избе иногда, зимой, разумеется, теленок на привязи. Ну и конечно собака была в избе.

Семья наша по составу была не очень большой, но и не очень маленькой. Главенствовала бабка, у нее было 4 сына, Василий, Николай, Григорий и Иван, да три дочери, Нюра, Вера и Дуся. Григорий с Николаем давно уже отдалились и жили в других деревнях со своими семьями. Василия я почти не помню, он погиб в первые дни войны 1941г., прислали похоронку. А вот последнего, Ивана, я помню хорошо. Это было в разгар войны. Дяде Ивану пришла повестка в армию на защиту Отечества, ну и, конечно, другим ребятам из деревни тоже пришли повестки. Пришли они к нам на прощанье, посидели за столом последний раз в жизни… И с Богом! На войну! Тут слезы, гармошка! Все село их провожало в путь. Я остался дома – на дворе мороз трескучий. А на столе соблазнительно стояли бутылки, манящие своим содержанием. Эта была та самая жидкость, от которой никто не отказывался, и которую все так охотно пили. И я соблазнился. Перелил из каждой бутылки, а их было пять, в стакан оставшиеся капли – и в рот. Видел же куда ее, родимую, вливают. У меня во рту и в горле перехватило все, я не мог вздохнуть! С тех пор я надолго запомнил вкус этой жидкости.

Итак, в нашей семье остались одни женщины. Тетя Дуся уехала в город Тогучин, выучилась там и стала работать токарем. Тут вскоре умерла бабушка. Мама Вера уехала в другой район искать птицу счастья, поэтому большую часть своего детства я мало ее видел. Так началось мое босоногое детство. Как же проходило оно?

Я родился в голодный, это подтверждается литературой, 1933 год, и этот факт, как проклятие или отпечаток был наложен на всю мою жизнь. В чем это проявилось? Сколько себя помню, наверно с первых дней своей жизни заимел физический недостаток – дефект речи. Я сильно заикался и мало еще того картавил, не мог выговорить букву «р».  Зачем ее вообще в алфавит поместили! Вот глухонемые вполне обходятся без нее. Сколько я видел людей, сотни и тысячи, но такого экземпляра, как я, нигде не встречал. По-моему это было со мной от постоянного недоедания и неполноценной пищи. За все свое детство я не помню, чтобы съел конфету или пряник. Но зато хорошо помню, в колхоз привезли жмых для скота, корм для свиней наверно. Это такой остаток выжимки, по-моему, соевого масла, вкус напоминает сою. Я хорошо помню его вкус. И вот я грыз этот жмых вместо пряника, хотя в те военные годы в магазинах вообще пряников не было.

Что же касается моего дефекта речи, то я не мог показаться ребятам, даже соседским: они дразнили меня, постоянно надсмехались надо мной, я был среди них гадким утенком. И это, по-видимому, наложило отпечаток на мой характер и на мое воспитание, и сопровождало меня все мое детство. Сказывалось это на мне даже в школьные годы. Бывало, выучу на урок стихотворение, понимаю, что знаю его отлично. Учительница вызывает к доске, просит рассказать стих. На меня смотрит весь класс. А я стою, как вкопанный, сгораю от стыда и молчу. Садись двойка. И так вся учеба – сплошные двойки.

Я не могу сказать, что все так жили. Конечно же, нет. Какая-то часть населения жила нормально, по-человечески, но много было и таких, как мы – бедных крестьян, еле-еле влекущих свое бренное существование. И нельзя сказать, что все мы были какими-то лодырями. Нет. Ведь все работали, все колхозники работали. Например, моя тетя Нюра всю жизнь работала конюхом, много лет работала с жеребцами. Были у нее и поощрения. Я помню, как-то раз, ее наградили корочкой. Там было написано « Инспектор по коню». Она несколько раз была народным заседателем: на судах заседала. Правда неграмотной была, кое-как могла лишь расписаться. А на лбу у нее была печать от конского копыта: конь лягнул ее, и этот отпечаток хорошо был заметен на лбу. Правда у нее голова после этой печати сильно болела, наверно, поэтому она рано умерла. Дядя Гриша тоже работал конюхом, но жил в другом селе – селе Шумилово, к нам только в гости иногда приезжали.

Как я уже говорил, мы держали корову. Она доилась даже в военное время. Но налоги нас давили, поэтому большую часть молока мы сдавали государству. А государство – это как бездонная дыра: все туда вали, а себе ничего не оставляй. По улице ездил на коне специальный сборщик молока с флягами и собирал молоко. Денег колхозники не получали, а налог платили. Я хорошо помню каждый год: сначала надо недоимку прошлых лет уплатить, а потом все остальное. Но где взять деньги? И люди искали выход из ситуации. Многие так делали: стряпали какие-нибудь пирожки, накапливали яичек куриных – и на базар.

А базар в годы войны был в селе Буготак, от нас примерно километров двадцать. Соберутся несколько человек, запрягут лошадку и в путь. Лошадка везет груз, а позади ее идут люди. Один раз меня тетка Анна взяла с собой – хотя я совсем был еще мальцом, было мне лет 7 наверно. Шли всем коллективом.  Так интересно было! Поселка Горного в те годы не было, а был там поселок Александровск, через который проходила дорога. Но дороги, как сейчас асфальтовой, не было, а была конская дорожка. Базар был там, где сейчас проходит дорога к остановке Льнозавод. Там был пустырь и несколько длинных столов. А народу было больше, чем сейчас в Тогучине: приезжали со всех деревень, а деревень в то время очень много было. Привозили мы в Буготак сдавать картошку, на станции был специальный приемный пункт. Народу было видимо-невидимо, очередь даже выстраивалась, чтобы сдать картошку – по нескольку вагонов нагружали. А сейчас от этого приемного пункта остались лишь бетонные столбы, как своеобразный памятник равнодушию и бездушию господам начальникам. Возили люди эти пирожки и в город Новосибирск. А как же, жить-то надо как-то! Искали любые выходы из положения! Еще заставляли людей собирать и отправлять посылки на фронт солдатам. Что в них складывали? Женщины вязали варежки и носки из овечьей шерсти, сухари сушили, а также масло сливочное с килограмм. Напишут письмо с пожеланием о скорейшем окончании войны, и отправят на фронт.  

Но чем же мы питались? Все трудоспособное население работало, не покладая рук, без выходных и праздников. За добросовестный труд людям начисляли трудодни. Скажем, отработал день  – заработал один трудодень, хорошо работал – полтора трудодня. За лето подсчитают количество трудодней, а осенью распределяют пшеницу из нового урожая после уборки. Если урожай выдался на славу – то по килограмму пшеницы на трудодень, если же плохой урожай – то граммы. Бывали годы неурожайные, скудные: то засуха, то град побьет.  И приходилось крестьянину питаться со своих грядок, со своего огорода. И жил лишь надеждами, да молитвами. В предвоенные годы, да и во время войны зачастую были неурожаи или относительно низкие урожаи. Зачастую на это влияли капризы матушки-природы.

Сколько бы колхоз ни работал, как бы ни старался, капризы природы решали все: либо засуха либо, наоборот, проливные дожди не вовремя, либо урожай уйдет под снег –  и все труды насмарку. Не редкими были и стихийные бедствия, такие, как ураган с ливнем, которые не только посевы губили, но и деревья с корнями вырывали. А то и град выпадет, постарается, все побьет, и даже стекла в рамах выбьет. Вот такие стихийные бедствия выпадали на нашу долю, как будто природа или Всевышний испытывали людей на прочность и выживание. Но, несмотря ни на что, выдерживали все испытания. Хорошо помню одно засушливое лето, такое жаркое, что  трава высыхала на корню. Так вот, была в деревне Шумилово церковь и поп. И вот собрались в один из засушливых дней богомольные старушки, старики во главе с попом и возглавили крестный ход. Пошли с молитвами в поле, неся во главе икону. Батюшка Дмитрий, неся ведерко с водой, веничком разбрызгивал по сторонам, прося Господа, чтоб послал дождя. А мы, пацаны, ради интереса шли позади. И богомольные старушки, искренне веруя, надеялись на Всевышнего, молили хоть как-то повлиять на урожай. Не помню, правда, был ли в тот день дождь или нет. И невольно сами земледельцы влияли прямо или косвенно на урожай. Как это понимать?

Во-первых, пахали конями. Быки были, но на них не пахали – они выполняли второстепенные работы и пахали относительно мелко. Во-вторых, сорняки на полях глушили культурные посевы. В основном это был овсюг. Его корни настолько глубоко врастали в землю, что их и не выдернешь, и не вспашешь. Была и масса других сорняков. Колхозники старались как-то избавляться от них. Соберут со всей деревни трудоспособное население, выстроят в цепочки по метру друг от друга и вперед! Идет женщина и перед собой выдергивает сорняк. Но сорняков из года в год не уменьшалось, а, наоборот, прибавлялось. Злостный сорняк овсюг на некоторых полях полностью заглушал пшеницу или овес. На это влияло также обмол зерна на примитивных ручных веялках. Две женщины крутят веялку, вентилятор работал вручную, а другая женщина насыпает и отгребает провеянное зерно. Естественно все сорняки не отделялись, а шли в семена, а весной – в землю. Вот такой вот кругооборот. Попадали семена в муку, хлеб. Я никогда не забуду хлебец нового урожая с таким специфическим вкусом полыни, горьковатым, что даже не надо приправлять горчицей. Но все равно вкусный.

И вот мы, трудовое население, ждем осени, годовалого результата нашей надежды и терпения. После завершения всех полевых работ, провеяв, просортировав пшеницу, делят ее по трудодням, в зависимости от убранного урожая. Распределяют по килограмму на трудодень, а то и меньше. Кто-то получит всего один мешок зерна, какой-нибудь лентяй (бывали и такие), а кто-то – 10, а то и 20 мешков, кто работал без выходных. Большое значение имело для урожая качество семян, его сортность. Ведь очень важны и прошлые годы. В колхозах не было таких специалистов, как агрономы и селекционеры, и поэтому сеяли культуры без плана. Как начнут на одном поле сеять пшеницу, так и сеют ее родимую из года в год, десятки лет, не соблюдая никаких севооборотов. В последующие же годы, после войны, стали появляться люди с дипломами о высшем образовании, и, благодаря им, в колхозах стали наводить порядок. В иные годы, до осени, до нового урожая хлеб в закромах уже иссякал. А хлеб – всему голова. Поэтому приходилось ремень потуже на штанах затягивать и искать другие источники питания.

Вот закончилась долгая зима, весна наступила, снег сошел с огорода, с полей. Я беру лопату – и в огород. Где был куст – там ковырну, а там, если повезет, может оказаться картофелина. Так, перекопав значительную часть земли, насобирал с полведра картошки. Картофелины были мягкими, замороженными. Я шел домой радостный, а как же, есть чем живот наполнить! Проживем! Дома мать, обработав картофели, соответственно что-то отбраковав, постряпала вкусные питательные лепешки, похожие на котлеты. Их мы называли чибриками. А через день-два снова в поход на промысел.

Вот и подсохла земля, выросла трава, и мы, пацаны, стали ходить на другой вид промысла. Рвали там жучки, борщевик или  дудник – его по-разному называют  – кто как. Вырастает он до метра высотой и выше, соцветие – зонтиком белого цвета. Эти дудки очищают от внешней кожуры, а потом хрумкаешь на здоровье. Варили из них иногда борщ – от того и название – борщевик. Если правильно приготовить такой борщ, с приправами,  то почувствуешь неповторимый вкус. И вареники из них отменные получаются, очень вкусные, пальчики оближешь. Еще мы ели гусинки, трава такая, и медунки, которые наверно знают все. Они, оказывается, съедобные. Ну и щавель, растущий в лесу, его тоже все знают. Еще кое-какая трава шла в пищу. А в огороде своем рвали и варили лебеду, листья крапивы, бобовые листья, листья от горошка – все шло в пищу. И ничего с нами не случалось, живыми остались. Птичьи гнезда зарили, лазили по деревьям, собирали сорочьи и вороньи яйца. Ни клещей, ничего не боялись. Саранки выкапывали. Вот так мы жили, росли. Играли в разные игры, в которые почему-то современные дети не играют.

В какие же игры мы играли? Самой распространенной игрой в деревне была лапта с мячом. В годы детства эта была самая любимая моя игра. Играли также в городки. Еще играли в «третий лишний»: становились парами в круг и мячом выбивали третьего лишнего. В «чижика» играли и в другие игры. В каждой деревне были деревянные качели. Становились на перекладину, привязывали к ней ноги и раскачивались. Раскачивались все сильнее и сильнее, так что летали вкруговую. Конечно, мало находилось смельчаков, чтобы совершить такие круговые обороты. Любили играть в прятки. Так что никогда не скучали. Лично у меня игрушек заводского изготовления никогда не было. Я копил пустые спичечные коробки, делал из них домики, крепости. Собирал пустые катушки от ниток. Да и мячики мы делали самодельные, из подручных средств: сшивали из тряпок или скатывали из овечьей шерсти. Помню в школьное время, в преддверии нового года, наша учительница, Евдокия Ивановна, велела нам, мальчикам, сделать  игрушки на новогоднюю елку. Я тогда сделал деревянный самолетик с жестяным пропеллером. После нового года наши игрушки отправили в детсад. Необходимо отметить, что в те годы была трава, и вся улица была в зелени, и мы играли, барахтались, валялись, не боясь, что замараемся в пыли или грязи. Только проезжая часть была укатана.

Мои дорогие друзья детства, никогда вас не забуду! Это сосед через дорогу – Видюков Анатолий Гаврилович: вырос, выучился, получил диплом инженера-строителя, жил в Искитиме. Карпиков Николай Алексеевич – тракторист, Романенко Петр Андреевич и его брат Николай Андреевич – скотники. Лисов Павел – наш заводила, наш старший товарищ. Он постарше был, хороший механик. О небеса! Почему так несправедлива жизнь? Все они на том свете. Никого из них нет. А какие были люди – работяги, семьянины…

Павел Лисов как-то зимой преподал мне урок физики. Был мороз, градусов под двадцать. Он сказал: «Ты, Коля, иди домой. Там у вас на двери висит замок, лизни его языком». Ну конечно мне стало интересно, я ничего не знал, отправился домой и лизнул замок. Язык пристыл. Оторвал, кожа осталась на замке, а на языке кровь. Вот мой первый урок по физике. И вообще, у нас, мальчишек, да и у более взрослых людей шутки всегда безобидными были, а смех простой, от души. Сложилась у нас в деревне такая традиция – давать прозвища. У каждого мальчишки свое прозвище было. Было прозвище и у меня. Коля Ветров. Ну что ж, Ветров, так Ветров. Так и звали меня.

Да, в те далекие годы на селе не было ни света, ни радио. Не было всего этого. Вот такая своеобразная жизнь. Мы не видели всего этого и жили так, как будто, так и надо. Первые песни мы услышали по патефону, у соседа через дорогу. Анатолий, мой дружок, там жил. Купили они патефон. Как-то летом поставили его на открытое окно и завели. Пели песни, разные. Помню Русланову – «Валенки». Еще помню, артист эстрады читал монолог. Там были такие слова:

 

                 В Москву из деревни      

                     Приехали два мужичка.

                     Попали в Кремль.

                     Там увидели громадину-пушку

                     И обалдели.

                     Ванька, глянь-ка: эта пушка – большая…

 

И тут стали они спорить между собой, чем бы эту пушку зарядить. Один предлагал зарядить бомбой, другой – ядром, и каждый отстаивал свое убеждение. С тех пор я больше не слышал эту пластинку. Да и другие времена, другие песни.

Одним из массовых развлечений тех лет стали кинофильмы. Было это так. Привозил киномеханик на коне  свое хозяйство: аппаратуру, ленты в банках и ручной генератор. Он вешал афишу, и к назначенному часу собирался полный клуб. А клубом у нас была большая изба с возвышением для сцены. Устанавливали проектор, а рядом ставили простой ручной генератор. А чтобы привести в действие этот генератор, то есть, чтобы он давал ток, надо крутить его вручную, как молочный сепаратор. Киномеханик набирал из зрителей добровольцев, крепких парней. Их должно было быть семь: по числу частей всего фильма. И каждый доброволец должен прокрутить одну часть фильма. Затем первого сменяет второй, и так весь фильм. А чтобы они не разбежались раньше времени, механик забирал у них кепки и прятал их. Но зато они смотрели фильм бесплатно. Правда цена за билет была всего 20 копеек, но они на дороге не валялись. И где мне их взять, эти 20 копеек? Правда, мне не приходилось крутить этот генератор, в то время я был еще мал. А фильмы тех лет, а это были годы войны, были немые, без звука, а все слова печатались внизу экрана. Но в последующие годы, после войны, стали привозить бензиновые двигатели, в агрегате с генератором. Постепенно появились звуковые фильмы.

Для нас, мальчишек, это была большая радость. Но где взять эти 20 копеек? Но выход был найден, благодаря стечению обстоятельств. Районное руководство распорядилось, чтобы магазины в селах закупали свежую клубнику по такой же цене. Куда они ее девали – это уже дело не наше. Наше дело рвать и сдавать. И себе ягод хватало, и деньги в кармане стали звенеть. Были же умные люди!

Вот и прошло напряженное лето, и наступило время зимы – время праздников и веселья. Надо отметить, что зимой у тружеников села относительно меньше работ, и поэтому можно отдохнуть и расслабиться. Да, конечно и зимой работы хватает. Скотину надо вовремя напоить, накормить. У нас же, пацанов, свои заботы. На дворе мороз трещит, пугает нас, а нам побегать и покататься на чем-нибудь хочется. Ведь катание с горок – это одно из самых веселых развлечений, дети быстрее развиваются и растут. Только надо потеплее одеться и обуться. Пробовал кататься на валенках – быстро прохудились, то есть дырки появились. А ноги мерзнут. Валенки надо подшивать – некому, а сам не умею. И вот нашелся выход. Его взрослые подсказали. Подсказали сделать самодельный самокат, так называемый лодок. Надо подобрать такой обрезок доски, чтобы можно было удобно усесться, затем обмазать тонким слоем коровьего навоза, поливают водой и на мороз. А за ночь все это застывает. Вот и вся технология транспортного средства передвижения готова! Да не забудь веревочку прибить – рулевое управление. А затем скорей на гору, и вниз со скоростным спуском. Ни с чем несравнимое удовольствие! Научились делать мы и лыжи! Попробуй, купи заводские лыжи! Денег нет. Ищи выход. Выход есть. С помощью топора делаем заготовки из ствола осины, не очень толстой и не очень тонкой, вытесываем дощечки, необходимой длинны и ширины. Носки загибали несложным приспособлением. Ложили эти полуфабрикаты в теплой комнате, если была возможность на печке или возле нее, и через несколько дней они высыхали. Оставалось только прибить ремешки и в путь. Не лыжи, а скороходы-снегоходы. Сколько километров мы на этих лыжах пробегали и не сосчитать! И с горок любили кататься. Дела искусственные трамплины, чтобы разогнаться на них и подпрыгнуть. Ну и падали, конечно, лыжи – в разные стороны, а мы дальше кубарем катились вниз. Долой возвращались уже затемно, все в снегу. Одежда и штаны, обледенелые, стоят на тебе колом. Вспомним, как у поэта Сурикова сказано:

 

                 Весь ты перезябнешь,

                 Руки не согнешь.

