Сердечных дел мастер
Мешалкин Евгений Николаевич (1916-1997)
советский российский кардиохирург, директор НИИ патологии кровообращения, член-корреспондент АМН СССР, доктор медицинских наук, профессор, заслуженный деятель науки РСФСР. Герой Социалистического Труда (1976).
Печатается по книге:
«Созидатели»: очерки о людях, вписавших свое имя в историю Новосибирска. Т. II. С. 312-321.
Составитель Н. А. Александров; Редактор Е. А. Городецкий.
Новосибирск: Клуб меценатов, 2003. – Т.1. - 512 с.; Т.2. - 496 с.
Сколько песен и стихов посвящены сердцу – сердцу чувствующему, любящему, страдающему от душевной боли! Так уж получилось, что этот анатомический орган не просто играет одну из важнейших ролей в физиологии человека, но и несет романтическую, поэтическую нагрузку. Именно так воспринимает слово «сердце» подавляющее большинство людей.
Совсем иное услышат в созвучии этих шести букв те, кто болен, и те, кому приходится больных лечить. Пациенты-сердечники и врачи-кардиологи относятся к сердцу иначе, чем поэты-песенники. Почему? – вряд ли надо объяснять. Однако прочтите нижеследующие строки:
Поразительна эта способность сердца сохранять ритмичность своего движения! Когда видишь обнаженное человеческое сердце во время операции, то прежде всего замечаешь пробегающие по нему волны сокращений. Они начинаются от устьев впадающих в сердце полых вен (несущих венозную кровь), в следующие доли мгновения охватывают предсердия, и вот уже сокращение сердца мощным валом проносится по желудочкам в направлении от верхушки к артериальным сосудам (аорте и легочной артерии). Ощущаешь, как коротким усилием сердца кровь, находящаяся в его полостях, «выдавливается» в артериальные сосуды. Они расширяются при каждом сокращении желудочков. В следующее мгновение наступает полурасслабление сердца, и оно расширяется, вбирая в себя новую порцию крови. Венозные и артериальные сосуды в этот момент, опорожняясь от крови, спадаются и становятся менее напряженными. Но едва заметишь наступившую паузу, как новая волна сокращения прокатывается от венозных сосудов к верхушке сердца и оттуда снова к артериальным сосудам.
Удивительно сильное впечатление производит эта мощь, ритмичность и непрерывность сокращений сердца!
Не правда ли, поэтично? И говорят эти строки, принадлежащие перу Евгения Николаевича Мешалкина, лишь о том, что поэтом можно быть в любой профессии.
В Новосибирске эту фамилию знает, пожалуй, каждый. Может быть, не каждый житель города ответит, каков вклад Мешалкина в развитие кардиологии, но о клинике Мешалкина слышали все. И хотя институт на самом деле называется научно-исследовательским институтом патологии кровообращения, это название слишком «научно» для обывателя. А легенды о кудеснике-докторе, приехавшем в Сибирь в 1957 году, просты и понятны.
И все-таки вклад «сердечных дел мастера» в становление своей отрасли не просто велик. Не случайно Евгений Николаевич – Почетный гражданин Новосибирска, лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического Труда, кавалер орденов Ленина, Трудового Красного Знамени. Высочайшие награды советского времени давались не за красивые глаза. За ним «числятся»: работы по развитию и внедрению интубационного наркоза (представить без этого метода обезболивания хирургию практически невозможно); методика зондирования полостей сердца и введение в них контрастных веществ при рентгене; создание биологических моделей врожденных пороков сердца; первые детские операции; операции по замене специальным протезом суженного участка аорты; аутотрансплантация легкого (у больных бронхиальной астмой); развитие метода гипотермии (умеренного охлаждения тела при операциях)… – перечислять все наработанное Мешалкиным можно довольно долго, ведь им написано более 800 научных трудов и запатентовано 47 изобретений. Именно он впервые в российской практике вскрыл грудную клетку больного с обеих сторон с рассечением грудины, что позволило ему получить широкий доступ ко всем отделам сердца. Сейчас это привычная технология, а в 1955 году, чтобы нарушить «табу» (грудная клетка вскрывалась только в чрезвычайных обстоятельствах, а не для планового лечения), Мешалкину пришлось проявить недюжинную смелость, талант первооткрывателя, научную дерзость...
