Лосёнок

Рассказывает доктор биологических наук В.Н. Седых

Мы возвращались из очередного захода. Несмотря на то, что впереди нас ждал отдых, еда, уютный ночлег, настроение у всех было, прямо скажем, неважное.  То ли усталость была виной, то ли зарядившее со вчерашнего вечера ненастье, то ли накопившаяся за месяцы работы в тайге тоска по дому, по близким, по другой жизни.  В лодке нас пятеро.  Согнулись, нахохлились, как куры  на насесте, уткнулись носами в отвороты фуфаек, безучастно смотрим на воду, иногда на берег, иногда на мокрую спину соседа.  Окрестный пейзаж столь же безрадостен, как и наше настроение: низкий обрывистый берег, редкие шеренги сосенок по краю обрыва, серая гладь реки, серое небо.  Как говорится, глазу не за что зацепиться.  Тоска.  Да еще мелкий, нудный, ни на минуту не перестающий дождь. 

Неожиданно все вздрогнули от громкого крика моториста:  -  Лось!  Лось!  Глядите, лось!

Все невольно привстали, вглядываясь в серую поверхность реки.

-  Вон он!  Вон, глядите!  Здорово прет!

Действительно, метрах в двухстах наперерез лодке плыл лось.  На гладкой поверхности воды хорошо была видна большая горбоносая голова, оставлявшая за собой след расходящихся волн.

Один из нас выпростал из-под наваленных кучей рюкзаков ружье и, прилаживаясь для выстрела, попросил моториста:  -  Прибавь газу!  Сейчас мы его…

-  Да погоди ты!  -  положил тяжелую руку на ствол его сосед.  -  Не видишь  -  лосиха с теленком! 

Теперь все увидели и теленка.  Он плыл в метрах пяти за матерью.  Лосиха, учуяв приближающуюся лодку, поплыла быстрее.  Лосенок стал отставать.  Моторист сбавил скорость.  Лосиха была уже совсем близко у берега, ноги ее коснулись дна, над водой обозначилась бурая спина, и, окруженная взрывом брызг, она легко выскочила из воды.  Вскоре подплыл к берегу и лосенок, побежал вслед за матерью, которая уже скрылась в кустах.

Моторист прибавил газу, все поудобнее устроились на своих прежних местах, но настроение у каждого было уже другим.  Неожиданная встреча словно стерла усталость.  Перебивая друг друга, мы стали рассказывать о своих таежных приключениях, безбожно мешая быль и небылицы.

-  Эй!  Смотрите!  -  снова закричал глазастый моторист, показывая свободной рукой на берег.

Все повернулись в ту сторону.  На скосе обрывистого берега, поросшего густым тальником, кто-то барахтался в воде.  Подплыли ближе.

-  Да ведь это наш лосенок!  -  крикнул кто-то.

Как только лодка подошла вплотную, лосенок из последних сил попытался выскочить на берег, но не удержался на обрыве и вместе с комьями обрушившейся земли упал в реку.  Двое из нас, не сговариваясь, выпрыгнули за борт и, схватив лосенка, перевалили его в лодку.  Почувствовав под собой опору, лосенок подскочил, как на пружинах, и уже почти выпрыгнул из лодки, но тут мы все дружно навалились на него и подмяли под себя.  Лосенок вырывался из последних сил, дергался, бил ногами, глаза его от ужаса почти вылезли из орбит, он задыхался от напряжения, бессилия и ярости, но мы, охваченные охотничьим азартом, не обращая внимания на весьма чувствительные удары его ног, окончательно придавили его к днищу лодки, лишив возможности малейшего сопротивления.

Почувствовав свое окончательное бессилие, лосенок вдруг как-то сразу обмяк и затих. Мы оставили его лежать на носу лодки, привязав на всякий случай веревкой к бортовым стойкам. Он неподвижно лежал, откинув голову, и мелко дрожал. Глаза его были полузакрыты влажными веками, и только оскаленный рот и порывистое дыхание подсказывали, что он еще не сдался. Кто-то из наших бичей, пожалев, накрыл его фуфайкой.

Мы не раздумывали над тем, что заставило лосиху и лосенка решиться переплыть реку в такую пору.  Радовались удачному случаю, легкой добыче, и никому даже в голову не приходило, какое зло мы только что совершили, отняв у матери ребенка и лишив его свободы.  Мы уже почти полгода жили в тайге, возможно, огрубели и несколько очерствели, а, возможно, заскучали по каким-то теплым и заботливым чувствам, и неожиданно осознав, что детеныш лосихи нуждается в нашей заботе и помощи, мы как-то все разом ощутили в себе желание заботиться и помогать.