                 И домой тихонько,

                 Нехотя, бредешь.

                 Ветхую шубенку  

                 Скинешь с плеч долой,

                 Заберешься на печь

                 К бабушке седой.

 

Как будто про меня написано это меткое поэтическое выражение. Ах, детство, детство. Босоногое детство мое! Не забуду тебя никогда! За все годы детства я не помню, чтобы мы серьезно ссорились или, хуже того, дрались. Не было среди нас ни ссор, ни драк. Я лично в течение своей жизни в коллективах соблюдал нейтралитет и взаимное уважение.

 

              О, память детства, ты сильна!

                 Ее буду помнить я всегда

                 И своих друзей не забуду никогда!

 

И вот однажды, в один из летних дней, в самый разгар лета, мой дружок  Петя Романенко предложил мне пойти с ним на рыбалку. Я, ссылаясь на неумение рыбачить, отказался, да и удочки не было. «Ну, это пустяки! Я научу тебя рыбачить, а удочку я тебе дам – у меня есть», – в ответ сказал он. И вот Петька принес крючки из дома. Я взял дома нитки вместо лески, сделал поплавок из гусиного пера и нашел кусочек свинца для грузила. Снасть готова! Удилище вырезали, накопали червей прямо на берегу речки. Стали выбирать место для рыбалки потихоньку и, подойдя к реке, заметили в воде щуку – она грелась на солнышке. Мы попытались засунуть ей под нос удочку с червяком, но она, почему-то, не захотела, есть червяка, наверно, была сыта. Но тут подплыла стайка пескарей, и, окружив мой крючок, обследовали остановку. Приманка, по-видимому, им понравилась, и один из них  клюнул на удочку. Поплавок запрыгал. Петя (он был рядом) увидал и крикнул: «Дергай!». Я дернул, да, наверное, так сильно, что бедная рыбешка сорвалась с крючка, а другие рыбешки, увидав все это, вмиг уплыли. И мы, в ожидании клева, долго еще ждали, пока рыбы вновь осмелятся подплыть. Итог той многочасовой рыбалки: я поймал 2 рыбешки, а Петька – 5.

И вот, идя уже домой, Петька предложил мне поставить удочки на ночь. Наделали крючков из стальной проволоки, накопали червей и вечером пошли ставить удочки. Привязав лески на палки, ставили наши удочки под коряги. Нужно отметить, что в то время в речке водились налимы. И вот мы, закончив все свои дела, отправились по домам. И прежде чем разойтись, договорились о месте встречи утром. Петруша сказал, что у них дома есть будильник, который разбудит его безо всяких проблем. У меня же будильника не было, и мы решили сделать вот что… Петруша должен будет прийти рано утром к моему дому и разбудить меня. А чтобы не стучать и не разбудить мою тетку, я  привяжу к руке нитку и просуну ее в дырочку в окне. Он придет, дернет за нитку, и я проснусь. А что? Будильника нет, поэтому приходится искать другие пути. Сделал все как договаривались – я был на привязи, как Бобик. Утром я крепко спал. Проснулся я оттого, что моя правая рука дергалась так, что складывалось впечатление, что кто-то хочет ее оторвать. Я быстро очухался, дернул за веревочку обратно, подав знак, что, мол, сигнал принят. И мы пошли на промысел.

Было раннее утро, когда мы отправились в свой путь. Еще ощущалась утренняя прохлада. Заря с каждой минутой становилась ярче, светлее становилось с каждой минутой. В такое раннее время редко кто из людей вставал, но петухи уже вовсю горланили, будоража свой куриный гарем. В низких местах и над речкой стоял густой туман, охватывая все тяжелой, мрачной пеленой. Нам предстояло пройти огородом за околицу, а дальше – лесом до речки (всего с километр пути). Лес, прикрытый белой фатой из тумана, таинственно стоял в сумерках, в своем гордом величии. Нет, это был непростой лес. Это был волшебный лес Дерембеева царства, полный чудес и разного рода лесных жителей, охраняющих сокровища злого волшебника от любопытных людей – искателей сокровищ. Но мы, два витязя младых, не из робкого десятка были, сумели постоять за себя. А вон там, за раскидистой березкой кто-то стоит, тайно поджидая нас. Неужели сам леший притаился. У меня холодок по коже пробежал. Нет…Вперед! Не отступать же нам! Мы же вдвоем при том! Подойдя поближе, мы увидели, что нашим лешим оказался всего лишь старый трухлявый пень, но для нас он оказался настоящим испытанием на храбрость. Интересно, какие сюрпризы еще готовил нам волшебный лес! В таком лесу, наверно и русалки водятся. Сидят где-нибудь на ветвях и на звезды любуются, или поджидают заблудшего и потерянного странника. Пропадет тогда несчастный! Но нас они побоятся. А где-то, может, и гномы водятся. Но эти лесные жители заняты своими делами: работают где-нибудь в своих подземных норах-пещерах, добывая съедобные коренья для пропитания. Итак, не попав ни в одну из ловушек и не встретив ни колдунов, ни русалок, мы пришли к нашей цели, где накануне вечером ставили на ночь удочки. К этому времени туман стал рассеиваться, и тьма отступала.

А в лесу гам и перезвон: природа ликует, все лесное население старается не проспать восхода солнца, старается использовать каждый луч летнего солнца, а оно щедрее всех дарит энергию. Каждая птаха, по-своему, старается выразить свою радость к жизни, теплу и свету. Каких голосов тут только не услышишь! Как прекрасно поют соловьи, как будто демонстрируют свое мастерство другим представителям птичьего царства, сладко высвистывая разные мелодии своего дивного пения. Кукушки однообразно кукуют, как будто зациклились на одной ноте. Можно было услышать на утренней зорьке чувыканье косача и бульканье самок глухарей. И много еще можно услышать в лесу разных голосов разных птиц, которых я не знаю. Как будто каждая птаха старалась внести свою ноту в общий хор летней песни.

А вот и речка-быстротечка! Мы стали проверять удочки,  и к нашей обоюдной радости на некоторых крючках трепыхались рыбки. Ни много, ни мало – но на завтрак хватит. Это стало для нас праздником первого улова. Мы рыбаки! Каждому досталось по два налима. А налимы – это не пескарь какой-нибудь, не малявка, а полновесная мясистая рыбина, которую я никогда не видел. Мы шли с другом, радостные, и обсуждали дальнейший ход рыбалки.

К этому времени туман и вовсе рассеялся, солнышко взошло, стало теплее и веселее на душе – начался новый день, жизнь продолжается!

Как-то раз, в один из летних дней, к нам в село приехал фотограф. Он поселился в одном большом доме, заняв там одну комнату. Слух о приезде гостя быстро облетел всю деревню. Многие люди сразу решили запечатлеть свое обличие на долгие годы, а то и на всю жизнь. Как-никак память останется детям, а, возможно, и внукам. Моя мать тоже решила не отставать от людей, и, умыв меня и переодев в чистую одежку, мы отправились к фотографу на прием. А там такая большая очередь выстроилась! Но вот, спустя какое-то время, дошел и наш черед. Нас усадили на стул: мать села, а меня посадила к себе на колени. Пока мы с нетерпением ждали начала процесса, фотограф, в это время, колдовал над своим аппаратом. Тут фотограф зачем-то спрятался от нас, накрывшись с головой под черное покрывало. Мне почему-то стало смешно. В это время дядька-фотограф вылез из-под покрывала и, показав пальцем на круглое стеклышко, предупредил нас, сказав, что из объектива сейчас вылетит птичка. От удивления я открыл рот. Но фотограф, усмехнувшись, сказал: «Закрой рот, а то туда залетит птичка». А потом вдруг щелкнул, нажав на что-то. Вот и все. Можете идти», – сказал он, слегка улыбнувшись. Выйдя на улицу, я тут же спросил у мамы, почему птичка так и не вылетела. В ответ мама сказала, что ее там просто не было. Мне стало жаль бедную птичку. Но фотография тех времен у нас сохранилась. Это была первая моя в жизни фотокарточка!

Лето… Какое чудесное время для нас – пацанов. Ежедневное купание, рыбалка, походы за ягодами по полям и лесам. Наверно, это наследственные гены у нас в крови, полученные от наших далеких предков. Любовь к путешествиям, жажда познания, интерес к окружающей нас среде и неизвестности всегда были у нас в крови. Что там за горизонтом? Может страна, какая неизвестная или царство какое? Как верно сказано в одной из песен:

 

               Кажется, давно ты меня ждешь?

                  Край, где ни разу я не был…

 

Так и мы, шайка босоногая, сплоченная единым стремлением, обходили все окрестные леса и поля за десятки верст от родимого дома. И однажды, забредя относительно далеко от нашего села, наткнулись на непонятные для нас какие-то развалины. При беглом осмотре нам стало ясно, что когда здесь жили люди, причем давно. Остались лишь глиняные возвышения, заросшие бурьяном  и изрядно подпорченные мышами или другими зверьками. 

Один контур имел размеры большие, чем другие. Это, скорей всего, был двор для содержания скота. Недалеко были остатки более мелких построек – здесь, значит, жили люди. Но один дом, находящийся неподалеку от других строений, сохранился. Он был деревянным, большим, добротной работы из толстых смоленых бревен. Это, по-видимому, была их контора общественного назначения. Мы его обследовали. Стекол в доме не было, а в доме под потолком нашли себе жилище ласточки. Из гнезд уже выглядывали их птенцы, а ласточки, между тем, изредка залетали, тревожась за своих детишек.  А снаружи жили воробьи, весело чирикая, обсуждают свои воробьиные проблемы. А немного дальше, на возвышении, на лесной поляне стояло какое-то полуразвалившееся сооружение. При ближайшем рассмотрении мы пришли к выводу, что это была ветреная мельница, стены которой были сложены из бревен, полусгнивших, но еще стоявших стеной. Посреди этого сооружения стояло огромное бревно, соединявшее ветряк с камнем жернова. Этот камень сохранился, а ветряк стоял уже без лопастей. В стенах виднелись большие щели, сквозь которые продувал сквозняк ветра. Это было печальное зрелище, и мы с друзьями отправились дальше. Недалеко протекал ручей с холодной водой. Ручей вытекал из небольшого колодца со срубом, хорошо отделанного. По-видимому, здесь жили деловые люди, но, по каким-то причинам, покинувшие это место. В ближайшем лесочке мы наткнулись на небольшое кладбище из трех или четырех крестов. Придя домой, я стал допрашивать тетку Анну, кто там жил, когда и почему они покинули эти места. В ответ сказала, что раньше там жили коммунары, а больше она ничего не знала.

И вот спустя много лет мне, по прихоти судьбы, пришлось еще раз побывать в этих местах. В то время я работал трактористом и пахал как раз те поля. И, к моему удивлению, там не осталось никаких следов – ее величество Время все сравняло с землей. Родничок был тщательно затоптан скотиной, место, где был колодец, полностью зарос тальником, дом же был перевезен в деревню (в нем, и по сей день, живут люди). Нашел тот березняк, где кладбище было – ни одного креста не нашел и даже могильных холмиков. Там, где раньше мельница стояла сейчас распаханное поле. Вот так исчезли с лица земли таинственные и безызвестные коммунары, первые энтузиасты, становления колхозного производства. Я попытался в архивах поискать, но никаких следов не нашел. А если и есть где-нибудь какие-нибудь документы, то находятся они за семью печатями или засекречены, как это бывает обычно у нас в России. Да и не для наших это глаз. Пускай пылятся там и хранятся там для более далеких времен – не будем их беспокоить. Старики, свидетели тех далеких событий тридцатых годов, давно умерли, а современники и вовсе ничего не знают. Подумаешь, какие-то коммунары жили – у каждого свои проблемы, да и поважнее тех будут. Невольно делаешь вывод. Мы живем в цивилизованном обществе, высоко развита наука и техника. Все мы считаем себя грамотными и эрудированными членами общества, учили в школах историю древнего мира. Изучали быт людей, живших много лет тому назад в далекой древности. А наши деды и прадеды жили рядом. Как они жили? Каков уклад и образ жизни был в те трудные времена. Ведь вся их жизнь в большей степени, чем наша, зависела от капризов природы и сумасбродства правителей. Жизнь каждого человека в те времена висела на волоске как дамоклов меч. А ведь они были простыми крестьянами, которые также работали, пахали, выращивали хлеб наш насущный. Только техники как таковой у них не было – все на лошадях, на быках, а то и на коровах бороздили землю примитивными орудиями труда и все вручную, до десятого поту. Они также любили друг друга, любили своих детей. Школы, конечно же, не было, а учились как чеховский Ванька Жуков. Но так же как и мы веселиться умели, также болели и умирали. И мы с вами, современники двадцать первого века, должны все это забыть, ничего не видеть, ничего не помнить, ничего не знать? Как Фома, непомнящий родства?

Да, всему бывает конец. Вот и лето кончается. Осень незаметно подступает. Скоро сентябрь, а стало быть, я пойду в школу – начнется учебный год. Начнется новая для меня жизнь, непонятная и непривычная, а это значит, кончается детство, милое моему сердцу. Детство, прощай навсегда! Все, что было со мной, хорошее и плохое, останется позади. С осени начинаются огородные работы. Особенно трудоемкой работой является копка картошки. Как копали наши деды и прадеды сотни лет тому назад, так и мы, в век наш копаем вручную и садим. Никакого прогресса нет. И какой из всего сказанного выше мы можем сделать вывод? А вывод напрашивается сам по себе: частный труд – это устаревший метод работы, трудоемкий и мало эффективный. Столько затрат ручного труда, а результат маленький. Сельскому хозяйству необходима техническая основа. Пока же этой основы нет, а есть только лопаты, да вилы.  Работай себе, да ковыряй помаленьку.  А нам и не привыкать, да и большого ума не надо в земле лопатой копать. А пока, накануне сентября, вовсю  идет подготовка к школе, как будто будет большой праздник. Сшили, во-первых, мне новую одежку, разумеется, из холста домотканого. Тем более, что ткацкий станок (или как его еще называют красна) у нас имелся. Он стоял у нас в избе на почетном месте, и женщины, по мере необходимости, упражнялись в ткацком мастерстве. Надо заметить, чтобы соткать полотно, надо сделать много работ. Во-первых, нужно сделать тонкие нити, которые прядут из кудели. А прясть надо на прялке хитроумного устройства. Да и с куделью много хлопот возникает. В те годы такие ткацкие устройства во многих хозяйствах были. Да и с сотканным  полотном, прежде чем его  кроить, еще много канители. Полотно отбеливают, а чтобы оно было мягким, обрабатывают вальком (это такое специальное приспособление с зубчиками -  им стучат по полотну, и оно становится мягким). И только после всех этих процедур, кроют и шьют, что нужно – рубахи и штаны. Вот и мне сшили новую одежду к школе.

Но в ходе приготовления возникла одна проблема – я оброс как Робинзон Крузо. Но Робинзону не надо учиться – он в лесу живет, а мне учиться надо. И чтобы быть похожим на современного мальчика, я должен быть обстрижен, да и голове, то есть в волосах, могут завестись насекомые. И мы стали искать человека, который бы мог меня подстричь. И Выбор пал на нашего соседа. Он жил рядом – Федор Кузьмич, Царство ему Небесное. Хороший был сосед. Он бывший фронтовик, участник боевых действий с финнами, был ранен и пришел с фронта как инвалид. И я пошел к нему.

 – Дядя Федя, подстриги меня, а то мне завтра в школу, – попросил я.

 – Я бы тебя подстриг, но у меня нет ножниц, – сказал он.

Придя домой говорю, что так и так ножниц нет. Тетка Анна дала мне ножницы, которыми стригут овец, сказав, что других нет. Я побрел обратно. Зайдя в избу, я подаю ему ножницы, а давай надо мной смеяться. Насмеявшись досыта, говорит мне: «Что ж бараньи ножницы, вот и буду стричь по-бараньи». Нашел гребешок, и процесс пошел. Ножницы зачикали,    

Волосы стали падать с головы – чубчик, правда, на лбу оставил. А как он стриг, я проверить не мог – зеркала не было. Ну, наверно, нормально.

Вот и кончился первый период моей жизни – детство, начинается другой период – это время познания, учебы, становления личности. Этот период интересный, непонятный и важный для каждого человека, и, честно сказать, воспринял его без особого энтузиазма. Да это и понятно – привык к беззаботному и свободному образу жизни. Это значит, прощай, свобода! А в нашем понимании, прощайте походы, костры и детские забавы, игры. Ну что ж, вперед! Без страха и сомнений за знаниями и прочисткой мозгов. И началась учеба: тетради, буквы, палочки-считалочки и, конечно же, букварь – ау…уа. А когда дети азбуку учат, то кричат на весь дом. Но нам учеба необходима – поменьше дури в голове будет. Итак, я проучился в первом классе: ни шатко, ни валко, особо не отличался, но двойки меня не забывали. Все я, почему-то, делал не так как все. По-видимому, я сделан из другого материала, но все-таки научился владеть арифметикой, выучил таблицу умножения, освоил буквы, научился читать букварь. Я был переведен во второй класс.

Во втором классе я также долго не задержался. Я проучился положенное время и был переведен в третий класс. Но этот класс оказался для меня непреодолимым барьером или, образно говоря, сработали тормоза, сказались наследственные гены. И не кому было с меня спросить и твердой рукой наказание учинить. Но факт есть факт – я задержался в этом классе больше положенного времени и не мог из него вылезти. Я совсем от рук отбился – пропускал без причин уроки. Вместо школы я убегал в лес, разводил костер и, проводя там некоторое время, возвращался домой. Воспоминания тех прочно засевших у меня в голове  воспоминаний школьных дней – это стояние в углу. Это было своего рода наказание. Вот только какое преступление совершал – уже не помню, выветрилось из головы. На хулигана я не был похож, а наоборот, был тихоней. Скорее всего, за двойки – двойками я был богат.

Тем не менее, я благодарен учителям за то, что научили меня грамоте, научили читать – и низкий им поклон за это. Это Шелепова Евдокия Ивановна и Сотникова Валентина Петровна – вечная память Вам, дорогие наши учителя. Из воспоминаний тех незабываемых лет запомнился в памяти один урок. Зашла в класс учительница и сказала, что в конце учебника «Родная речь» есть портреты врагов народа. Это были большие начальники, маршалы и генералы: адмирал Кузнецов, маршал Тухачевский, Говоров и еще несколько лиц, которых я уже забыл. Этих людей-врагов мы должны были зачеркнуть. Нам это просто было сделать: мы стали им глаза ковырять, зачеркивать их,  одним словом, старались. В те годы учебников не хватало, и нам давали один учебник на двоих. Сначала я почитаю, а потом моя одноклассница Шура – и наоборот. Не хватало также тетрадей, и мы писали на газетах (если они имелись) и на оберточной бумаге. В те годы войны многого не хватало.