Супруга Евгения Николаевича, Елена Евгеньевна Литасова, звала его на «вы». Не только на работе, где приходилось соблюдать определенные служебные правила, но и дома. Они прожили вместе около двух десятков лет, но обращаться к мужу на «ты» она так и не стала: Евгений Николаевич был как будто погружен в свой особый мир. Он не казался замкнутым, никогда не производил впечатления «рассеянного чудака-ученого», умел очень интересно рассказывать, невероятно много знал, но совершенно определенная внутренняя работа в нем шла постоянно. Даже когда он просто смотрел телевизор, в любой момент мог задать вопрос, касающийся научных проблем. Становилось ясно, что «сердце» не отпускало его ни на минуту. И не хотелось лишний раз отвлекать его от напряженного процесса познания.
Окончив 7 классов, Женя решил сам зарабатывать себе на жизнь. И пошел… в геологоразведку. Работая в «полях», он мечтал стать инженером. Его отец был специалистом на железной дороге, и подросток с детства был хорошо знаком с техникой. Однако дорога в вуз в то время лежала через ФЗУ (фабрично-заводское училище). На бирже труда крепкого, рослого юношу отправили в ФЗУ при московском заводе «Серп и молот». Он получил специальность механика-наладчика прокатных станов, которая пришлась ему весьма по душе. Чистая случайность помешала молодому специалисту расти в полученной профессии (завод «Азовсталь», на который он был направлен, еще не достроили), и пришлось ему пробовать себя в разных ипостасях. Помотался по новостройкам, потрудился технологом, конструктором, даже выполнял обязанности инженера. Затем вернулся в Москву, закончил рабфак и готовился к поступлению в технический вуз. Но однажды…
Как часто в биографиях известных людей звучит это волшебное слово! Сыграло оно свою магическую роль и в жизни Евгения Николаевича Мешалкина.
Итак, однажды он зашел на занятия к своему брату, студенту Второго мединститута, и совершенно случайно остался на лекцию известного советского гистолога, члена-корреспондента Академии наук Бориса Иннокентьевича Лаврентьева.
Это был удивительный рассказ, – вспоминал впоследствии Мешалкин, – захватывающий, поднимающий душу, несущий ее туда, где сплошные загадки и чудеса. Наступило прозрение: я понял, что медицина – это мир удивительных знаний, о которых мы, школьники того времени, не имели никакого представления. Короче говоря, я забыл, куда и зачем шел, и сразу после лекции оказался в приемной комиссии мединститута. По-видимому, мое призвание тогда и открылось, потому что потом никаких колебаний никогда не было. Я обрел профессию, которая полностью меня поглотила. В ней вся моя жизнь.
Из всех возможных на Земле механизмов человеческий организм оказался самым сложным и привлекательным в своей непознанности. Он обещал исследователю непрерывные головоломки, хитрые задачки, пути первооткрывателя.
В 1941 году грянула война, и за год до окончания института студенты срочно получают дипломы – выпускников Второго медицинского ждут на фронтах. Мешалкин, поначалу младший врач полка, узнал войну не понаслышке – в битвах за Москву, Сталинград, в боях на территориях Польши, Германии, Чехословакии (уже начальником общехирургической группы усиления). С точки зрения овладения профессией трудно представить себе более жесткую и полезную школу: на Курской дуге 2 хирурга в медсанбате вынуждены были обрабатывать до тысячи раненых в неделю. Об отдыхе не было речи – как-то под Нежиным пришлось работать 8 суток почти без сна. Молодой сильный парень засыпал даже стоя. Но он научился делать все – быстро, качественно, мгновенно принимая решения. Именно в годы войны он «прошил» два своих первых шва на сердце солдата – и это помогло спасти человеку жизнь. Несмотря на тяжелейшие военные действия, фронтовые врачи провели две научно-практические конференции, чтобы обменяться накопленным военно-полевым опытом. В разбитом доме, под свист пуль и снарядов, Мешалкин продемонстрировал собравшимся сделанную им систему капельного переливания крови. Из чего ее можно было сделать на войне? Из подручных, как говорится, средств, но она реально уменьшала солдатам кровотечения. Во второй раз он подготовил доклад по сосудистой хирургии.