Через часа полтора лодка наконец-то приткнулась к берегу у табора.  Возбужденные недавним происшествием, мы даже про сон и еду на первых парах забыли и немедленно занялись устройством нашего пленника.  Кто-то тащил старую палатку, кто-то нарвал охапку травы, один из бичей, открыв банку сгущенки, совал молоко лосенку и громко удивлялся, что тот отворачивается от такого сладкого угощения.

В конце концов, пленника уложили на подстилку из какого-то тряпья и стали наперебой подсовывать все, что отыскалось на таборе из съестного.  Лосенок на все подношения реагировал одинаково  -  он ничего не ел.  Опасаясь, как бы он не помер от голода, решили силой разжать ему зубы и засунуть еду прямо в рот.  Но еда вываливалась изо рта, а лосенок по-прежнему лежал и косился на огонь костра, отражение которого металось в его глазах, то вспыхивая, то погасая.  Мы суетились вокруг, говорили ему непривычные для себя ласковые слова, словно ребенку, чесали за ухом, словно собаку, гладили бок и шею, но у пленника это не вызывало ни малейшей положительной реакции.  Посоветовавшись между собой, мы решили оставить лосенка до утра в покое, чтобы он освоился в новой обстановке, и разошлись по палаткам.

Утром увидели, что он ни к чему так и не притронулся.  Тогда мы упросили нашу таборщицу сварить для лосенка лапшу со сгущенным молоком и попробовать все-таки накормить его.  Но когда мы уходили на работу, лосенок неподвижно лежал все в том же положении, только глаза у него были закрыты.

Рабочий день на этот раз почему-то показался многим из нас, причастным к судьбе лосенка, чересчур длинным.  Вечером мы поспешили домой, надеясь, что все изменилось к лучшему.  Но лосенок неподвижно лежал все на том же месте и выглядел совсем плохо.  Лапша на сгущенке так и стояла нетронутой.  Мы растерялись и никак не могли решить, что же еще можно сделать, чем помочь лосиному детенышу.  Кто-то сказал, что если так будет продолжаться, лосенок погибнет.  Снова насильно попробовали накормить его и перемазали молоком всю его морду.  Давали варенье, хлеб, но он по-прежнему ни на что не реагировал и лишь широко раскрытыми глазами смотрел мимо нас на подступавшую вплотную к табору тайгу.  Снова гладили его, говорили успокаивающие ласковые слова, пытались поставить на ноги.  Но ноги у него подламывались, как ватные, и он снова и снова заваливался на бок.  Но нам так хотелось его приручить, вылечить, что мы пытались добиться нужного для себя результата во что бы то ни стало, не понимая, как жестоко мы поступаем с этим, совсем недавно появившимся на свет зверенышем.  Все ласковое и нежное, что копилось в душе каждого из нас эти месяцы, нам хотелось обратить в действия и слова, которые, как нам казалось, могли помочь лосенку. И почему-то именно в это время особенно тосковалось по дому, по оставленным далеко-далеко близким и родным людям.

Поздно вечером мы снова разошлись по своим палаткам.  На душе было муторно, неспокойно.  Пламя костра и блики его на стенах палаток казались почему-то тревожными, беспокойными.   Не слышно было обычных разговоров.  Какая-то особая тишина воцарилась в таборе.  И вдруг, когда на востоке чуть забрезжил рассвет, кто-то громко сказал, словно выносив, наконец, давно обдуманную мысль:  -  А может, отпустим его?  Ему там лучше будет.

Оказалось, что никто из нас не спал, и все, словно давно ждали этого предложения, выбрались из палаток и пошли к неподвижно лежавшему лосенку.  Молча подняли его на руки и понесли в лес.  Там положили его на траву, а сами спрятались поодаль за кустами и стали ждать.

Сначала лосенок лежал неподвижно.  Но вот вздрогнул, повернул, словно вглядываясь во что-то, голову.  Осторожно перевернулся с бока, на котором лежал, на живот.  Голова его все еще лежала на земле.  Дрожали ноздри, словно он принюхивался к чему-то.  Неожиданно он быстро и легко поднялся на ноги.  Ноги чуть-чуть подогнулись, его качнуло, и вдруг стремительным прыжком он скрылся за кустами.

Мы выбежали из своей засады и долго прислушивались к шороху кустов и удаляющимся шагам перехитрившего нас звереныша.  Но нам не было обидно.  На душе было легко, и многие думали в эти минуты о неизбежной и радостной встрече с родным домом.