Но при всем старании учителей и моей тетки, которая была мне вместо мамы, дури в голове у меня было много, а может, много лени было – учеба стала для меня непосильным и обременительным трудом. Итак, я не мог вылезти из третьего класса, зациклился. Когда жизнь научит нас уму-разуму? Не хочешь думать головой – работай, испытывай на своей шкуре или на своем горбу все тяготы жизни. Самосознание с рождением или по наследству не передается – это воспитательный процесс. Ну что ж прощай, школа! Да здравствует труд!

 

Глава 2.

Трудовые будни

 

Вот и начался новый этап моей жизни. Я колхозник. Буду работать, куда пошлют, где надо и на что способен. Мне доверили двух быков.

– Что с ними делать?

– Пойдешь, Коля Ветров, на быках косить овес.

Техники, как таковой, в те времена не было – а косить-то как-то надо было. И вот мне показали двух быков: здоровенные такие, рогатые, страшные.

– Да ты не бойся их, дуралей, они миролюбивые.

– А как их запрягать?

– Это очень просто, здесь никакой формулы не надо, любой дурак с этой задачей справится.

Запрячь скотину, мне помог дядя Саша Бочкин (с ним я буду косить овес). Запрягли мы их в косилку – простейшая техника, только вместо мотора – быки.

Я взял вожжи, – А ну вперед, сердечные, – а они стоят, думают о чем-то. Я вожжами подергал – они все равно стоят как вкопанные.

– Нет, – сказал дядька, – здесь не хватает хорошего кнута! Иди-ка, Колька, найди дрючок.

Быки увидели этот самый дрючок и пошли, не стали дожидаться, когда их огреют дубиной. Надо заметить, что быки – это тихоходные равнодушные ко всему животные, никаких эмоций. Какие же у нас были обязанности в этой работе? На косилке имелось два сиденья – одно для погонщика быков, другое – для косца. Дядя Саша граблями наклонял или направлял стебли овса на полотно косилки, а я – правил и постепенно лупил сердешную скотину. Жалко было её. Ну что поделаешь – надо. Косили мы это поле с неделю – кое-как управились. Поле было небольшое. Покончив с косьбой, я пошел на повышение – доверили мне коня. В кавалерию значит, целый день кататься буду. А тогда что я должен делать с этой конягой?

Все это называлось сенометкой, а я должен был возить сено на волокушах. А делается это так: из больших веток тальника делается волокуша и прицепляется к хомуту, который надет на коня; садишься на коня, подъезжаешь к сену, накладываешь сено на волокушу столько, чтобы конь смог увезти волоком, и везешь к стогу, где затем складываешь привезенное сено в стог. Вот такой процесс. На трудовом поприще романтика, да и только.

«Однажды в студеную зимнюю пору» бригадир, мой начальник, послал на быке на мельницу молоть пшеницу на муку. Я загрузил два центнера, четыре мешка (мешки небольшие были, мне под силу) и поехал на мельницу. Бык шел тихо, да ему и некуда было спешить, хитрый был, бестия! Приехал я до места назначения еще днем. А на помол очередь – небольшая конечно, но все же двигалась медленно – медленно мельница мелит. Я занял очередь, отпряг быка, дал ему сена. Бычок ест, отдыхает, а на дворе морозец, градусов под тридцать точно было. При мельнице была избушка, где топилась печка, и было очень тепло. Нары были сделаны для отдыха, ночью можно было отдохнуть, дожидаясь своей очереди. Мельница была водяная, зимой воды было мало, и водяная турбина еле-еле вращалась, тихо молола. Моя очередь должна была дойти глубокой ночью, и поэтому я лег спать. Поздней ночью меня разбудили, сказав, что подошла моя очередь. К утру я смолол, погрузил на сани и запряг быка. Бык от нетерпения  все рвался бежать. Как только я его запряг, он тут же принялся бежать, и все три километра он бежал как рысак, да это и понятно: всю ночь на морозе стоял, промерз до костей. До дому я доехал быстро, отпряг быка и пустил его в загон, где он под открытым небом зимовал вместе с конями.

В другой раз  мне также пришлось ехать на мельницу и тоже на быке, но только в другое село. Там тоже была мельница, и дело происходило летом, и молоть мне пришлось ночью. При ожидании очереди я бродил по плотине и по берегу от нечего делать. Ночь была лунная, и все хорошо было видно вокруг. На поверхности пруда лишь изредка плескались рыбки. Погода была тихая и теплая, и меня заинтересовала лодка, стоящая на берегу. Но лодка оказалась непригодной для плавания, так как носовая часть до середины была расколота, была видна большая щель. Но при моем размышлении, что если сесть  на корму, то передняя часть лодки должна находиться выше воды, и можно было садиться в нее и плавать хоть в дальние страны. И столкнул лодку на воду. Она не тонула, держалась. Я нашел обломок доски, чтоб можно было хоть маленько грести, и оттолкнулся от берега. Меня подогревало стремление плавать, так как я ни разу ни плавал на лодке, а ведь это так интересно. Конечно, ночью на поврежденной посудине жутковато было плавать, а то вдруг русалка из воды вылезет или водяной какой здесь водится – пруд-то незнакомый. Но интерес оказался сильнее воображения, и я добрался до середины пруда. И вдруг я обнаружил, что корабль мой дал течь, и вода быстро заполняла лодку. И я стал усиленно грести к берегу, до которого было несколько метров и, не доплыв метра три, моя посудина пошла на дно, и я, намочив штаны, выбрался на берег. На удачу было лето, не страшно, не замерзнешь. Неудачный круиз! 

Приходилось мне зимой ездить на быке в лес за дровами. Обычно мы заготавливаем дрова летом, когда есть свободное время (угля мы в те годы не знали, да и машин грузовых еще не было, зато были быки). Но как-то получалось, что дров, запасенных на зиму, обычно не хватало, поэтому я, как единственный в доме мужик тринадцати лет, должен был ехать в студеную стужу в лес за дровами. Запряг быка, и с Богом, в лес. Никогда не забуду те годы испытаний. Снегу уже достаточно в ту зиму намело, на нем только на лыжах и ходить – а я на быке. Бедный бык бредет по снегу по брюхо, точно плывет по реке. А тут я еще: нарубил, сколько надо дров для воза, погрузил, завязал и вперед. Бедное животное дергает с места – не идет, а то и упадет – его поднять трудно, прутом хлещешь, хлещешь – а он ни в какую не встает, лежит, хоть убей. Пришлось часть заготовленных дров разгружать. Он полвоза кое-как довез до дороги, вторую половину я тащил на себе. Да и когда на дорогу вышли, мало что изменилось: Сани скрипят, свистят в разные голоса, а я сзади бреду, усталый, но зато с дровами. На несколько дней хватило. Деревня любит труд, а иначе никак: или пропадешь, или замерзнешь.

А сколько приходилось ездить по полям зимой, в поисках соломы. Практически все поля были изъезжены санями в поисках соломы. Мы держали коровку, сено заготовляли для нее, но его обычно не хватало. Я обязан был кормить скотину, поэтому ездил по полям в поисках соломы. Хорошо, что колхоз помогал, давал либо лошадку, либо быка. К какому выводу можно прийти после всего выше сказанного? В деревне, чтобы жить нормально, надо держать скотину и работать в коллективе. А как назвать коллектив: колхоз или совхоз? Неважно, главное, что в коллективе, иначе, если будешь единоличником – пропадешь и станешь рабом своего хозяйства.

В колхозе приходилось работать на самых разных работах – куда пошлют. Несколько ночей караулил в поле трактор. А было это так. Работал я на прицепе. Окончив рабочий день, тракторист отправился домой, а меня попросили остаться на ночь сторожить трактор. Днем трактор был горячий, и в кабине было тепло. Трактор этот был марки С-80 . Вечером же стало прохладно, а ночью и вовсе холодно. И я всю ночь без ружья трясся от холода, да и голодный был к тому же. Приходилось мне по ночам также сторожить хлеб, немолотую пшеницу. Днем мы работали, а на ночь бригадир просил меня сторожить этот самый хлеб, без ружья и ужина, но с палкой и у костра, чтобы не замерзнуть. Надо так надо.

В один из дней осенней поры бригадир послал меня работать на сушилку, гонять коней. В те годы сушилки были наипростейшими механизмами. В те годы не было электричества, для механических работ применяли тягловую силу, ну и коней конечно. Выглядело это так. Крестообразно ложились 2 толстых бруса (по-другому их называли дышло), а в центре был передаточный зубчатый механизм – он вращал длинный вал, который в самой сушилке был соединен с исполнительным механизмом. Запрягают двоих коней так, чтобы они ходили по кругу, на расстоянии примерно двенадцати метров, и приводят в движение весь этот относительно простой механизм. А коногон стоит или сидит в центре этого движущегося механизма-крестовины, погоняет коней и сам, конечно, вращается вместе с ними. Вот так механизм и работал. В самой же сушилке была печь, постоянно протапливаемая дровами, тепло которой и сушило зерно. Вот такой рабочий процесс. Запомнил я те сушильные работы и никогда их не забуду. А ходил я на эту работу ночью, да притом еще и босиком. А дело ведь было осенью – обувка была для меня роскошью, ее у меня не было. И я простудился. У меня пошли по всему телу нарывы, или как их еще называли фурункулы, как награда от Всевышнего за мой труд. И почему-то они долго не заживали, и, как память тех дней, следы от них остались до сих пор. Но я стойко их переносил, лелея их и никому не показывая. В больницу, конечно, не ходил – стыдно было снимать штаны перед врачихой. А вот бабушка старалась и заставляла меня лук привязывать к больному месту. Но этот метод я игнорировал, терпел. Бог терпел и мне велел.

Пришлось мне также участвовать и на уборке зерна. Далекие это были годы. Но разве их забудешь! Все пришлось испытать на своем пути. Но ведь я колхозник, а это звучит гордо. Так как я был еще подростком, то и работу мне давали соответственно полегче. И меня поставили на копнитель по сбору соломы. Копнитель – это прицепная железная телега или емкость, прицепляемая к комбайну. Да и сам комбайн был в те годы прицепным. Самоходных комбайнов, как сейчас, в те годы еще не было. Впереди был гусеничный трактор, к нему прицепляли комбайн марки «Сталинец», а позади комбайна прицепляли копнитель для сбора соломы – чтобы солома не разбрасывалась по полю, а собиралась в копнителе. Они достаточно большие, примерно с хороший конский воз центнера. Так вот я с вилами стоял на специальной площадке, копнил, разбрасывал солому, топтал ее, чтобы больше вошло и, наполнив полную, при помощи специального механизма, всю эту массу сбрасывал на землю. А солома, как известно, это дополнительный корм для скота. Итак, я работал на таком копнителе на уборке урожая. Сложного, правда, ничего не было, но пыли хватало. Но надо же ведь хоть кому-то это делать!

Приходилось мне на таком комбайне и другую работу выполнять. Какую именно? На комбайне был железный бункер, куда сыпалось зерно, а внизу сбоку была приделана небольшая площадка, где стояло два человека, в обязанности которых входило насыпать зерно из бункера в мешки. Так вот в мою обязанность входило насыпать зерно. Очень просто: катайся целый день на комбайне, насыпай зерно в мешок, завязывай его и бросай на землю. А другие люди ездили на коне и собирали мешки. Вот так мы и работали. Испытал я также на себе еще один вид работы – это покос трав на тракторной косилке. Специальная тракторная косилка, немного больше, чем конная, прицеплялась к трактору. Было таких косилок штуки три. На каждой косилке сидел человек. На одной из них сидел я. В наши обязанности входило следить во время движения за косьбой. Если впереди возникала кочка или камень какой, то я должен был при помощи рычага приподнять режущее полотно, дабы не повредить его. Так, кажется, все хитро обдумано, предусмотрено, но у меня, как на грех, не все было в порядке. Я ранее упоминал, что были у меня болячки по всему телу, а главное, на таком месте, на котором я сидел. А сидел я не на диване, а на специальном железном сиденье. А в поле едешь – тебя еще и подбрасывает на неровностях, а тормозов-то никаких нет. И я к тому же никому ничего не сказал, обходился без какой-либо медпомощи, стойко переносил боль, и, как результат, в первые же минуты почувствовал, что у меня в штанах потекло, выдавилась гадость. Сидеть я после этого уже не мог, как горилла опирался на руках, но свое дело сделал. Так что я жизни учился не по учебникам.

Расскажу более подробно о том, как я работал на прицепе. На следующее лето, а точнее на конец весны, меня назначили прицепщиком на трактор ХТЗ. Это такой колесный трактор, ведущие задние колеса которого в человеческий рост, имеющие на ободе клиновидные шипы, чтобы колеса не буксовали. Трактор простой конструкции, кабин не имеет, имеет лишь одно сиденье для тракториста. В мои обязанности входило, кроме как отцеплять и прицеплять, и другие обязанности. Если мы пахали, а плуги имели 3 корпуса, то я, стоя на плугах, поднимал и опускал плуги на поворотах. И еще, если в плуги забивалась солома, тоя должен был палкой очищать плуг. Ну а если мы боронили поле, то мои функции были другими. Если поле было длинным, примерно с километр, то моя функция заключалась в том, чтобы бежать на другой конец поля. Зачем? Там стояла бочка с водой, и, зачерпнув ведро, я должен был идти навстречу трактору, а на середине заливать воду в радиатор. Трактор этот почему-то пил много воды. И мы заливали воду на концах поля и в середине.

Днем хорошо боронить – все видно. Но как-то раз нас заставили боронить ночью. Ну что ж, надо так надо. Но одна проблема появилась: у трактора нет ни фар, ни генератора, как у современных машин. И вот настала ночь, ничего не видно. И Алексей Петрович, шеф мой, сказал, чтобы я шел впереди и показывал, куда надо ехать. Сперва все шло нормально, было вроде все понятно. Но дальше нас, наверно, сам черт попутал – непонятно, где поле боронено, а где нет. Вообщем, напутали изрядно. И тут Алексея Петровича осенила гениальная идея – он предложил сделать факел. Мы нашли проволоку, кусок тряпки, окунули ее в керосин, которым питался наш трактор. И я с факелом в руке пошел вперед. Долго ли, мало ли – летняя ночь кончилась, и на рассвете мы обозрели поле своим взором. Напутали вдоль и поперек. Что делать? Стали свои промахи корректировать, а иначе нашу работу примут как брак. В один из весенних дней мы с Алексеем Петровичем боронили поле. Я сидел на крыле рядом с трактористом, так как сиденье было одно. День был теплым, и, пропахав несколько кругов, я увидел, что мой шеф клюет носом. Да это и понятно: моторный шум, да и укачивает помаленьку. Я несколько раз подталкивал его, мол, смотри, куда едешь. Петровичу надоела такая работа. «На, – говорит, – рули сам. А я посплю под кустом». И спрыгнул на ходу, бросив руль. И я взялся за руль. Надо же, мне доверили управлять трактором. От радости я взлетел на седьмое небо!

Оглядевшись, я увидел недалеко какие-то ворота. К воротам приближалась какая-то очередь из людей, изнывая от жары. «Не за пивом ли стоят мужики?» – промелькнуло у меня в голове. Между тем были и женщины, правда все какие-то убогие, да и калек много было. Подойдя поближе, выяснилось, что это ворота в рай, а в воротах стояли бородатые архангелы, одетые в грубую ткань, мешковато висевшую на них. Эти стражи небесного рая допрашивали жаждущих легкой жизни, задавали много вопросов. И все вопросы касались грешности. В результате опроса в ворота пускали очень мало божьих людей. Были и исключения: калек, очень ветхих и скорбных ликом пропускали без задержки. Один архангел, увидав меня, побагровел и воскликнул: «Это что еще за фрукт такой здесь околачивается!» Я раскрыл рот, хотел объяснить, но почему-то у меня пропал дар речи. «Как ты сюда попал, окаянная твоя душа! Ходят тут всякие и стараются пройти без очереди. Погоди у меня, я покажу тебе Кузькину мать, ты забудешь сюда дорогу», – и при этом так огрел меня своей  святой дубиной, что я вмиг слетел с небес на грешную землю и попал на свой трактор, мирно тарахтевший, управляемый мною же. Немного погодя я опомнился, башка моя гудела, и я стал размышлять, что же со мной случилось. Оказалось, что раздвоился я, то есть моя душа и тело раздвоились. Душа моя сумасбродная, как более легкая, от радости и вздумала на небеса слетать, а там получила урок на всю жизнь. Придя в себя окончательно, голова моя прояснилась, и мне стало ясно, что нет Господа и не видать нам этого пресловутого рая, как своих ушей, и наш удел работать, работать и работать. И будем работать, засучив рукава, и вперед к трудовым подвигам – и будем тогда  в почете и уважении, а вследствие этого сыт будешь, и деньги будут. А хлеб, заработанный своим трудом, особенно вкусен. А что касается рая, если нет его на земле – надо его строить самим и для себя, а тот рай небесный, из мыльных пузырей – не для нас он. Мы, рабочие крестьяне, достойны настоящего счастья и рая. А кто бредет неземной жизнью и раем – его не трудно найти или построить на земле. А для этого надо иметь или заработать квартиру в городе или иметь свой собственный дом в деревне. И, придя с работы, немного уставший, тебя встретит и накормит вкусным ужином твоя жена, а потом ты сядешь в кресло или развалишься на диване, будешь смотреть телевизор, а на полу будут сопеть твои дети или внуки твои. Ну чем тебе не рай земной? Сделай себя сам, а счастье – в твоих руках. И это реальное счастье, или рай, если хочешь. Каждый – сам кузнец своего счастья!

С того самого времени, как Алексей Петрович ушел отдыхать, доверив технику в доверие, я взял узды правления трактором в свои руки, так как я достаточно уже прошел курс стажировки. И в самом деле, трактор работал добросовестно и подчинялся мне. Знай себе, крути баранку то вправо, то влево. Но тут на горизонте показался большой березняк, который приближался с каждым заездом все ближе и ближе. Я стал его объезжать, делая большой крюк. Все, кажется, я делал по уму. И тут я заметил, что можно проехать через березняк, так как сквозь его имелся проезд, делящий березняк на две половины. И все думал, проеду – не проеду по этой заманчивой дорожке, и решил ехать напрямик. Но, по-видимому, мой глазомер меня подвел. Смотрю, стоит хорошая березка. Я трактор развернул в сторону (а борона у трактора шире), а на другой стороне уже две березы, и, к моему ужасу, я уже подъехал к ним. Моя борона была самодельной, ее делали в колхозной кузнице: рама была деревянной, а в нее вставлены железные штыри – зубья. Но не ломать же ее! У трактора силы хватит, на это ума не надо. Что же мне делать? Надо, конечно, срочно остановиться. Но как? Кто меня этому учил? Никто, забыли, наверно. Я в спешке хватаюсь то за одну железяку, то за другую, я же не знаю их назначения, а он все движется, железная сила. И, наконец, надавив на какой-то рычаг, к моей радости, он остановился. Ага, думаю, далеко не убежишь. Что делать дальше? Не буду же я весь день сидеть как привязанный. Я отпускаю – он опять пошел, а борона уже готова, чтобы ее на свалку. Я опять нажал – он остановился. Значит надо еще что-то сделать. Я нажал на какой-то рычаг, и трактор заглох. Я вздохнул с облегчением: дело сделано, борона сломана. И я пошел искать Петровича. Он мирно дремал под кустом. Разбудив его и доложив все, он особых эмоций не проявил, а лишь спросил, как так получилось. А я ему талдычу, мол, от одной березы трактор развернул, а на другую наехал. А что, красивая версия! Тут вскоре приехал бригадир. Так и так, все рассказали. И все обошлось мирно, без кровопролития и никакого криминала.