Неудивительно, что молодого врача (а к концу войны он уже имел ордена Красной Звезды, Отечественной войны 2-й степени, медаль «За отвагу») приметили. «Твое место в большой столичной клинике»,— напутствовал его один из старших коллег. Такой клиникой в 1946 году стала для Евгения Николаевича «Бакулевка», первый в стране институт сердечно-сосудистой хирургии. Умение, старание и трудолюбие нового сотрудника оценил и сам Александр Николаевич Бакулев, светило советской медицины. Традиционные отношения «ученик-учитель» довольно быстро переросли формальные рамки. «Ученик» брался решать такие задачи, перед которыми пасовали признанные авторитеты. Теплое и уважительное отношение к Бакулеву Мешалкин сохранил на всю жизнь, хотя позднее уехал в Сибирь, чтобы получить полную самостоятельность. Александру Николаевичу я обязан своей любовью к хирургии, навыками научной работы, самым серьезным отношением к больному, – говорил он. Бакулеву же посвятил Мешалкин свою книгу «Хирург оперирует сердце». Барельеф Александра Николаевича висел и в его кабинете.
Когда Мешалкин пришел в науку, он имел неоценимый, многообразный опыт полевой хирургии. Десять лет в клинике Бакулева помогли ему стать ярким ученым, смелым экспериментатором. По ночам в виварии горел свет – фронтовой хирург, привыкший работать сутками, отрабатывал методику интубационного наркоза. И не только ее…
Я вспоминаю свои первые попытки оперировать сердце собаки, относящиеся к 1947 году. Моей задачей было зашить стенку сердца в случае его ранения. Эксперименты на собаке начались с того, что без нанесения раны я пытался наложить на лихорадочно бьющееся, буквально «скачущее» сердце один-единственный шов. Помню, как мучительно долго я «прицеливался», чтобы точно вонзить кончик хирургической иглы в намеченное место у верхушки сердца. А игла все попадала не туда – на полсантиметра или даже на сантиметр в сторону! Потребовалась довольно длительная тренировка, повторение серии таких экспериментов, прежде чем наладилась координация между зрением и действиями руки, между видимым и совершаемым. Лишь на исходе третьего месяца такой работы я решился нанести рану сердцу животного и удачно ее зашил…
Уже в 60-е годы Евгений Николаевич писал: Сердце находится в постоянном ритмичном движении, а это означает, что хирургу предстоит оперировать либо на непрерывно сокращающемся сердце, либо вызвать на короткий срок ослабление или прекращение его движений. Однако большинство вмешательств выполняется на движущемся сердце. Если учесть кратковременность периодов естественной остановки сердца – всего 0,3-0,4 секунды во время диастолы (расслабления), то становится ясным, что хирург практически ничего не может успеть сделать за столь малый интервал и ему приходится приспосабливаться к движению сердца.
Поэтому кардиохирургу совершенно необходимо привыкнуть к ритмике сердца, «сжиться» с ней; научиться осуществлять свои движения в строгой координации с сердечными сокращениями. Теперь, просматривая кинофильмы, снятые в нашем институте на протяжении последних 10 лет, я отчетливо вижу, как рука хирурга, который собирается осуществить тот или иной прием на сердечной стенке, вместе с инструментом начинает едва заметно колебаться, следуя в движениях строго за движениями сердца. И лишь после совпадения ритмов удачно производит соответствующее вмешательство.
Таким образом, само сердце, как орган ритмической функции, порождает у хирурга необходимость строго согласовывать ритм своих движений с сердечными сокращениями. Эта способность приобретается постепенно, по мере участия в операциях на сердце. Тем более, что чувство ритма и умение работать в ритме, определяемом органом (сердцем), должно быть свойственно не только самому оперирующему, но и всему коллективу его ассистентов, всем участникам операции. Прежде всего это касается бригады непосредственно оперирующих, затем операционной сестры и анестезиолога.
Когда в 1948 году Бакулев приступил к операциям на сердце с врожденным пороком, выяснилось, что нужны новые методы диагностики. Мешалкин разработал методику прямого проникновения в полость сердца (зондирование). За операции при врожденных пороках он и был выдвинут на соискание Ленинской премии. Фамилия «ученика» стала мелькать наравне с другими известными фамилиями. Вскоре последовал гран-при в Брюсселе за лечение больных детей. Евгений Николаевич Мешалкин вырос в самостоятельную крупную фигуру в кардиохирургии – стало ясно, что ему необходима своя клиника, свой институт, своя научная школа.