Так закончилась первая половина моей трудовой деятельности, которая явилась для меня своеобразной репетицией перед настоящим концертом, или настройка и проба сил без какой-нибудь рабочей профессии. И начался новый период перестройки жизнедеятельности, и смена жительства, и чистка мозгов.    

В Тогучине жила моя тетка Дуся. И вот, однажды летом, она пришла к нам в деревню в гости. И когда мы сидели все за столом, предложила мне переехать в город Тогучин на постоянное место жительства. «Хватит, – говорит, – тебе быкам хвосты крутить, пора тебе приобрести какую-нибудь другую профессию». Я без долгих раздумий согласился. Собирать мне было нечего – вещей моих личных никаких не было. Что на мне было – вот и все мои вещи. Я умылся, оделся и все – я готов к труду и новой жизни. Утром мы вышли из дома и отправились в путь-дорожку. А транспорта в те годы не было, ведь это был 1950 год. Да и дорог не было, как сейчас асфальта. В те годы только на конях ездили. У нас же коня не было, зато были ноги и никаких проблем. Да и расстояние всего было 25 километров. К вечеру были на месте.

На следующий день, ни отдохнув и дня, мы отправились в управление УВД получать паспорта и прописку. Прождали мы в очереди три дня. И вот я, наконец-то, я получил паспорт гражданина СССР. Тетка стала искать мне работу. Сначала порекомендовала идти мне на железную дорогу путевым работником. Без всяких проблем я устроился на 14 дистанцию путейцем. Первоначально мне дали простую работу. Дело было весной, на дворе стоял апрель, снег уже вовсю таял. Моя работа заключалась в том, чтобы проводить ручейки между рельсами, чтобы вода стекала куда надо. Ну, это мне под силу. Я с удовольствием принялся за работу с лопатой в руках. Время идет, снег растаял, вода утекла, на путях порядок. И мне дали другую работу. Нас подвели к вагону (он назывался пульманом), а в нем вровень с бортами нагружены шпалы, и нам, двоим пацанам, предстояло разгрузить этот вагон. И мы, без особого энтузиазма, принялись за эту работу. Шпалы оказались обильно пропитаны креозотом настолько, что с них даже стекало. Нам выдали спецодежду. Это были верхонки, чтобы руки не промерзли, и одежда. Мы дружно принялись за дело. Надо так надо. К тому же теперь я отношусь к рабочему классу, и поэтому не должен хныкать, как младенец. И так мы, с периодическим перекуром (условно конечно, ведь я не курю) кое-как рабочий день закончили – разгрузили полвагона. Вся наша одежда: куртка, рубаха и брюки были изрядно пропитаны этой самой гадостью. Я, придя домой, быстро скинул с себя одежду и стал тереть себе пузо вехоткой с мылом. А руки жгло так, как будто их обожгло крапивой. Вследствие чего кожа на руках стала шелушиться и облазить. Ну ничего, все зажило как на собаке. На другой день мы, объявив забастовку, отказались разгружать шпалы. Начальники, посовещавшись меж собой, решили нас послать на другую работу, а точнее, ремонтировать пути, менять рельсы. Надо заметить, что в большинстве своем, бригада путейцев состояла из женщин – бабы и девки были. И вот мы, окружив рельсу, должны были перенести ее в сторону при помощи специального захвата. Раз-два взяли! Конечно, в коллективе интересно работать. Но все равно я оказался слабаком – поясница с ранних лет подводила. Я пожаловался тетке, и она посоветовала написать заявление об увольнении. И вот я, проработав на железной дороге три месяца, снова оказался безработным. Итак, я опять без работы, снова тунеядец, и опять проблема, где найти работу, чтобы она была мне и под силу и по душе. Надо заметить, что в те годы выбор работы был обширный. На доске объявлений висело множество списков с предложениями свободных вакансий. Практически на каждом заводе и предприятии требовались рабочие различных специальностей. Даже была вербовка на дальний Восток на рыбозаводы. Да в те годы с выбором не было никаких проблем. Но вот выбрать правильную работу, чтобы на всю жизнь и по душе, была проблема, и она меня волновала. Но у меня, в те годы, все представления о работе, скорее были наивными, даже мечтать и думать было не о чем. Скорее за меня думала моя тетя Дуся, заменившая мне мать. Она повела меня в ремзавод, где меня безо всяких проблем приняли в качестве ученика слесаря по ремонту тракторных моторов. Назывался завод ММКР, что в расшифровке означает «Межрайонная мастерская капитального ремонта». Она располагалась на том месте, где сейчас находится лагерная зона, там еще сохранился один из корпусов. Вот на этом заводе и началась моя «большая стирка». Хотели из меня сделать человека. Первоначально в мои обязанности входила мойка моторов. Привезут мотор из колхоза, весь в мазуте и грязи, и, прежде чем его разбирать, я должен был его вымыть. Для этого был специальный бункер, куда помещался мотор. Там он герметически закрывался, и там под большим давлением со всех сторон обмывался водой, разбавленной щелочью. И так я проработал несколько месяцев. А в цехе находились другие слесаря – каждый на своем месте, и каждый занимается своим делом. Один шлифовал цилиндры, другой растачивал подшипники, третий – обкатку мотора делал.

Начальником цеха был Анатолий Николаевич Тариданов. Душевный был человек, гуманно относился к рабочим. Он много мне помогал, был душевным наставником. Также я с большим уважением вспоминаю моих наставников-слесарей: Пауль Володю и Пауль Анатолия. Работа пошла нормальным курсом, и я быстро вписался в коллектив. Дурь больше не навещала меня, чтобы я не позорил рабочий класс. Но про дополнительную работу не забывали, давали ее мне и здесь. Однажды меня послали, с таким же парнем, как и я, за камнем. Дали инструменты, лом и кирку, чтобы долбить камень. Карьер находился недалеко от Тогучина, и, приехав туда, мы стали долбить гранитную скалу. Но скала эта оказалась для нас неприступной – отбивали мы от нее по маленькому камушку. Надо было заполнить кузов. Продолбили мы где-то полдня, а насобирали очень мало. Шофер посмотрел на результат нашей работы, велел грузить. И мы отправились домой. А камень этот нужен был для строительных целей. Вот так нас, пацанов, хотели заставить строить социализм, с ломом и киркой. Издержки производства какие-то получаются. В один из летних дней я вымыл последний мотор, а так как времени оставалось еще много, решил от безделья, как обезьяна, забраться на шкаф. Сижу себе, ухмыляюсь, дескать, посмотрите, какой я герой. Слесаря посмеялись надо мной, что с дурака-то возьмешь. В это время к нам зашел начальник цеха Тараданов и, увидав меня, усмехнулся и сказал: «Ты, Коля, прям, как Иисус, там сидишь!» И ушел. По-видимому, у него возникла какая-то деловая идея. Он вернулся и говорит: «Пойдем-ка, Коля, на другую работу! Пора приучать тебя к настоящему труду!»  Подвел меня к мотору и говорит: «Вот твое новое рабочее место, разбирай мотор. А что не ясно – спроси у Володи Пауль, он рядом столярничает. А инструменты будешь брать в инструменталке.» И процесс пошел. Сперва я разбирал моторы. Придет контролер и выбраковывает износившиеся детали. И я, заменив их на новые детали, должен был собрать мотор заново. Дело пошло на лад. Мне такая работа нравилась. И время на глупости уже не оставалось. А после сборки мотора его ставили на специальный стенд для обкатки: сперва, холодная обкатка идет, а затем горячая.

У меня в первые месяцы не особо получалось – опыта-то не было, да и владеть инструментом я не умел. Ко всему прочему я сбивал ногти – они чернели и впоследствии слазили. Да и травмы нередко бывали.

Через несколько месяцев  ко мне подошел инструментальщик и предложил вступить в профсоюз. Я, как обычно, отказывался, ссылаясь на ненужность. Но он был умнее меня и стал приводить доводы и убеждения значения профсоюза, и мне пришлось согласиться. Так что теперь я полноправный член большого коллектива. И, знаете, не пожалел, так как ездил неоднократно в дом отдыха, в санаторий и по туристической путевке от профсоюза.

Вскоре меня втянули и в комсомол. Сначала я также не хотел вступать, но благодаря настойчивости комсорга, я вступил. И началась чистка мозгов. Узнав о моем низшем образовании, заставили меня учиться в вечерней школе рабочей молодежи. И вот проанализировав события прошлого, я, только спустя много лет, осознал, какое значение для меня имели все эти общественные организации. Это своеобразная школа жизни! И для нас, людей, она очень необходима. Ведь человек – это член общества, коллектива, а общественное влияние – большая сила. А я в те годы был балбесом: ничего не разумел, не знал, не придавал значения коллектива.

Была у меня своеобразная командировка в лес на заготовку бревен для строительства домов. Набрали тех, кто не был загружен повседневной работой – человек 10, наверно. И объявили, что поедем на лесозаготовку. А дело было зимой. Сказали, чтобы одели тес, да обулись потеплее. Завтра выезжаем! Это было где-то за Макрушино, в тайге. И вот мы на месте. Сказали, что жить будем в доме лесничества. Затем привезли нас на делянку и распределили, кто, что должен делать. Кто-то должен будет спиливать деревья, кто-то – сучки обрубать, а кто-то будет на тракторе возить хлысты. Мне же досталась самая ответственная работа – я должен буду сжигать сосновые сучки, жечь костер то есть. А это значило, что я буду все время у костра греться. Романтика! И мы все дружно приступили к работе. За старшего у нас был заводской завхоз Бородич. Он пообещал, что за неделю мы справимся с работой. Все вроде бы просто. Но у меня вышла осечка. Набрав кучу веток, я не смог их разжечь – они были сырыми. Надо было где-то достать бересту! Долго я плутал по лесу в поисках бересты и сухих веток. И вот, наконец-то, костер горит! Порядок! Оказалось, что без знания и умения даже костер не разожжешь. Но жизнь всему научит!

Под вечер мы, уставшие, хорошо поработав и налазившись по снегу, вернулись к месту ночлежки с надеждой на хороший ужин. Но к нашему глубокому разочарованию нас ожидала все та же еда: чай, а к чаю мерзлый хлеб. Начальник накупил хлеба на неделю вперед и решил так все проблемы. Наши мужики немного поворчали и легли спать не солоно хлебавши.

В комнате натопили печку, и вечером стало жарко настолько жарко, что мы даже разделись. Но ночью никто за печкой не следил, дрова догорели, и в комнате стало прохладно. К утру же стало настолько холодно, что и одежки не хватало, чтобы согреться. Так что это был не сон, а сплошное мученье. На следующий день наша диета снова повторилась, и наши мужики стали роптать и грозиться бросить работу. Начальник наш, завхоз, пытался успокоить нас и просил потерпеть. Мы же, со своей стороны, пообещали, что если меню не изменится за день, вечером уйдем домой. Но, увы! Декорация не изменилась! И мы без ужина потопали, на ночь глядя, домой. Машина за нами должна была приехать в лес через пять дней. И мы отправились в путь, а это без малого около 20 километров. Но ничего, к утру мы все, без потерь, были уже дома. Через день, придя на работу в цех, директор по одному вызывал нас на допрос. Мы все объяснили причину нашего демарша, и, как результат, нам всем было объявлено по выговору. Вот так закончилась наша лесозаготовка.

В период сенокоса в колхозах не забыли и про нас. Так как рабочие и крестьяне находились в тесном содружестве, сколотили из нас, бравых молодцев, бригаду и отправили в какой-то колхоз на покос – поднимать сельское хозяйство. На дворе было лето, тепло. Нам приготовили палатки, по пять человек в каждой. Косить мы должны были на берегу реки. Косы нам дали большие и тяжелые (девятками назывались). Это для взрослых мужиков такие косы впору были, а для нас, 16-17-летних пацанов, были тяжеловаты. И, как результат, сразу же после первой косьбы, у меня разболелись руки. Но зато после работы река была в нашем распоряжении: купались, как хотели и сколько хотели. Легли мы в палатке. Ночью нас беспокоили комары, не давая спать.

Еще нам приходилось косить на Борцовской земле. Лето выдалось сухим и засушливым, трава была очень плохая. И поэтому колхоз, чтобы накосить сена для скота, решил косить на болоте, а это кочки, осока и камыш. Вот на таком болоте, на кочках нам выпало счастье косить. И так, раз за разом, целый день мы должны были косить. Руки просто-напросто не успевали заживать. Вот такая наша трудовая романтика. Но зато по воскресеньям я, честно отработавши трудовую неделю, отдыхал с книгой или ходил в кино на вечерний сеанс. Много я посмотрел фильмов за свою жизнь. Были и такие фильмы, которые посмотришь, а на другой день уже и не вспомнишь. Но были и такие фильмы, которые я никогда не забуду, и буду помнить всю жизнь: «Возвращение в Сорренто» и «Возраст любви», кажется, итальянского производства. Главную роль играла аргентинская певица Лолита Торес. Никогда не забуду, как она пела, ее голос. Нельзя сказать, что она была голосиста, но как она пела! Какой-то неповторимый и ни с чем несравнимый голос. Ее можно сразу узнать по голосу и отличить его из тысячи. Ее своеобразный и бархатистый тембр…

Всякие случаи были у нас на заводе. Как-то, в один из летних дней, послышалось громкое пение, разносящееся по всему цеху. Мы все с удивлением, остановив свою работу, стали слушать. Не артисты ли к нам приехали? Голос был незаурядный, натренированный. Слова песни были такими:

 

На Волге широкой

На стрелке далекой…

 

 Это была сормовская лирическая песня. В тот, 1952 год, я услышал ее впервые. Песня доносилась из кузнечного цеха. Там слышался то стук кувалды, то пение. Я пошел туда ради интереса. И оказалось, что это был молодой веселый молотобоец, недавно принятый на работу, который является артистом художественной самодеятельности районного дома культуры. Но песней сыт не будешь, и поэтому ему пришлось устроиться на работу, чтобы жить нормально. А песня на работе для него была вроде как репетицией. И так целыми днями звучали песни, весело нам было работать. Вот только фамилию его я, за древностью лет, позабыл.

Но были у нас и ЧП, и жуткие зрелища, происходившие у меня на глазах. Рядом с нами находился токарный цех. Днем, как и полагается, там работали все станки, делая свое дело. А в цехе работала одна девушка, с целой копной кудрей. Она работала уборщицей или дворником, в общем, убирала мусор. У станка вертелся продольный вал с противоположной стороны от токаря. Эта девушка нагнулась под станок, чтобы вымести стружки, и кудри ее в один момент намотались на этот вал. Она только вскрикнула, как токарь тут же остановил станок. Но было уже поздно. Вся копна волос вместе со скальпом была намотана на вал.

Кровь течет с головы вниз, она кричит, закрывая лицо руками, не зная и не видя ничего, не зная куда идти. Она шла, натыкаясь на станки. А мы, с первой минуты обомлели и остолбенели, не зная, что делать и как ей помочь. Наконец очнулись и побежали искать машину, чтобы увезти ее в больницу. К счастью, поблизости оказался шофер с заводской грузовой машиной. Посадили несчастную и повезли скорее в больницу. А больница находилась далеко, старая, деревянная, на другой стороне реки. Через какое-то время, машина вернулась за скальпом, забыли его в спешке.

Не знаю, как сложилась дальнейшая судьба этой девушки, так как мне в скором времени пришла повестка в военкомат. А придя из армии, выяснилось, что завод наш закрыли, люди разбежались. Я переехал в деревню, и началась у меня совсем другая жизнь.

 

Глава 3

Служба в армии

 

Итак, повестка, военкомат, Новосибирск, пересыльный пункт. А далее… прощай СВОБОДА! Но кажется, наш педагог Макаренко на это смотрит по-другому. Дисциплина – это и есть свобода. Нам же солдатам остается только во все это верить и примирять эту свободу на себе. А потом, после 3 лет службы, можно будет делать какие-то выводы, и поставить все точки над «и». Но пока я еще не солдат, пагонов у меня нет, и присягу я еще не принимал. Все это впереди. А пока мы находимся где-то на окраине Новосибирска на пересыльном пункте и ночуем в какой-то старой казарме на полу. У нас были одни матрасы – простыней и одеял не было. Но было лето, тепло, и особо не мерзли. Вот уже несколько дней мы слоняемся от безделья и скуки, сухой паек, запасенный нами на 3 дня, уже кончается. Было, правда, немного денег, но это уже на черный день. И мы, шатаясь по территории в полной неопределенности, как лунатики, не знали, как сложится наша дальнейшая судьба. Любителям карт было чем заняться, и они, пристроившись где-нибудь в углу, спокойно играли. Кто-то читал газету. И вот, в один прекрасный день, нас решили развлечь, занять делом, чтоб не скучали. Построили нас в одну шеренгу и дали указание – собрать на площади все окурки и бумажки, чтобы было чисто.

Куришь ты или нет – неважно, иди и собирай! Грешник ты или святой – всех в одну гребенку выровняли. Надо, так надо! Выполняй. На другой же день нас погнали на вокзал, как стадо баранов, а по-другому мы ходить не умели. Погрузились мы в вагоны, в которых иногда скот возили. В вагонах этих были сделаны двухъярусные полки. На дворе было лето, топить не надо было. Благодать! И мы лежали и валялись на этих полках по двадцать часов в сутки. А что делать? Солдат спит, а служба идет. Колеса стучат себе помаленьку, отстукивая километры. Но куда же нас везут? Похоже не на запад, а на восток. И вот, делая остановки в больших городах, мы выяснили, что едим на восток. А пункт нашего назначения – Владивосток. За все время поездки, с неделю наверно, особых приключений с нами не случалось. В открытые двери вагона мы любовались бескрайними просторами нашей Родины. Много проехали мы городов – Красноярск, Иркутск, Чита, Хабаровск. Долго мы ехали по берегу озера Байкал. Красивые горы окружали его со всех сторон, на которые можно любоваться без конца. Много мы проехали туннелей. Заедешь в туннель – темно становится, и от паровоза дым скапливается, не продувается. В те годы, а это был 1952 год, поезда ходили на паровозной тяге. Одна из остановок была в Биробиджане. На вокзале громко звучала музыка, и на всю округу звучала песня «Самара-городок» в исполнении казахской певицы Розы Баклановой. Какой чудесный голос у этой певицы! Еще она пела «Соловей» Алябьева. Как давно это было. Я впервые услышал звучание этих песен из репродуктора в тот далекий 1952 год.

Но всему бывает конец, вот и пришел конец нашему пути. Мы во Владивостоке. Нас повели пешком в район, в котором мы должны будем проживать. Прибыв на постоянное место службы, нас первым делом  повели в баню отмывать дорожную пыль. Но сперва нас остригли наголо, чтобы кудрями своими не трясли. Затем мы получили обмундирование и нижнее белье, а также кирзовые сапоги. Вымылись мы, переоделись. Смотрим, друг на друга, и узнать не можем. Во время езды мы все присмотрелись друг другу, знакомых различали по одежке, да по волосам. А тут все стали одинаковыми. У меня был хороший земляк из Тогучина Ивашихин Саша. Мы долгое время с ним были вместе. Но в дальнейшем наши пути разошлись. Ну вот, теперь мы солдаты, правда пока без погон. Нас поселили в палатках, так называемом летнем лагере, где мы должны будем проходить курс молодого бойца. Как же мы жили в палатках? Палатки небольшими были, в каждой из которых было по десять человек примерно. Тесно было, как селедке в банке, на спине, развалясь, не полежишь, только на боку. На ночь сапоги снимали и ставили в ногах. Но если надумаешь сходить в туалет, то волей-неволей напутаешь, какие сапоги брал. А утром такая неразбериха и волокита поднимается, что много времени уходит на поиски твоей пары сапог.

И началась наша штурмовка. Из нас решили сделать настоящих бойцов, а это значит, что мы должны уметь делать все, что должен делать настоящий солдат любого рода войск. Командиром над нами был ефрейтор. Гонял нас по улицам и дорогам Владивостока направо и налево, вверх и вниз. Учили мы также устав советской армии. Но по политподготовке и теории мы занимались в Ленкомнате, сидели как студенты на скамейках. На зачете по проверки знаний устава я получил от командира первую благодарность за отличное знание устава Вооруженных сил СССР. Питались мы в солдатской столовой. Аппетит у нас, после занятий, развивался волчий, но питания нам постоянно не хватало. После еды, мы выпрашивали у повара добавку. И если каша оставалась, то повар нам ложку-другую давал. А мы и этому рады были. За весь курс нашей подготовки нам всего не хватало.

Нам часто приходилось работать на кухне в качестве подсобных рабочих. Что же мы там делали? Разумеется, чистка картошки. Картошка была мелкая, а очистить ее надо было много, каждому примерно по ведру – норма такая была. Кто-то топил печку, кто-то колол дрова. Мне приходилось делать все. На своей шкуре я испытал все прелести солдатской службы. Помню, что дрова были толстые и сучковатые, плохо кололись, а повар все нас поторапливал, дескать, скоро обед, а суп еще не закипел. Мы же старались, как могли. Еще нам приходилось работать на мойке посуды. Посуды было много, кушали в несколько смен. Посуда была одна и та же, поэтому ее надо было быстро вымыть, чтобы была чистой. Отправляли работать на кухню за малейшую провинность, а, если провинившихся не было, то отправляли работать по очереди.

Вот и наступила осень – пора заготовки овощей и сбора урожая. Не прошло такое мероприятия и мимо нас, солдат. Ведь солдат было много и едоков, соответственно, то же. Да и притом, мы все ребята были  трудоспособные, и работать умели. Занятие это будет всем на пользу. Нас без лишней подготовки отправили в командировку в колхоз на заготовку овощей. Это было где-то в Амурской области. Приехав на место, мы сперва поставили палатки. На дворе было тепло, и поэтому можно было спать в палатках. На другой день мы, засучив рукава, приступили к боевой операции, а точнее, сбору огурцов. Как это выглядело со стороны? Мы с ведрами в руках ходили по полю, где были посеяны огурцы, и собирали их в ведра. Собирали также капустные кочаны. Другие ребята на засольном пункте крошили эту капусту и солили в больших чанах. Один из работников, надев на себя большие чистые сапоги, топтал эту самую капусту. Рвали мы также морковку.

Еще мы работали в колхозе на уборке зерна. В один из сельских дней, нам было поручено сжечь в поле солому. Если увидим в поле солому, то ее надо было сжечь. В обед председатель колхоза привез нам на обед хлеб и мед: «Кушайте сколько хотите!» Всего мы пробыли в командировке около месяца.

Приближался праздник 7 ноября. Нас, срочно погрузив в вагоны, увезли к месту нашей дислокации для подготовки к параду. Нас тренировали около недели на плацу ходить строевым шагом. И вот он – Великий Праздник Октябрьской революции. Отмечает вся страна, города ликуют, и Владивосток не отстает от жизни. Парад на главной улице с оркестром. Мы вышагиваем строевым шагом по ротам, да так, что аж земля задрожала от наших дружных сапог. С трибуны поздравили, а мы в ответ «Ура!». Незабываемое зрелище! Пройдя площадь, мы остановились, перестроились и повзводно протопали в свои палатки. И для нас в армии был праздник: праздничный обед, курящим давали папиросы «Казбек», а некурящим выдавался дополнительно сахар. Вот, наконец, и кончился наш курс солдатской подготовки. Теперь мы должны были дать присягу, в которой говорилось, что  «я клянусь честно служить своей Родине…» и так далее. Кто служил в армии, должен был знать весь этот текст. Сдали мы все присягу, и нас стали распределять по родам войск. Мы были еще без погон, и нам была дана возможность выбрать, в каком, из родов войск служить. Надо заметить, что когда я жил с теткой в Тогучине, то мой дядя Олимпий (теткин муж и бывший офицер Советской армии) посоветовал мне служить в артиллерии. И я, помня этот совет, твердо решил служить в артиллерии. И действительно, нас каждого, персонально приглашали на собеседование, чтобы узнать, где желаешь служить. У меня ответ был уже готов, и я, без раздумья, сказал, что в артиллерии. Так и запишем. Нам выдали черные погоны с эмблемой в виде скрещенных двух пушек. И все, мы готовы к боевой и политической подготовке.

Вот так мы, окончив военную подготовку и приняв присягу, отправились на постоянное место службы. Нас погрузили на пароход (он назывался «Уэлен»), и мы отправились в Японское море. Берега земли исчезли, и открылось бескрайнее море. Дул осенний холодный ветер, волны все увеличивались. Пароход, хоть и большой был, но все равно качался, и у меня от этой качки голова кружилась. На палубе холодно, а спустишься вниз – такая духота стоит. Многих солдатиков рвало прямо в трюме, и от всего этого стояла невыносимая вонь. А в открытом море бушевал шторм, и, казалось, что пароход стоит на месте, а не идет вперед. По Японскому морю мы плыли с неделю. Проплыв пролив Лаперуза, мы проследовали в Охотское море, все дальше и дальше на восток. Привезли нас в бухту Провидения на самый конец земли – Чукотку – дальше уже некуда.

Чукотка нас не ждала, и поэтому встретила нас не дружелюбно. Применив самый коварный прием, она просто-напросто заморозила всю бухту, дескать, нечего вам здесь, у черта на куличках, делать. Нам выпало сложное испытание, но мы должны были показать, что выдержим его. Ведь живут же здесь северный народ – чукчи. А чем мы хуже их! Рыжие что ли? Наше командование применило контрприем, ход конем так сказать, то есть отправило на помощь ледокол.  Ледокол пришел, поворочался туда-сюда и разгромил чукотские коммуникации. И наша посуда без задержки, проследовав по следу, подошла к причалу. Выгружайтесь, господа солдаты, располагайтесь на постоянное место жительства! Чукотка приветствует Вас!

Чукотка нас приветствовала морозом. На дворе уже был декабрь, а мы до сих пор в летнем платье. Но зимние квартиры были для нас готовы, а наследующий день мы получили бушлаты и шапки. Теперь нам не страшен никакой мороз. И началась для нас настоящая служба. Меня определили в ГАП – гаубичный артиллерийский полк. А при полку была полковая школа, где учили разным военным профессиям: артиллеристом, а еще наводчиком, разведчиком, топографом, шофером и трактористом. Учили в школе также на телефониста и радиста-телеграфиста. Ведь в каждой части рода войск имеется связь и радиостанция соответственно. И нам было предложено право выбора себе профессии. Но с моим начальным образованием мне только окопы копать с лопатой. Кстати говоря, приходилось мне и окопы копать. И вот мой образовательный уровень сыграл свою роль.  Его можно сравнить с расческой, пропускающей грамотных людей  и задерживающей таких людей, как я. И я остался под вопросом. Набор в школу был практически завершен, за исключением нескольких единиц. Меня вызвал к себе на собеседование замполит майор, наш главный экзаменатор и стал меня проверять и задавать вопросы, чтобы выяснить, что я из себя представляю. Вопросы были самые неожиданные. Читал ли я книги? Я, конечно же их читал, иначе как бы я научился читать? Он спросил какие?  Ну, я и сказал, что классиков мировой литературы: Пушкина, Лермонтова, Толстого, Гоголя и еще несколько иностранных писателей: Жуль Верна, Джека Лондона. Тогда он спросил, как звали Гоголя. Я улыбнулся и ответил, что Николай Васильевич. Еще бы, как не знать своего тезку! Тогда он спросил, кем я желаю служить. Я немного подумал и ответил – радистом. И он назначил меня в класс радистов – телеграфистом. Итак, я стал, по волю случая, курсантом полковой школы. Хотя я не имел никакого представления об этой профессии.

Что представляла из себя наша школа? Во-первых была строгая дисциплина. Нами командовал, не считая преподавателей, старшина. Он добивался от нас четкого и быстрого выполнения обязанностей. Например, как ложится спать: раздеться, сложить обмундирование и нырнуть под одеяло. И на все 30 секунд. И так по 10 раз: то отбой, то подъем. Пока не начнет получаться – не отстанет. Водил он также нас в столовую, которая находится в трехстах метрах от казармы. Ходили мы туда раздетыми в любую погоду, хоть снег на дворе, хоть дождь. И обязательно с песней. Хочешь ты, не хочешь – а петь приходится. Если старшине не понравилось, как мы пели, то мы поворачивали и начинали заново. Правда, отмечу, что питались мы довольно-таки хорошо. На первое у нас был борщ или другой суп, на второе – каша и обязательно с маслом, ну а затем – чай.

Большое внимание уделялось строевой подготовке, чтобы мы не теряли стройности и подтянутости. Стреляли из различных видов оружия, а личным оружием у нас был карабин. Ежедневно у нас была политподготовка. Ну и конечно, главный предмет – изучение радиостанции. Это была РБМ. Изучали схемы радиопередатчика, изучали азбуку Морзе, работу телеграфным ключом, как на передачу, так и на прием. На Чукотке часто была пурга. Да и большие ветра, и морозы нас не забывали. А мы сидим в классе и занимаемся. Изучали электротехнику. Света электрического у нас не было, и в зимнюю полярную ночь мы сидели в классе, и у каждого на столе горела свеча. Свечи мы покупали сами, для себя.

Вот так начались наши солдатские будни – ежедневные занятия по изучению теории радиотехники и азбуки Морзе. Я  воспринял новую науку с энтузиазмом и настойчивостью. Конечно, для меня, деревенского пацана, оказались крепким орешком физика и электротехника. Мне пришлось менять образ жизни и представление о жизни, которая теперь виднелась совсем в другом ракурсе. И я осознал важность всех этих занятий, и теперь я должен был, во что бы то ни стало, оправдать доверие командиров, возложивших на нас надежды. Тем более я комсомолец. Ия горжусь, что являюсь членом передовой и сознательной молодежи. И я должен быть образцовым курсантом. При изучении законов (таких как законы Ома и другие), я взял за правило все законы электротехники выучить, как таблицу умножения. Хотя, при решении некоторых задач, у меня возникали проблемы. Особенно возникали проблемы с десятичными дробями, так как я их, по известной причине, не изучал. Значит надо искать выход из сложившейся ситуации. И  выход был найден. У нас была библиотека, и я пошел туда за подкреплением своих тощих знаний. К моей большой радости в библиотеке оказался учебник пятого класса Киселева. В те голы учебник арифметики был разделен. Теория была отдельно, сборник задач также отдельно. И я, в свободное время стал штудировать самостоятельно десятичные дроби, которые мне необходимо было знать при вычислении микротомов. И знаете, это мне помогло. И, как результат, радиотехнику я освоил успешно. А после долгих тренировок работы на ключе при передаче, я, не без гордости, освоил азбуку Морзе. Это еще большая заслуга нашего преподавателя, лейтенанта Русакова, нашедшего у себя терпение и потратившего много нервов на такого болвана, как я, который помог мне стать хорошим телеграфистом.

Изредка у нас были уроки, стрелковая подготовка. И чтобы мы умели хорошо стрелять, нас отправляли на стрельбище стрелять из своего оружия – карабина. Дома, у себя в деревне, я ружья никогда в руках не держал, а тут пришлось стрелять в мишень. Я взял карабин с робостью и стал стрелять. Ну что ж, ко всему надо привыкать. И, кстати, при осмотре мишени, у меня получился неплохой результат – где-то в девятке и три пули поблизости. У нас был такой порядок: кто отстреляется на отлично, тот отправляется в казарму без строя; а на штык надевался красный флажок. После подведения результатов оказалось, что я лучше всех отстрелялся из нашего взвода. И мне была объявлена благодарность за отличную стрельбу. Вот так, при настойчивости и осознании своего долга, можно было добиться успеха и преодолевать любые трудности.

В 1953 году пришла прискорбная новость, о которой узнала вся страна – умер Иосиф Виссарионович Сталин. Как мы этот день провели? Никаких занятий в этот день не было. В клубе на сцене был установлен большой портрет Сталина. А мы, курсанты, стояли по стойке смирно в скорбном карауле возле портрета, сменяясь каждые 30 минут. В зале звучала траурная мелодия. Признаюсь, у меня прошибло слезу от необычайности ситуации.

Находясь на далекой Чукотке, нам повезло наблюдать одно из необычайно красивых природных явлений – полярное сияние. Изумительное и ни с чем несравнимое по красоте и богатству зрелище, полное красок и всевозможных оттенков. Сиянием было охвачено полнеба. Его можно сравнить с полотном бархата, только необычайно красивых и разных оттенков. Все полосы полярного сияния переливались и сверкали. И все это происходило высоко в небе. Потрясающее зрелище!

Большое внимание в нашей полковой школе уделялось физической подготовке курсантов. В чем это заключалось? Нас много тренировали в спортивном зале на турнике. В первые дни я даже не мог ни разу подтянуться. Но настойчивость командира и ежедневные тренировки научили нас не только подтягиваться, но и делать различные упражнения на турнике. И занятие меня увлекли, и мы, ежедневно, ходили в спортивный зал и занимались самостоятельно. Научились прыгать через козла, хотя это упражнение далось мне с большим трудом. Ко мне пришло осознание значения и пользы спорта в нашей жизни. Об армейских занятиях я вспоминаю с большой благодарностью.

В один из зимних дней мне пришлось участвовать в кроссе на лыжах по чукотскому снегу. Это была своеобразная проверка на выносливость. Дистанция была длиной 10 километров и пролегала по пересеченной местности. После команды «на старт!» и «марш!» мы все бодро побежали. На первых километрах я бежал, не чуя усталости, но дальше я стал замечать, что меня обгоняют все больше и больше лыжников. Вторую половину участка я уже совсем выдохся, не бежал, а скорее плелся. К финишу я кое-как дошел и был последним из всей команды. Почему же так получилось? Проанализировав этот знаменательный и изнурительный пробег, мне стало ясно. В своей обычной повседневной жизни я очень мало ходил на лыжах, а за пять лет до армии и вовсе не катался. И естественно, что пройти 10 километров без предварительной подготовки я не смог. Такую нагрузку никто не выдержит. В сороковые годы двадцатого столетия в школах практиковалась допризывная военная подготовка, где уделялось внимание различным видам сорта. Была создана обязательная нормативная сдача с названием БГТО (был еще значок такой «Будь готов к труду и обороне»). И юноши готовились в плановом порядке: ходили на лыжах, бегали, прыгали, сдавали зачеты и награждались значками ГТО.

Но почему-то в современной школе и в вооруженных силах физической подготовке делается пробел и не уделяется должного внимания. По-видимому, в те годы, командирование вооруженных сил было дальновиднее, чем современные господа. До окончания нашей школьной жизни остались считанные дни. Со мной случился неприятный казус, который я вспоминаю, как самый позорный в моей службе. А дело было так. Инспекторская проверка проверяла нашу боевую готовность, что мы из себя представляли. Из строя по одному вызывали курсантов. Курсант, услышав свою фамилию, должен был выйти из строя и доложить, подойдя к командиру, о своем прибытии. И так индивидуально с каждым. Я, услышав свою фамилию, выхожу из строя, как бравый солдат, подхожу к командиру и не могу вымолвить ни слова, стою как дурак. У меня отнялся дар речи, наверно, сработали гены заикания, как в детстве. Командиры переглянулись между собой, поняли, наверно, какой из меня вояка, и отправили обратно в строй. И на этой нелицеприятной ситуации мы закончили школу. Нам всем был присвоено звание ефрейтор.

За всю мою службу у меня было более 10 благодарностей, среди которых «за отличную службу», «за отличное знание уставов» и другие благодарности, которые уже позабыл я за давностью лет. В дальнейшей нашей солдатской службе произошли значительные изменения. Во всей нашей советской армии, по приказу Верховного командующего, произошло сокращение Вооруженных сил по всей стране. Это мероприятие коснулось и нашей армии на Чукотке. Наш артиллерийский полк был расформирован, а нас, еще не доучившихся, распределили в другие части и отправили служить в регулярную армию.

Погрузили нас на теплоход, и мы отправились к новому месту назначения – на Камчатку. Прибыли мы в город Петропавловск, его областной центр. Именно в этом месте нам предстояло окончить нашу службу. Разместили нас в казарме, из окон которой виднелся горный пейзаж. Особенно выделялись две величественные горы – Авачинская (из которой постоянно валил дым) и Корякская. Эти горы находились от нас приблизительно в тридцати километрах. Ежедневно случались землетрясения, правда, небольшие, но стены от них все-таки пошатывали и поскрипывали. Зачислили нас в артиллерийскую бригаду, состоящей из батарей различного калибра и различных типов орудий. Я же был направлен во взвод управления радистом. Началась нормальная служба. Часто ходили в караул, охраняли артиллерийские склады, находящиеся у знамени и в штабах корпуса. Очень уж не хотелось мне туда ходить. Стояли мы у дверей штаба и проверяли документы у входящих офицеров различных званий. Входили и генералы, которым мы, естественно, только честь отдавали. Приходилось иногда к ним обращаться, заходя в кабинет, отдавать пакет. Но охрана складов с боеприпасами все-таки дело опасное.  Склады были расположены далеко за городом, лес рядом, ночь темная. Ходишь от одного склада к другому и не знаешь, что ожидает тебя за углом. Одеты часовые были в тулупы, ну и, разумеется, в валенки. А если б диверсант, не дай Бог, задумал снять часового, то он сделал бы это безо всяких трудностей, хоть мы и были вооружены. А дело было в том, что затвор у карабина от мороза ходил очень медленно и выстрела, соответственно, никакого бы не было. Да и смазку мы, идя в караул, не брали. А  без смазки хромированная сталь даже в теплые времена быстро ржавела, что уж говорить про мороз. Так что мы играли с огнем и рисковали своей жизнью. Но, как говорится, Бог миловал, и ничего с нами не случилось. Хорошо было стоять у знамени на посту. Теплое помещение было, да к тому же и малолюдное. Правда, приходилось стоять по стойке смирно примерно два часа, хотя это не так уж и долго.