Поэтому, когда в 1957 году он получил предложение участвовать в создании института для Сибирского отделения Академии медицинских наук, то сразу согласился. В Новосибирск он приехал с четырьмя соратниками – уникальные операции на сердце и легких стали доступны и жителям Зауралья.
Некоторое время высококлассные хирурги базировались в обычной городской больнице, затем перебрались в нынешний институт математики, а еще позднее НИИ патологии кровообращения обрел свое здание по дороге в Академгородок на станции «Сеятель». Автобусная же остановка в народе до сих пор называется «Клиника Мешалкина».
В своем институте Евгений Николаевич получил возможность развивать те направления, которые считал нужным. Во-первых, изучать закономерности гемодинамики и газообмена человека. Это фундаментальные исследования, на которые опирается вся теория сердечно-сосудистых заболеваний. Во-вторых, разрабатывать рациональные принципы хирургического вмешательства, в частности, знаменитую гипотермию – охлаждение человека, позволяющее «остановить» сердце на час и больше.
Метод гипотермии до сих пор воспринимается специалистами неоднозначно, хотя в Новосибирске за ним стоят десятки тысяч спасенных жизней. Эти работы на самом деле начались еще в клинике А. Н. Бакулева в середине 50-х годов, затем продолжались в клиниках других известных медиков. Выяснилось, что если понизить температуру тела пациента на несколько градусов, то увеличивается время выполнения операции (особенность операции на сердце заключается в том, что необходимо избегать кровотечения, поэтому хирург особыми приемами «выключает» сердце из кровообращения – чем дольше сердце будет «выключено», тем больше времени остается врачу для всех маневров). Так вот, поначалу методика гипотермии была достаточно сложной. Больному давались специальные лекарства, наркоз, после чего его погружали в ванну с холодной водой, в которой плавали кусочки льда.
Совершенствуя метод, Новосибирский институт предельно его упростил: охлаждение ведется с помощью пузырей со льдом до оптимальной температуры тела – 23-24 градуса. Оказалось, что таким образом можно делать даже очень сложные вмешательства внутри сердца: зашивание дефектов перегородки, устранение тяжелых пороков клапанов и тому подобные.
О чем же здесь спорить?
Кардиохирургия – дорогое удовольствие. Аппаратура, необходимая для подобных операций на Западе, стоит миллионы долларов. Так уж повелось, что многие отечественные специалисты принимают как раз западные технологии кардиологических операций и соответствующее им оборудование искусственного кровообращения. Конечно, хирург, оперирующий с использованием искусственного кровообращения, имеет больше времени на манипуляции, но метод гипотермии удешевляет процесс во много раз. Последние годы своей жизни Евгений Николаевич очень переживал из-за недостаточно широкого распространения гипотермии – используя отлично отработанную методику, можно было бы вылечить куда больше больных, чем оперируется сейчас. Врачебная совесть не позволяла ему смириться с этим фактом.
Талантливый человек талантлив во всем. Стань Мешалкин инженером, как и хотел, он наверняка был бы отличным специалистом. Когда в начале 30-х годов мальчишка работал на сыромятном заводе, то получил благодарность от рабочих. Им приходилось вручную вытаскивать из чанов крюками тяжелые мокрые кожи — Евгений механизировал эту операцию. Потом он ухитрился поработать с киногруппой, снимавшей первый цветной фильм «Соловей-соловушка». У киношников возникла необходимость в особом устройстве, и помог им юный подсобный рабочий. Его похлопали по плечу: «Далеко пойдешь! Голова!».
Он и в медицине сумел применить технические навыки, полученные им в ФЗУ и «университетах жизни». Еще в «Бакулевке», работая над прямым зондированием сердца, он без труда осваивал любую электронную аппаратуру. Занимался и прямым изобретательством — доказательство тому многочисленные авторские свидетельства. Вечерами дома Евгений Николаевич частенько рисовал на бумаге какие-нибудь «прилады», необходимые ему по работе. Благо, была возможность договориться с союзным министром о выпуске нужного инструмента на одном из питерских заводов. Бывая за рубежом (а он побывал на всех континентах, кроме Антарктиды и Австралии), он обязательно привозил то нитки, то особый скальпель, чтобы при возможности «повторить» необходимую вещь в родном институте. Ломая голову над технологией специального шва, как-то обратился к жене: «Ты же шьешь, подумай, как сделать лучше». Взяв лоскутки, иголку и нитки, Елена Евгеньевна (которая, действительно, прекрасно шила) принялась искать наиболее удобное соединение нитей.