Приходилось мне участвовать на артиллерийских стрельбищах на полигоне где-нибудь далеко за городом, на побережье моря. Привезли нас на машинах к месту стрельбища, и, чтобы мы как следует, разминулись, заставили нас рыть окопы. А грунт был песчаный и сыпучий. Стены укрепляли досками, высота окоп была примерно с рост человека. Закончив с окопом, мы занялись подготовкой к стрельбе. Я развернул радиостанцию РБМ, артиллеристы замаскировали свои орудия. Все готово к стрельбе. По морю шел катер и тащил на буксире деревянную мишень. Хотя расстояние до мишени составляло несколько километров, но все равно она хорошо просматривалась. В чем же состояла моя роль? Я принимал по радио команды от наблюдательного пункта. А пункт этот был замаскирован, и никто не знал, где он находился. Команды эти я дублировал и передавал их командиру батареи. Передавал координаты стрельбы. И тут же пушки открывали огонь по мишени. Стреляли болванками. В результате получался то недолет, то перелет, но и попадания в цель то же были.

За три года службы на Камчатке случалось нам ездить и в командировку на рыбалку. На всем побережье Камчатки было построено много рыбозаводов. Несколько заводов составляли комбинат. Вот в одном из таких комбинатов (назывался он имени Микояна) мы и работали. Что же мы там делали? Конечно, в море мы не ходили (мы же сухопутными вояками были), а работали на рыбозаводе. Делали мы разные подсобные работы. Придет, к примеру, пароход, и мы начинаем грузить бочки с рыбой в трюмы. Отдыхали мы в палатках около моря, а в сторону от материка намного километров расстилалась тундра. Недалеко находился рыбачий поселок под названием Крутогорово, на карте он обозначен. В поселке было много привязанных ездовых собак. Во время пурги этих животных полностью заметало снегом, а ветер кончался, они вылезали на свет Божий. Но, бывало, иногда ночью они поднимут такой противный вой, что никто в округе заснуть не мог.

Вот мы и работали на заводах. Кушали свежую рыбу: кету, горбушу, иногда красную икру. Но солдат должен испытать на себе любую работу. Поэтому работали мы и на заготовке дров для солдатской кухни. Но всему бывает конец, так как дни бегут, а годы летят. Вот и подошла к концу наша солдатская служба.

Пришел в Петропавловск-Камчатский товарно-пассажирский пароход за нами, и глубокой осенью 1955 года мы, солдаты, получили заслуженный дембель. И вот мы, с чемоданами в руках, погрузились на пароход и, стоя на палубе, махали вслед провожающим нас офицерам. Все было, как положено: полковой духовой оркестр, ну и конечно знаменитый марш «Прощание Славянки». У многих из нас на глазах появились слезы. Да и у кого они не могли не появиться, разве что у бездушных и бесчеловечных манекенов, которые оставались равнодушными даже в такие моменты, как расставание.  А пароход, тем временем, отдалялся от причала все дальше и дальше, музыка становилась все тише и тише, расстояние стушевало и рассеяло в мареве воздуха не только провожающих людей, но и дома и корабли, стоявшие в порту. Вот только знаменитые великаны горы, их снежные вершины, вечно коптившееся небо Авачинской сопки, да ее соседка – Корякская, никак не хотели с нами расставаться. И даже, спустя двое суток, мы их видели. Но и они постепенно расплывались, таяли в далекой дымке, как белые облака на голубом небе.

Прощай, Камчатка! Много хорошего о тебе осталось у меня в памяти на всю оставшуюся жизнь.

И вот, по пришествие многих лет, после моей солдатской службы я делаю вывод о значении дней солдатской жизни. Солдатская служба, вместе с дисциплиной и армейской подготовкой, очень нужна молодым парням. Если образно говорить, то нас командиры «выстирали» и «проутюжили» по полной программе. И конечно, нам это пошло только на пользу. Лично я приобрел множество полезных качеств, новых черт характера, навыков армейской специальности «радист», которая мне помогла в моей гражданской жизни. Также я расширил кругозор познаний и окреп физически. Так что я говорю, безо всякого преувеличения, служба – это школа жизни.

 

Глава IV.

Трудовые будни

 

И вот я на свободе. Гражданская жизнь! За долгое время я впервые почувствовал расслабленность. И чтобы болото лености не поглотило меня, я, не мешкая, стал искать работу. В те годы выбор был. Хоть Тогучин был и небольшим городком, но работники требовались чуть ли не на каждое предприятие. Была вербовка на север и дальний восток. Но я хотел найти работу здесь, на Родине. Но какую работу выбрать, и какой выбрать себе жизненный путь? И смогу ли применить в деле, в своей гражданской жизни, свои точки-тире? Кому они нужны эти точки? Да, конечно, в нашей жизни есть телефонная и почтовая связь. В первые дни поиска я зашел в РУС. В те годы начальником был Балахнин. На вопрос, могу ли я работать у вас, он ответил, что работа есть. Работа состояла в том, чтобы копать, а точнее долбить ломом ямки под столбы. А дело было зимой в тридцатиградусный мороз. И честно говоря, такая перспектива меня не очень-то обрадовала, и я отказался от работы.

Однажды броды по улицам  в поисках работы, я, от нечего делать, заглянул в находящийся поблизости базар. И случайно повстречал среди людей на базаре знакомого земляка из Борцово. После обычного приветствия и взаимных расспросов о житье-бытье я рассказал ему, что ищу работу. А он мне в ответ: «А почему бы тебе не поехать работать к нам в колхоз! Работы у нас много. Можно работать шофером на машине, трактористом, да и скотники хорошо зарабатывают. К тому же ты бывший колхозник, работать умеешь, тебя сразу примут без задержки» Признаюсь, в первые минуты я колебался, так как у меня не было в планах такого варианта. А ведь я отношусь к рабочему классу.

 – А почему бы нет. Я давно мечтал работать пастухом или в строительной бригаде. Да и тетка моя к тому же одна живет, и ей одной трудно жить. Так что дом есть, и будет где жить.

Мой земляк, Леонид Михайлович, добавил:

 – Я на коне приехал, так что поедем со мной прямо сейчас!

 – Обожди, Михалыч! Надо своих сначала известить, ведь у меня мать и тетка.

 – А знаешь ли ты, что тебе можно переехать, как переселенцу. Оформляйся! К тому же тебе, как переселенцу, дадут подъемные и дом построят.

 – Да, – говорю, – деньги на первое время нужны будут!

Я поблагодарил его и пообещал все подробней узнать в Райисполкоме.

На другой день, предварительно согласовав свое решение и получив одобрение от женщин, я пошел в Райисполком.  В Райисполкоме была специальная комната – переселенческий отдел. Зайдя в нее, я попросил сотрудника объяснить условия и рассказать о льготах. И вот что я узнал. Наша Новосибирская область приравнена как целинная область. В области было много старозалежных и целинных земель, и желающих переехать на целинную землю в какой угодно колхоз также было много. От государства на хозяина выдавалось триста рублей, на каждого члена семьи – по сто. В те годы это были весомые деньги, на них можно было спокойно прожить месяц.  А нуждающимся в жилье выдавали кредит, а также предлагали помощь в постройке дома. И безо всяких колебаний я согласился на такие условия. Мне выписали переселенческий билет и выдали деньги. А дом я должен был выбрать сам в одном из лесничеств.

Вот так я оказался переселенцем. Вещей моих личных было совсем немного: армейский чемоданчик, в нем сменное белье, запасная рубашка и, примерно, с десяток книг. Переезд не составил никаких проблем. Всего каких-то 25 километров. Колхозные машины ходили часто. Вот так я приехал на свою Родину, где родился и прожил все свое детство. Ничего не изменилось. Наш домик все также был покрыт земляными пластами. В нем жили дорогая моя тетя Нюра. Она, конечно, была рада нашему с мамой приезду. Она купила несколько бутылок красного вина и коньяка, зная конечно мое равнодушное отношение к спиртному.

Приехав в свое родное село, я, не теряя время впустую, отправился в колхозную контору на прием к председателю (Черемных Анатолий). Зайдя к нему в кабинет, я, по солдатской привычке, доложил ему, что желаю работать в колхозе на любой работе, там, где я буду нужнее всего. Он спросил о жилье. В ответ я сказал, что пока буду жить у тетки, а со временем, на правах переселенца, куплю дом. Он пообещал помощь в постройке дома. Работы в колхозе всегда хватает. Поэтому пока я буду работать в бригаде на разных работах. Куда пошлют, то и буду делать. Я, как комсомолец, воспринял эту работу с энтузиазмом. Руки чешутся по работе. Вот так я стал рядовым великой армии колхозного производства.

Но надо было думать и о постройке дома. За меня делать его никто не будет. Но как задуманное воплотить практически? В селе Боровлянка находилось лесничество, там продавались срубы для дома – только одни стены. Остальной материал: плахи для пола и горбыли для потолка – продавался отдельно. Мне дали запряженного в телегу коня, и я поехал в Боровлянку. Это было приблизительно в двадцати километрах. Дорога была одна, без развилок. Заблудиться я в любом случае не мог и поэтому доехал безо всяких проблем. В лесничестве мне показали сруб из осиновых бревен, так лес состоял в основном из осинника. Хотя он и стоил относительно дешево, но сруб не понравился, так как состоял из тонких бревен. Тогда мне показали другой сруб – из пихты. Бревна были толстыми, то что надо. И я взял этот сруб. Я, предусмотрительно, взял из дома краску и расписал по номерам все бревна, все четыре стороны, чтобы при перевозке их не перепутать. Приехал домой я в тот же день. А день был летний  и долгий, да и лошадка хорошая попалась. Красота!

На следующий же день я пришел к председателю и рассказал, мол, что сруб есть и готов к перевозке. Председатель, как и обещал, помог, организовав перевозку на конях. Пять возчиков снарядили лошадей, запряженных в брички, и они поехали за срубом. В течение недели они перевозили весь материал и все бревна. В день по одной поездке. Колхоз уплатил за этот дом лесничеству, а с меня высчитывали в течение двух лет, как за кредит. В мои обязанности входило заготовка мха. Мох ложился между бревен как утеплитель. Я излазил все окрестные болота в радиусе десяти километров. Рвал этот мох я, лазая по болотам и по воде. Затем я вешал мох сушить на ветки, а затем, ездя на лошадке, собирал его уже сухим.

Для постройки дома надо предварительно заложить фундамент, который делается из камня. Где же его взять? Мне подсказали, что там-то за пять километров есть камень. Отправился туда опять же на лошадке. Запряг коня и отправился за камнем. Приехав на место и поковыряв ломиком, пришел к выводу, что без динамита тут не обойтись. Я насобирал кое-как в телегу валявшиеся вокруг камни и отправился домой. А для закладки фундаментов таких рейсов надо было проделать пятнадцать, а то и двадцать. Так задача оказалась для меня невыполнимой. И тогда я решил камень, который я насобирал, заложить в углы, как тумбы, под стены подсыпать грунт и глину, а стенку этого фундамента облицевать цементом. И я эту идею воплотил в жизнь. Я, как мог, сделал фундамент.

Колхозные строители сложили стены, и на этом этапе работы их работа здесь была окончена. Заказал одному старичку косяки и рамы, причем сразу двойные. Затем я сам поставил рамы и сам их остеклил. Большую помощь мне оказал мой дядя Олимпий. Мы с ним настелили полы, сделали крышу и потолок. Крышу мы покрыли кровельным железом, которое купили в Тогучине. Также в Тогучине на Кирзаводе я купил кирпичи, а колхоз помог инее их перевезти. Вот только, чтобы сложить печку, нам пришлось вызывать печника, который нам ее и сложил. Проложили в комнатах также трубы для водяного отопления – колхозные сантехники помогли. Добрые люди помогли и со штукатуркой. И вот дом готов к поселению. А теперь пора и за работу взяться.

Что же я делал в колхозе? Во время покоса мы косили травы вручную. Вслед за покосом следовала сенометка (метали сено). Пришлось потрудиться и на привозке соломы на тракторе, на больших санях и на коне. Внося свой бескорыстный труд в общее дело, приятно было осознавать, что ты являешься частью общественно-полезного труда. Как сказал Маяковский: «Радуюсь я, что мой труд вливается в республику мою» Участвовал я и в уборочной компании. Работал я в основном грузчиком на погрузке зерна.

Все нужно было делать, в колхозе мелочей не бывало. Все работы, в той или иной степени, являются частью общей системы, и должны эти системы работать как слаженный механизм. Все эти системы колхозного строя составляют базовую основу государства. А так как мы комсомольцы, то мы должны быть примером для несоюзной молодежи, быть в первых рядах на трудовом фронте и должны держать высоко знамя комсомола, освещая путь и вдохновляя молодое поколение на трудовые подвиги.

Вот так, участвуя в круговороте будничных дней, я чувствовал полноправным членом коллектива колхозного производства. Но в один из дней меня вызвал к себе председатель колхоза и сказал, что они хотят отправить меня на курсы тракториста. Я без особого энтузиазма согласился, так как взял себе за правило, работать там, где надо, где нужнее всего. Учится предстояло в Тогучине при МТС, жить я буду у тети Дуси. В выходные дни буду ездить домой в Борцово. Курсы начинались с 1 ноября. Вот так я снова стал курсантом трудового фронта. На этих курсах мы изучали механизмы трактора ДТ-54 и прицепные сельхоз машины. Проходили также агротехнику особого напряжения. Отучившись положенное время, мы сдавали экзамен по билетам. Я сдал экзамен успешно. Нам выписали удостоверение, что мы прошли трехмесячный курс подготовки и теперь являемся водителями дизельных тракторов.

В то время в МТС на капитальном ремонте находился трактор, и вот, когда его отремонтировали, меня послали за ним, чтобы я его получил и пригнал домой. Я успешно справился с этим заданием, и в последствии на этом же тракторе стал работать с моим напарником, сменщиком и наставником Блакоренко Николаем Николаевичем. Вот так началась тракторная эпоха моей трудовой жизни, начавшаяся с 1956 года и длившаяся около двух лет, и оставившая в моей жизни большой след. Много было спахано и заборонено гектар, много пыли я наглотался и много провел бессонных ночей, работая в ночную смену. Но это было летом в период сезонных работ. Что же мы делали зимой? Задача механизаторов состояла в привозке с поля на ферму для скота сена и соломы. Каждый день мы возили на специально сделанных больших санях корм для скота. В сани садились 5-6 мужиков и ехали в поле. Мужики вилами накладывали на сани солому и отвозили ее в деревню на ферму. Соломой кормили коров. А сено мы возили стогами.

Хорошо помню, как мне пришлось ночью возить стога. Снега уже было навалено много. Но трактор был гусеничный, мощный, отличной техникой, и посему со своей задачей справился на ура. Помню, ночь была безлунной и темной, без дорог, без ориентиров. И только благодаря отличному знанию полей и березняков, я мог хоть как-то ориентироваться. Складывалось ощущение, что едешь по снегу, как по морю. Фары трактора далеко освещали. Едешь себе, а сзади стог волочется.

Конечно, не все тракторы были задействованы на подвозке кормов. Большая часть техники была на ремонте, и механизаторы ее ремонтировали. Все делалось по графику. Но наступила весна, растаял снег, начались полевые работы. Как только земля стала подсыхать, мы тут же принялись боронить поле, вспаханное осенью. Следующим этапом, по графику, должен стать посев пшеницы. Но это возможно лишь в том случае, когда почва окончательно подсохнет и будет рассыпаться в руках. Пришлось сеять в очень сжатые сроки: весь световой день, а то и ночью приходилось работать. Таковы были жесткие неписаные правила. Все должно было сделано в сжатые сроки. Обычно мы сеяли тремя сеялками, прицепленные к трактору. На каждой сеялке стоял сеяльщик, в обязанности которого входило следить, чтобы зерно не забивалось в механизм. За всю мою полевую работу при пахоте только один раз мой трактор ломался, и был вынужденный простой, и естественно, норма не была выполнена. Дело было так. Однажды я пахал в ночную смену, и у трактора соскочила гусеница. Что же мне было делать? Она была тяжелая, в поле я был один, была ночь, да и к тому же плохо видно было. Я решил исправить поломку своими руками. Копался там чуть ли не всю ночь, но к утру поломку все-таки устранил.

В те далекие годы уборка пшеницы была раздельной. Сперва пшеницу косили лафетом, который прицеплялся к трактору, – скошенная пшеница складывалась в валки. В валках скошенная пшеница подсыхала. Затем начинался второй этап – обмолот валков прицепным комбайном. Приходилось мне участвовать и в уборке пшеницы. С помощью комбайнов и тракторов мы убирали хлеба на колхозных полях. Хорошо было работать в коллективе.  В поле нам привозили обеды. Обеды всегда были горячими и вкусными. Хлеб пекли в местной колхозной пекарне, поэтому он был всегда свежим. Норму при вспашке земли я всегда выполнял, за исключением редких случаев. Правление колхоза не обходило нас стороной. Неоднократно нам объявляли благодарность и награждали ценными подарками. В 1958 году я был награжден медалью за освоение целины и залежных земель.

Но к моей трудовой деятельности следует добавить мою общественно-политическую работу. Не знаю как для других, но для меня она имела большое значение и требовала от меня не физического труда, а идеологического отношения. Я ведь был комсомольцем, вот и выбрали меня однажды комсомольцы на собрании секретарем колхозной организации. Около двух лет мне пришлось выполнять эту функцию. Если говорить честно, то я не подходил на эту функцию, или как сказал бы артист: «Это не мое амплуа!» Дело в том, что я, по характеру своему, привык быть ведомым, а не ведущим в коллективе. В строю я хороший солдат, но как командир, хоть и маленький, из меня никакой. Это связано с моим застенчивым и скромным характером. Много важных черт необходимо лидеру и вожаку коллектива, которых у меня, к сожалению, не было. И вот, благодаря отсутствию таких навыков, я нередко попадал в неприятные ситуации.

Мы, комсомольцы, должны были организовывать художественную самодеятельность. И вот я, тракторист с суконным рылом, придя с работы, умывшись и переодевшись, должен был идти к местной интеллигенции, которую составляли учителя и агрономы, и упрашивать их принять участие в нашей деятельности. А они же у нас по клубам не ходят, они лежат на диванах, задрав ноги кверху. Уговариваешь их, убеждаешь, а в ответ слышишь лишь: «Мне некогда, надо готовиться к урокам» Попробуй его убеди! Наша интеллигенция, вместо того, чтобы быть застрельщиком, организатором общественно-идеологической работы на селе (а им это вполне под силу, в силу своего высшего образования и интеллекта), лучше будет отлеживаться на диване, отдыхая от общественной нагрузки. Да и при всем этом денег за это не платили, а деньги нужны были. И приходилось мне делать все, хоть коряво и примитивно, своими руками. Но, как известно, на одном энтузиазме никуда не уедешь, и никакое дерзанье нам не поможет. Да, много ошибок мы делали в силу отсутствия опыта, знаний. И это был большой промах в моей идеологической работе. Все хотели все делать сами и не придавали должного значения наставникам и советам старших товарищей-партийцев. А у самих нас не было ни знаний, ни политической подоплеки, не было ни одного семинара.

Несмотря на нашу скудность ума и политическую близорукость, у нас, комсомольцев 50-ых годов, были кое-какие планы на будущее. Мы всерьез мечтали создать, организовать сельский университет культуры. Может, для кого-то эта идея казалась утопией, но для нас она являлась вполне реальной идеей. Как же мы ее себе представляли? Вся идеологическая работа должна осуществляться на общественных началах и добровольно. Мы считали себя патриотами своей Родины, мы комсомольцы, и поэтому мы должны быть в авангарде, в передовых рядах и должны быть идейно активны в общественно-политической жизни. Каждый юноша и девушка должен быть всесторонне образован, как физически, так и политически. И чтобы воплотить в жизнь эту идеологическую нишу, необходимо было создать и запустить в действие этот университет культуры.

Что же он из себя представлял? У нас в селе достаточно много интеллигенции и разных специалистов со средним и высшим образованием, и поэтому каждый гражданин способен прочесть лекцию на определенную тему (например, 1 раз в месяц, и дальше по графику).  Это вполне было осуществимо. А контингент слушателей должен будет прослушать цикл лекций. Конечно, колхознику математика не нужна, но другие темы, как физкультура и спорт, танцы, политзанятия, семейная жизнь, домоводство, кулинария и обществознание, были бы интересны и полезны.

Да конечно, можно прожить без всего этого. Можно жить примитивно, придерживаясь мнения – лишь бы был сыт, да одет. Прожить так можно всю жизнь, дожидаясь конца своих дней. Но ведь мы люди, а не роботы, и нас слишком много нерешенных проблем, много недостатков, много вредных привычек, с которыми мы не можем или не хотим расставаться и избавляться, как будто они передаются нам в наследство. И так, в результате всех этих порочных качеств и вредных привычек, жизнь наша значительно укорачивается, а болезней с каждым годом становится все больше и больше. Спортивная работа в селе стоит в полном застое; за околицей, за селом не увидишь не одной лыжни. Складывается такое впечатление, что в деревне живут одни старики, да старушки. Мы забыли лозунг «Сибиряк – значит лыжник!» Да, конечно, в селе есть молодежь. Но чем она занимается? А вы прекрасно знаете чем: пьянка, воровство и бездеятельность. И чем же все это кончается? Или тюрьма, или старость к пятидесяти годам.

А на дворе ведь XXI век, научно-технический прогресс, а мы до сих пор живем животными инстинктами. Нам лишь бы набить свой желудок, да чтобы в голове побольше было дури от водки и наркотиков. А интеллект и идейность нам становятся обременительны. Вот так болото пассивности, лени и равнодушия ко всему прекрасному, к знаниям постепенно засасывает нас. Хотелось бы напомнить молодому человеку слова одной песни:

 

Вся жизнь в твоих руках,

Она во всем тебе подвластна.

Береги ее и будешь счастлив.

 

Как же мы проводили свое свободное время? Был у нас сельский очаг культуры. Это была обыкновенная деревянная изба. Изба эта была относительно больше, чем жилые дома, комнат в ней не было. Зато была сцена, на которой мы проводили общественные мероприятия наподобие концертов и собраний. Случалось, что приезжали к нам и настоящие артисты, ну и конечно же у нас проходили показы фильмов. Отопление у нас было самое простое – в углу стояла железная печка, которая почему-то называлась буржуйкой. Печку мы топили сами, и сами же ездили в лес за дровами. Были у нас и танцы, были также граммофонные пластинки на радиоле. Каждый вечер у нас звучал медленный танец Полонского. Танцевали в те времена совсем по-другому, нежели сейчас – танцевали медленно, еле-еле передвигая ноги. Приходили в клуб, обычно по праздникам, гармонисты со своими инструментами: баяном или гармошкой. Вот тогда-то и были настоящие пляски до упада.  Много было у нас на селе плясунов. Как же хорошо они танцевали. Плясали обычно цыганочку с выходом, великолепно выделывая различные коленца. Особенно, на мой взгляд, непревзойденным плясуном был Гутарев Анатолий – истинный мастер танцевального искусства. Царство ему небесное! Наверно сейчас, где-нибудь в раю веселит и развлекает небесную канцелярию. Хорошо танцевали Никишов Никита, Савенков Алексей Глебович. Какая же у них была отменная чечетка! Много у нас на селе было и мастеров-гармонистов. Это Чижиков Анатолий, Лисов Прокоп, Пачков Валентин. Умели они также прекрасно играть на баяне и аккордеоне. Но, увы, их сейчас нет. Безжалостное небо всех схоронило к земле. Нет, современная молодежь так не пляшет. Нигде сейчас не услышишь в летние вечера веселый перебор и звонкие голоса девушек, отплясывающих где-нибудь на улице под открытым небом. Ах, какие это были времена! Куда все ушло? Девушки или молодые женщины любили плясать вдвоем с приплясом и притопом, а затем пели по очереди частушки.

Совсем редко плясали вчетвером, взявшись за руки. Но это был более сложный танец. Одна из частушек была такая:

                             

                         Нас четыре, нас четыре.

                               Куда дели пятую?

                               Снарядили, проводили

                               В бабью жизнь проклятую.

 

     Но постепенно все это ушло в прошлое, осталось где-то на задворках старой деревни. Все в нашем обществе проходит закономерно и целесообразно, по закону развития общества. В те далекие тридцатые и сороковые годы на селе не было ни радио, ни телевидения, ни других благ цивилизации. А крестьянин, проработав свой рабочий день, должен был как-то отдыхать. Особенно по праздникам – на других посмотреть, да и себя показать. Вот тут-то и проявляют себя самодеятельность и находчивость, инициатива бьет ключом. Ведь все красивое и прекрасное должно быть общим. Ведь это естественно и целесообразно. Как стряхнуть с себя усталость и расслабиться? Просто прыгать и бегать? Это удел животных в молодом возрасте. Главное, чтобы был хороший аккомпанемент. Если раньше мы могли любоваться только простыми бубнами и другими ударными инструментами, пришедших к нам из древности, то со временем инструменты стали совершенствоваться и усложняться, появились струнные и, еще более сложные, клавишные инструменты. А современная цивилизация принесла нам такие достижения, как музыкальные центры и цифровые системы, которые гораздо сложнее радио и магнитофонов.

Каждый молодой человек, идя в ногу со временем, адаптируется, подстраивается к современности, старается не отставать от жизни, дабы не казаться старомодным. И все это происходит стихийно, неосознанно. Подавай нам светомузыку! Подавай все современное. И танцы, соответственно, стали под стать музыке: каждый прыгает, дергается, извивается – кто, как может, лишь бы не стоять на месте. Это как оргия современности. Да этих молодцов понять можно. Они не обременяют себя физической работой, а многие, если работают, то работа эта обычно сидячая и малоподвижная. А ведь организму жизненно необходимы для нормального функционирования физические нагрузки: работа, спортивные упражнения, игры. Но согласитесь, наша жизнь должна быть красивой, и танцы в ней тоже, соответственно, должны быть красивыми. А так как красота целесообразна, то она является движущей силой развития общества. И если юноша, в течение рабочего дня, проводит малоподвижный образ жизни, то он должен этот физический недостаток восполнять спортивной нагрузкой или компенсировать играми по своему усмотрению. Печально видеть современного юношу, не умеющего танцевать.  Я имею в виду настоящие танцы. И много мы теряем от нашего неумения. Странно видеть и осознавать, что в современной эпохе, когда развита техника и наука, так мало уделяется внимания эстетическому воспитанию молодого человека. На мой взгляд, в каждом клубе должен быть, как минимум танцевальный кружок по изучению бальных танцев, и не жалеть на это денег. Что касается церкви, то 70 лет жили без нее. Ребенок родится без церкви, проживет он всю жизнь без нее, и помрет он без позволения попов. А вот молодежные организации, как бы их не называли, очень необходимы для организации и координации жизненных интересов и действий молодежи.

Живя и работая в те годы, я тяготился и постоянно ощущал недостаток своего образования. Но что мне было под силу? Мне было, под силу, учиться в вечерней школе и приходить периодически на консультации. Я начинал с пятого класса. И продолжал учиться дальше, хоть и с трудом: шестой, седьмой и восьмой классы. Дальше учиться нецелесообразно. Надо пройденные классы углубить, расширить и прочно усвоить, а не поверхностно запомнить, как некоторые выпускники.

Однажды в 1964 году, по воле случая, мне пришлось сменить свою работу. К работе тракториста я уже привык, и эта работа мне нравилась, и, возможно, я работал бы так до самой пенсии. В те годы своей комсомольской юности я жил и работал по принципу: работать должен там, где нужнее обществу, коллективу. И при этом я свою армейскую специальность не афишировал и не искал, где приложить свои руки и знания радиста. Может быть, знали о моей службе двое или трое моих близких друзей, но, тем не менее, однажды меня вызвал к себе в контору председатель хозяйства и без лишних слов предложил мне принять радиоузел.

А в это время в селе Борцово уже было проведено радио в каждый дом, и был построен колхозный  радиоузел. Вот что сказал мне председатель хозяйства:

 – Никола, принимай радиоузел, кроме тебя некому работать.

 – Ну что ж, – ответил я, – надо, так надо.

 – Сейчас же иди в радиоузел и принимай его у Леонова. Бывший мой предшественник, уезжал в город на постоянное место жительства и поэтому он должен был найти себе замену.

И тут я оказался приметной фигурой, имевшей близкородственную профессию. И тем более меня не надо было не учить, не консультировать. Так как я, армейский радист, отлично знающий свое дело и знающий  все законы электротехники. А трансляционная сеть имеет в своей основе все законы…те же законы постоянных и переменных токов и принципиальные схемы, как приемника ТПС-54С, так и усилителей, работающих на лампах. Да и коммутации относительно просты и мне знакомы мне. Приняв радиоузел, я в первый же вечер при беглом осмотре освоил действующий радиоузел на настольном исполнении ТУ-100.

Радиоузел в те годы был колхозный. Все финансирование осуществлялось организацией колхоза. В штате работников были дежурные мотористы, в обязанности которых входило электроснабжение радиоузла. Было также отдельное помещение, где работали бензиновый двигатель и генератор переменного тока в агрегате.

Моторист, приходя утром в 6.00 заводил двигатель, и генератор переменного тока подавал напряжение на радиоузел. Затем в радиоузле включался усилитель, радиоприемник начинал работать на  волне 1103м, и трансляция продолжалась до 12 часов ночи. Каждые сутки двое мотористов сменяли друг друга. Они были старыми опытными механизаторами. Это Осип Федорович Агарков и Василий Иванович Борцов, которые отлично знали свое дело. Моя роль состояла в обеспечении бесперебойной и качественной трансляции. Если в какой-нибудь деревне было линейное повреждение, обрыв провода или замыкание, я должен был устранить эти неисправности. Если не было повреждений я подменял мотористов и дежурил в радиоузле. В радиоузле имелась обыкновенная печка, которую мы топили для  своего блага. 

Вот так я поступил на новый вид работы, занявшей у меня длительный этап в моей трудовой биографии. А это 35 лет. В мою обязанность входило устранение линейных повреждений. Если в какой-нибудь деревне  замолкало радио (из-за обрыва провода или замыкания) нам сообщали об этом в радиоузел (обычно сообщали почтальоны), и я должен был ехать и устранять повреждение. Деревень всего было с десяток. Для поездки по деревням мне давали в колхозе коня, запряженного в телегу. Коней конюхи давали разных, обычно молодых. На таких опасно ездить. Они все рвались вскочить, и их трудно было удержать. А если еще дорога под гору – тогда держись и только: бежит лошадка во весь опор, и только телега гремит. 

А один раз дали мне коня-иноходца, они встречаются иногда. И откуда он взялся? Мне его подсунули, конечно, но работать ведь надо было. Этот конь вообще не умел бегать. Если его кнутом хорошо подстегнуть – то он может и пойдет быстрым шагом, но уж точно не бегом. Пять метров так пройдет и опять своим нормальным шагом пойдет. Хоть бей его, хоть убей – у него одна скорость и только первая. Дали мне как-то и другую клячу. Если в одну сторону у нее еще хватало силы бежать, то на обратную дорогу сил у нее не было уже никаких, еле-еле доплеталась до дома даже с пустой телегой. Как-то в один из дней мне дали коня нормального. Приехал на место повреждения нормально. А оно было в поле в 7 километрах от дома. Я привязал коня к столбу. Стоял он сперва нормально, но потом на него видать что-то нашло, и он стал лягаться задними ногами. Никого рядом нет, а он ногами бьет телегу. Я пробовал его уговаривать – не помогло. Мне надо работать было идти, устранять повреждение – а он все хлещет и хлещет. Так на щепки оглобли обе и поломал. Что делать? Как ехать домой? У меня был топор. Тогда я вырубил в лесочке 2 березки для оглобли, длиннее обычных, чтобы конь ногами не доставал до телеги, укрепил их, замотав проволокой, помаленьку запряг и поехал домой. Но выглядела моя карета комично. Еду по улице, у меня встречные мужики, усмехаясь, спрашивают, куда это я так ездил? Я отвечаю: «Америку догонял». А в те годы, был у нас лозунг «Догоним штаты по производству мяса, молока и масла». И таким образом помаленьку доехал до конной базы. Пришлось мне однажды поехать на повреждение на жеребце. Конюхов понять надо, жеребцам надо иногда делать разминку. А выглядел он из себя внушительно здоровым, откормленным. Честно скажу – поехал на нем с опаской. Если задумает он бежать – то у меня не хватит сил его ни удержать, ни остановить. Он всю дорогу бежал бегом. Мне постоянно приходилось его сдерживать, намотав вожжи на руки.

Устранив по быстрому повреждения, я поехал домой. А он еще быстрее бежит, и чтобы как-то его сдержать, я изо всех сил сворачиваю в другую сторону на пахоту, а он все равно бежит, хотя весь в пене и поту. Но, слава богу, приехал домой без аварии, и, главное, живой.

Но каждый раз при поездке запрягать тяжелую телегу было неудобно и непрактично, к тому же и инструментов с собой брал немного. И я решил, что можно ездить верхом на коне в седле. Инструмент я сложил в рюкзак и поехал, как Дон Кихот. На первом километре я ехал браво, даже каких-то сто метров рысью. Но так как я не кавалерист и навыков верховой езды не знал – всю дорогу ехал, шатаясь, еще и лошадь трясло так, что я чуть с нее не свалился, к тому же рюкзак на спине все время колотил меня со всей силой. Поэтому далее я ехал пешком. А ехать надо было в Усть-Каменку, а это, наверное, километров 20, не меньше. Сделав свое дело, на это ушло минут 15, я поехал обратно. А выглядел уже далеко не бодро, скорее печально. Трудно было сидеть, и я решил пойти пешком, а лошадка пускай везет инструмент. Вот в ходьбе я чувствовал себя гораздо лучше. А домой я приехал или пришел уже глубокой ночью. Да ездил верхом в седле я несколько раз, но так и не научился, то есть не привык к седлу, а предпочитал ходить пешочком. Да много я дорог прошагал и много тысяч километров, для меня эти маршруты были, как туристические путевки. Мы, в те годы, писали путевой лист куда, по какой причине был маршрут. Правда ходить в сухую и теплую погоду это одно удовольствие, но по специфике работы приходилось ходить и искать повреждение весной, в самую распутицу, и при том на пахоте. Так, что грязь чуть ли не по колено, липла к сапогам. Это для меня было испытанием на прочность, я утешал себя и заставлял думать, что надо, надо, и стойко переносил все испытания. Сколько раз проходил по линии Борцово-Тогучин или Борцово-Горный в любую погоду. Много раз приходилось ходить на лыжах на линии. Да, со стороны, кажется, ходить на лыжах одно удовольствие. Но это так, если идешь в хорошую погоду. Но у нас связистов, надо было ходить на повреждение в любую погоду. Приходилось мне ходить в буран и притом на встречу ветру в любой мороз, но все надо, надо. Да, к тому же, и снег разный бывает. Одно дело идти по полю, там наст даже и без лыж можно идти, но вот зайдешь в лес, а там снег рыхлый, пухлый, и лыжи проваливаются, что их даже не видно. А ведь столбовая линия идет не по дороге, а по лесу и по полю.

Помимо трансляции длинноволновой станции, нередко у нас практиковалась трансляция местного вещания. Обычно выступал по микрофону председатель колхоза с подведением итогов года и с информацией неотложных дел – все о колхозной жизни. Иногда передавали неотложные объявления для населения. Как-то, после окончания трансляции, председатель спросил меня, нельзя ли нам провести свет в колхозную контору, так как она расположена рядом с радиоузлом. Я ответил, что мощности у генератора хватит, так что давайте материал и все остальное, что нужно для этого. Через несколько дней провод изолированный был найден, и мы провели в контору свет. Но прошел месяц, и у председателя возникла идея провести свет по всей деревне. У действующего генератора, естественно, мощности не хватит, да и к тому же мотор маломощный был. Ведь деревня большая и надо было много проводов и столбов. Но у некоторых руководителей есть такая черта характера, если они что задумают на пользу и благо людей своего коллектива – колхозников, то они найдут все, что нужно: материал и средства – доведут замысел до конца.

Вот к такому типу председателей и относился наш всеми уважаемый Иван Иванович, проработавший на своем посту много лет. Почет и слава таким людям. Вот так получилось и в нашем колхозе. Где-то нашли большой и мощный генератор, правда уже не новый, но годный для эксплуатации, привезли столбов, сколько нужно для освещения всей деревни. Вот, правда с проводами было туговато, что могли найти, то и делали.

А недалеко от деревни проводили ЛЭП-110 кВт. А у них, у электриков, всегда оставались концы алюминиевых многожильных проводов. Эти концы можно было найти, где они работали. Найдя эти концы, мы разматывали провода по одной жилке, и концы связывали, и получался нормальный провод. Мы и вешали эти провода на столбы. А столбы ставили поздней осенью, когда земля уже застыла, а снега было мало. А тогда люди, которым должны были провести свет, сами должны были выкопать яму возле дома. А земля то замерзшая была, пробовали долбить ломиком - не получается. Тогда на месте будущей ямы разжигали костер на ночь. И вот было интересное зрелище, когда по всей улице на равном расстоянии всю ночь горели костры. Утром земля оказывалась оттаявшей, и одну яму хозяевам было легко выкопать. А дальше отдельная бригада мужиков с рогачами шла и ставила столбы, другая - вешала провода. Нашлись в колхозе электромонтеры и проводили по домам проводку. В те годы распространен был провод типа ПРД – двойной провод укрепляли на фарфоровых роликах, в каждом доме проводили по одной лампочке. А для нас и по одной и то было большим достижением. Ставили в домах и счетчики – все как положено. Только вместо щитка, вырезали из плоского шифера щиток самодельный.