А как хорошо он мог излагать свои мысли, выражать отношение к предмету! Знаменитый медик имел явный дар литератора. Все мы помним скучный и сухой школьный учебник по анатомии. Если бы над ним поработал Мешалкин, он стал бы настоящей книжкой, эмоциональной и образной: При внутреннем осмотре сердца (хотя бы на препарате) еще больше поражает чрезвычайная сложность его устройства: необычайно хитрое переплетение мышечных перекладин, которые группируются внутри желудочков еще в особые, выдающиеся в их полости «сосочковые мышцы». От вершин этих мышц отходят пучки тонких сухожильных нитей, прикрепляющихся к створкам клапанов. Все это непривычному глазу кажется перепутанным и хаотичным, но, в сущности, «уложено» в замечательном логическом порядке, обеспечивающем нормальную функцию закрытия и открытия клапанных створок и сокращения сердца…
Думая о таланте хирурга, понимаешь, что если он и врожденный, то все же дается каждому только в зачатке, – писал позднее Мешалкин. – И прежде чем приступить к оперированию больных, надо с бесконечным трудолюбием и с предельной целеустремленностью взрастить в себе эти способности, довести их до мастерства. Только мастерство является основой успеха операций на сердце.
Каковы же критерии хирургической зрелости, «по-Мешалкину»?
Это меньше всего отточенная технология. Для меня хирургия всегда была и методом лечения, и важным инструментом оздоровления, и поиском ответа на самый главный вопрос, мучивший меня всю жизнь: «Что есть что?».
Вопрос, отметим, скорее, философский, нежели медицинский. Отсюда и высочайшие требования к себе.
Одним из важнейших факторов, определяющих для хирурга возможность начать практическую оперативную деятельность, является зрелость его гуманизма. Его способность ни на минуту не забывать, что объектом приложения его труда является живой человек со всем его необъятным внутренним миром, его личной жизнью, страданиями и надеждами, его участием в жизни общества, его индивидуальной и общественной значимостью.
Гуманизм хирурга – врачебный гуманизм – это мировоззрение, которым должен обладать будущий хирург прежде всего. Ему должно быть свойственно постоянное сознание – от первой встречи с больным до благополучного завершения послеоперационного периода, – что перед врачом находится мыслящий, страдающий человек.
Во врачебной специальности, считал Мешалкин, нет и не может быть границ «мое – не мое», не может быть регламентированного рабочего дня, после окончания которого судьбы больных уже не волнуют хирурга.
Его называли человеком сложной судьбы и непростого характера. При такой требовательности, действительно, трудно казаться «легким» и «приятным во всех отношениях». Долгие годы, более пятидесяти, он нес на себе бремя лидера — научного, административного. Нес неформально, генерируя идеи, самостоятельно их отрабатывая, внедряя, воспитывая учеников.
И кто как не он имел большее право на твердую, выстраданную позицию, на особую философию? Кто лучше него знал, как легко душа может проститься с телом? Как часто граница жизни и смерти пролегала вдоль пальца хирурга, зажимавшего кровеносный сосуд, как часто она определялась двумя-тремя правильными стежками. Сколько раз он сталкивался с этой зыбкой границей!
Врачебная совесть никогда не дает хирургу покоя, – писал всеми признанный корифей, – все мельчайшие детали операции, качество их выполнения, степень мастерства, до которого он сумел подняться при выполнении именно данной операции, малейшие погрешности, несовершенство знаний – все, все это властно врезается в память и в случае несчастья навсегда остается в ней укором слабости человеческих сил, не сумевших преодолеть болезнь и сохранить драгоценную человеческую жизнь.
Не зря живут в народе легенды о докторе Мешалкине!
Справка. Е. Н. Мешалкин родился в Екатеринославе в 1916 г. Умер в Новосибирске в 1997 г. Похоронен на Южном кладбище.
Добавить комментарий