А на электростанции под генератор подлили фундамент. Все делали, как положено: контур заземления и щит распределительный. А для того, чтобы вращать генератор, был установлен тракторный мотор дизель. И все работы по освещению мы, колхозники, проводили своими силами, кто что может.

И вот пришло долгожданное время, когда у нас в домах колхозников свет и цивилизация заглянули в каждую квартиру. В каждом доме было светло, говорило радио, и на душе у человека было радостно. И стали появляться со временем телевизоры, радиоузлы и прочая атрибутика цивилизации. Помню, меня пригласил Маслов Николай Иванович, он купил телевизор рекорд 12 и антенну ТАИ 12. Телевизор черно-белый был, показывал только 2 канала – 2 и 8. К ним приходили соседи, смотрели на современное чудо. А это было в 1960г. Тогда дикторами были Селичева и Барышников. Вскоре поставили телевизор в колхозной конторе, в коридоре. Вечерами люди приходили, как в клуб, смотрели телепередачи.

Вот так мы и приобщались к достижению техники, которая поражала наши умы своим научным и техническим достижением. Ведь все было впервые, и все проходило через наши руки. И приятно было сознавать, что мы принимали посильное хоть и маленькое участие в этом большом и нужном деле, что мы несли цивилизацию на своих плечах. А тем временем у нас работала бригада монтеры, на практике студенты-связисты. Еще не во всех деревнях было проведено радио, и тянули провода телефонной линии ко всем деревням. Обещали в скором времени подключить наш колхоз к  общей государственной энергетической системе. Но пока мы занимались каждый своим делом. Однажды председатель колхоза попросил меня сделать свет в курятнике. Курятник же был расположен за деревней Шумилова на пригорке. Привезли туда бензиновый двигатель в агрегате с генератором небольшой мощности, но для курятника и этой энергии было достаточно. А для меня это задание практически не составляло никакой трудности. Я повесил в курятнике несколько лампочек, сколько просили птичницы, а для цыплят маленьких низко над полом, чтобы они не только освещали, но и обогревали. На этом моя функция была окончена. У мотора был дежурный моторист. Да, все это было в те далекие годы. Сейчас и того места, где был курятник, не найдешь.

Приходилось мне так же тянуть электролинию на сушилку для освещения и подключения мотора на зерноочистительной машине. Была, конечно, помощь. Мужики ставили столбы, а остальное я делал сам. Да был у меня учебник по электротехнике для технических вузов, и я в свободное время в него заглядывал, и проблем у меня не было.

У нас в селе первоначально был только один телефон, связывающий сельский совет с райцентром. Телефон был проведен в 1928 году, об этом свидетельствуют железные выбитые номера на столбах из лиственницы. Линия была сделана добротно с проводом 4 мм. Да это и не удивительно, что она простояла столь длительное время без повреждений. Да в последние годы существования этой линии она имела очень старый вид, проволока заржавела основательно и столбы внешне имели ветхий вид, но сердцевина столба была еще очень прочна. И линия функционировала исправно долгие годы, а повреждения были очень редки. В годы моей работы было всего одно повреждение. Это было так. Накануне была сильная гроза. Я как раз дежурил в радиоузле. Мы, как обычно во время грозы выключали и заземляли все линии и фидера и, электролиния была отключена. Но молния, все-таки, нашла слабое место и прямым попаданием в силовой щит хлестанула, и электросчетчик вырвало из щитка, он, конечно же, пришел в негодность. И связь с Тогучином прервалась. На другой день я вооружился когтями, и, взяв небольшую катушку электропровода, пошел по линии искать повреждение. Пройдя около 5 км, я его нашел. Повреждение было таким: Провод в промежутке между столбами был порван и лежал на земле, причина была ясна, прямое попадание молнии он не выдержал и перегорел. Устранить повреждение для меня не составило труда, и связь была восстановлена. Но был в моей деятельности серьезный прокол, если не глупость. А дело было так. Утром при проверке связи с Тогучином выяснилось, что одна из двух соединительных линий была на замыкании и естественно не работала. С Тогучина мне сообщили, что замыкание далеко, где-то там у вас. А дело было летом, без лишних хлопот я собрался в поход по линии, внимательно смотрел на провода и добрался довольно далеко до контрольного пункта, на котором можно отключить участок и замерить линию. Я сделал все, как надо, а при проверке выяснилось, что повреждение, где-то там, где я уже прошел. Стало быть, я просмотрел и пошел обратно, вторично искать. Дошел до конца линии, ничего не найдя. Позвонил начальнику и доложил, что ничего не нашел и не знаю, что делать, расписался в своем бессилии. Он мне сказал, что жди, к тебе приедет из Тогучина опытный монтер Пестов Георгий Данилович на коне. Я дуралей, жду. Прошел день, вечером приезжает к нам Пестов. Здорово, Николай, пойдем, я покажу тебе, где замыкание, и он показал буквально в сотне метров от деревни, над прудом, где никто никогда не ездил и не ходил. Провода оказались схлестнуты, замкнуты. А я проходил по дороге и не заметил повреждения. Какой стыд! Какой позор! У меня под носом и не заметил. Время было уже вечернее. Георгий Данилович ночевал у нас. Утром уезжая, он спросил у меня, что сказать начальнику. Я сказал, ему – говори, что было раз я такой болван, а дураков надо учить и наказывать. Этот казус был у меня самый позорный, пятном на моей совести и хорошим уроком для меня. Больше подобного не повторялось. У нас связистов была традиция, каждый год весной нас собирали со всего района на коммунистический субботник и мы как обычно лопатами шкурили, очищали от коры бревна для столбов. И в тот запомнившийся мне день, утром звонит мне начальник: «Приезжай, дескать, на субботник». Я отвечаю: «Рад бы, да не на чем ехать». Тогда он после минутного раздумья сказал мне: «Жди, за тобой приедет машина». «Слушаюсь, жду».  И вот прошло часа два, и вот приезжает за мной бортовая машина из Тогучина, с водителем Гончаренко, и мы едем. Надо отметить, какая тогда была дорога. В те годы дорог, как сейчас – современных асфальтовых и в планах даже не было, а были грунтовые, разбитые в самую распутицу с глубокими колеями, наполненными водой. И вот по такой дороге наш бедолага шофер крутил свою баранку влево, вправо и под большим нервным напряжением. И, наверное, каким то чудом, мы проехали эти 25 км, не забуксовав. Доехав до места, я приступил к своей работе без перекура. Но тут наверно по иронии случая выяснилось, что с Борцово нет связи и я не обработали и одного столба. Отправили обратно домой. А мое дело монтерское, куда пошлют. И все прелести весенней дороги повторились, но только с другого конца. Приехав домой, выяснилось, что на поездку туда-сюда ушел целый день. А повреждение на АТС было пустяшное, минутное время: нажал на релюшку пальцем, и родимая пошла, работать, как ни в чем не бывало. Я думаю, комментарии к этому потерянному дню будут излишни. Но все-таки, почему у нас в обществе так много легкомыслия?

И вот пришло время, когда нашу паутину и столбы, прослужившие верой и правдой и сослужившие людям какую-то пользу около года, убрали. А поставили новые столбы – добротные и хорошие, алюминиевые провода, включили новый свет, горевший круглые сутки.

И вот кончился наш образовательный срок: мы отдохнули физически, хорошо поработали умственно, с удостоверением в кармане вернулись в свои владения. Дома же оказалось, что у нас в радиоузле поставлена и работает новая АТС. Координатной системы на 40 номеров. Аппаратура и все приборы работали отлично, в автоматическом режиме и не требовалось никакого обслуживания. Во многих домах колхозников и специалистов сельского хозяйства были установлены телефоны. А так же все ближайшие деревни были радиофицированы. В общей сложности было охвачено трансляцией 10 деревень. Так, что у меня работы собственно прибавилось, да плюс к этому телефоны в каждой деревне. И поэтому был принят на работу в качестве линейного монтера паренек. И первые дни мы с ним ездили на повреждения вдвоем, а в последующие дни, когда он вполне освоился с технологией работы, он стал ездить по деревням на повреждения один. Руководством нам был выдан. И наш монтер Анатолий ездил и устранял повреждения оперативно. А на усилителях радиоузла, когда были подключены все деревни казалась большая нагрузка и риск перегрева и выхода из строя блока усилителя был очень большим, поэтому аппаратуру у  нас заменили на более мощную. Вместо ТУ-100 поставили ТУ-600 две стойки: основную и резервную. В результате чего надежность и качество трансляции значительно повысились. В летнее время работы по ремонту радиолиний и линий связи было много. Одна из линий Борцово-Колаганово была 17 км. Мы вдвоем с Анатолием ездили каждый день на коне. Копали ямки возле столбов и ставили бетонные приставки для укрепления столбов и так на каждые по 5 ямок. Каждый день нам было задание. А приставки были предварительно привезены и разбросаны по линии на машине или на тракторе. Но были случаи, когда столбы от сильного ветра падали, не дождавшись, когда мы их укрепим. В таком случае работы с ними было значительно больше. И вывод напрашивается такой - все надо делать своевременно. Много было повреждений, и чаще всего над дорогой: провода рвали, путали, чуть ли не каждый день. А все потому, что сделана линия была с нарушением, низко над дорогой. Грузы на машинах возить негабаритные, стога сена возят высокие, а проводов натянуто много и запутываются, так, что их приходится растягивать веревкой или снимать со столба. Много повреждений бывает над прудами. Здесь виновниками повреждений являются гуси,  особенно осенью: они поднимаются на крыло и целой стаей путаются в проводах. Так, что исходя из всего сказанного нам, связистам, скучать, не приходилось. И мы старались повреждения устранять вовремя. А руководство Руса нас не забывало и по праздникам награждало знаками и почетными грамотами. И что особенно важно для нас, простых работников, предоставляли путевки в санаторий и дома отдыха. Я несколько раз ездил по туристической путевке на Кавказ, в Крым и Молдавию. Так что благодаря заботе и вниманию со стороны руководства Руса мы просто обязаны трудиться честно и добросовестно.

Отпала надобность нашей электростанции, а так же в мотористах. И пришлось искать на должность дежурных других людей. На эту должность были поставлены две женщины. В дежурстве ничего сложного не было, и они вполне справлялись с этой работой. Радиоузел был передан на баланс Тогучинский. Меня послали в Новосибирск на трехмесячные курсы по изучению АТС. Учились мы в здании бывшей НЭТИ, а жили в общежитии на Горской: изучали АТС координатной системы. В обучение я вкладывал все силы без остатка. Мы купили себе целый альбом схем принципиальных приборов, маркеров, регистров и еще с десяток других. Придя в комнату общежития, я раскладывал схемы на койку и изучал принципиальные схемы приборов. И, в результате, на экзаменах я сдал принципиальные схемы на отлично. Эти знания мне очень пригодились при дальнейшей работе. Я не нуждался ни в чьей помощи и все повреждения на станции исправлял сам.

Однажды в студеную зимнюю пору мне, волей не волей, пришлось заболеть дизентерией. Первоначально я не сдавался – хотел на ходу переболеть: лечился дома, да и сельский медпункт снабжали таблетками. Но время шло, а результат нулевой – поднялась температура, и мне дали направление в Тогучинскую больницу. Мы (а нас набралось таких бедолаг несколько человек) пришли в колхозную контору, чтобы выяснить насчет транспорта. Надо заметить погода в ту январскую зиму была на редкость бураниста. Почти каждый день были бураны, дорогу очищал бульдозер, и в колхозе для грузовых машин всегда была работа по перевозке грузов. Как летом, так и зимой обычно возили семена и комбикорм из Тогучина. И нам в конторе предложили ехать на этих машинах  в Тогучинскую больницу. И наши, узнав на каком транспорте ехать, да еще в кузове в знатный морозец, быстро стали здоровыми и остались дома. Но у меня стойкости оказалось больше, я залез в кузов, у шофера в кабине сидел грузчик, и мы поехали. Дорогу постоянно чистил бульдозер. Пройдя вперед, мы на некотором расстоянии от него медленно двигались вперед, с остановками  и пробуксовками, и мне часто приходилось слезать с машины с лопатой в руках и очищать дорогу. Снег быстро переметал дорогу, и мы с боями, хоть и медленно, но доехали до Тогучина. А меня все-таки положили в больницу, и я прошел курс лечения. Это единственная болезнь в моей трудовой жизни.

Мне по работе приходилось ходить по квартирам, по домам - проверять и ремонтировать точки. И вот как-то, заходя в один  из домов, я как обычно постучал в дверь. Мне никто не ответил. Но я все-таки зашел в комнату. Что я увидел? Во-первых, вся комната была заполнена дымом, в избе топилась печка, а она хорошо дымила. Сквозь дым я заметил, что стоит стол, а за столом сидит бабка с очками на носу, читавшая газету. Носом она едва не доставала до газеты. Я довольно громко сказал: «Здравствуйте!». Но она никак не отреагировала. Я понял, что у нас разговор не получится. И поскорей, пока не задохнулся в дыму, вышел. Но невольно, этот случай наводит на печальные раздумья. Как это получается? 21 век на дворе: люди в космосе летают, на Луне побывали, научно- технический прогресс. Люди себе дворцы воздвигают. А эта бабуля, ветеран труда, перенесшая на себе военное лихолетье, в таких условиях живет, дым глотает. Но она все-таки человек, и хочется жить по-человечески,  узнать, что в мире делается, и как люди живут. Неужели все, как она живут? А живет она, читая газету, одетая в валенках, и молится у Царя Небесного о нормальной жизни. А от земных господ надежды нет, а она голосовала за Вас. А вы, господа, забыли про нее – дескать, живи бабка, как хочешь, нам дела до тебя нет. Неужели эта бабушка не заработала за свою долгую трудовую жизнь на нормальное жилье и спокойную старость?

Вспоминается один забавный случай, свидетелем которого я невольно оказался. Однажды летним днем в поле, далеко от  деревни, я сидел на столбе и что-то делал. Свой плащ перед залезанием на столб я оставил на земле. Вижу, едет мужик на коне потихоньку и поет песню. Проезжая мимо столба он увидел плащ, остановил коня, взял плащ и хотел идти к телеге. Я ему говорю: «Положи на место!», он оглянулся и не увидел никого. Бросил плащ и перекрестился и уехал прочь, так и не увидев меня. Аналогичный случай произошел в деревне, на одной из улиц. Я также сидел на столбе – менял сломанный изолятор, а на земле возле столба лежал мой рюкзак с инструментами. Мимо шла бабушка, увидала рюкзак и взяла его и хотела уйти с добычей. Я  же ей с высоты небесной изрек: «Эй, бабка, положи на место!». Бабка также огляделась по сторонам, никого не увидев, что-то проворчала и пошла по своим делам. Но один случай произошел со мной далеко  не  веселый. Потребовалось залезть на столб. Я залез на столб и с благими намерениями начал делать свое дело. А в стороне, в ограде у хозяина стояли пчелиные улья. Хозяину потребовалось что-то там делать в одном улье. Он начал их дразнить, окуривать дымом. Естественно пчелам это не понравилось, и они начали искать нарушителя их спокойствия, и, как на грех, они увидели меня. Я знал, что в таких случаях   не надо отмахиваться, я втянул голову в себя и стал работать потихоньку, чтоб не привлекать внимание летучих разбойников. Подлетела  первая, затем вторая пчела, и я начал уже отмахиваться уже от десятка пчел. И начали кусать! Тут мне уже некогда было перебирать  ногами, и я ускоренным методом соскользнул со столба.

Летом, как обычно, у нас период ремонта линейных сооружений. Проводим как капитальный, так и текущий ремонт – все как по плану. Мы обычно зимой на профсобрании брали на себя социальные обязательства, отремонтировать такое-то количество километров линий,  провести столько-то радиоточек и работать за себя и за того парня.  В те годы модно было так работать дополнительно за этого парня, не вернувшегося с войны. Это обязательство было честное и добровольное.

Текущий ремонт относительно несложный мы обычно справлялись с напарником своими силами,  а на капитальный ремонт нас, монтеров, собирали в ремонтные бригады со всего линейного участка, а во главе начальник участка. У нас был ЗИЛ для рытья ям, а для поднятия столбов был буром – механизированная работа, и поэтому дело шло гораздо быстрее. Иные дни по объему работы, а иногда и нескольких дней. И с ночевкой, где требовалось   обширная работа: замена проводов, столбов и укреплений приставками. Надо заметить, что в те годы колхозные руководители думали и заботились о рабочем человеке. Но наступили другие времена, власть сменилась. И наступили другие времена. Научно технический прогресс коснулся и нас. Сейчас даже в деревнях не увидишь голых стальных проводов и столбов. Радио как такового достижения социализма нет. А сколько радости было у людей в центре села. На столбе был громкоговоритель, речь и музыка которого доносилась далеко вокруг. И все это с легкой руки господ-демократов исчезло. Упразднили и все провода сняли, произвели так называемый демонтаж. А соединительные линии завели в кабель, а кабель и телефонные линии – все зарыли в землю. А АТС координатной системы, которые отлично себя оправдали и проработали свой век, заменили на электронные. И в корне изменилась специфика труда сельского монтера связи.

Скороспешное закрытие радиоузлов и демонтаж трансляционных сетей. Эти сведения дошли и до Ельцина. И в своем новогоднем поздравлении граждан России он коснулся и этого факта. Его дословное изречение: «До меня дошли слухи, что закрываются радиоузлы. Прекратить безобразие! Гражданам России радио нужно!». И вся его деятельность на этом закончилась. Наверное, забыл, что говорил. Кстати, американцы, внимательно следившие за нашей деятельностью, прознали про это мероприятие и чисто сердечно выразили сожаление о скороспешном закрытие такого большого и важного достижения социализма, как радиовещание, не имевшееся ни в одной стране Мира. Видимо, нашим господам наплевать на нужды простых людей и достижения социализма! А сколько было затрат и трудов, и все это коту под хвост. Это, наверное, только у нас, россиян, так делается – методом проб и ошибок. Одно поколение людей строит,  другое ломает. Подумаешь, там какие-то миллионы на ветер вылетят. И кому это надо!? Никому не надо!    

Меня же, как отработавшего 35 лет в районном узле связи наградили в 1989 году медалью «Ветеран Труда» и отправили на пенсию. Заканчивая свое сочинение, выражаю благодарность моим читателям, которые набрались терпения и времени дочитать до конца мою биографию. А также выражаю чистосердечную благодарность моей внучке Ире Журавлевой за кропотливый труд – печатанье и исправление в моей писанине.

                                              «Книга жизни моей вся прочитана,

                                              Жаль от весны, от веселья осталась печаль

                                             Юность-птица, не помню, когда улетала

                                             И куда унеслась, легкокрылая в даль »

                                                                                              Омар Хайям