Таинственная гармошка

Было это в самый разгар Бамовского бума, в 1977 году.  По более чем трехтысячекилометровой будущей трассе высаживались десанты первостроителей, закладывались новые поселки и города, осваивались прежде малоизученные или вовсе не изученные пространства тайги, гор, рек.  Время было очень интересное, непростое, а для тех, кто появлялся в этих местах впервые, можно даже сказать, героическое  —  так много открывалось для них неведомого, удивительного и трудного.

Наша съемочная группа снимала тогда документальный фильм о первых шагах изыскателей, строителей, ученых по этой трудной и во многом  таинственной сибирской земле.  Фильм мы потом так и назвали  —  «Время  первых дорог».  Уверен, что отснятый нами в то время материал станет  большой исторической ценностью, когда мы откажемся, наконец, от скоропалительных конъюнктурных оценок и будем относиться к нашему общему прошлому объективно и умно.

Для фильма нам предстояло снять несколько эпизодов в Муйской долине.  Дорог туда еще не было, самолеты и вертолеты летали в Мую от случая к случаю, но в ближайшем будущем там планировалось построить самый большой на трассе Северо-Муйский тоннель, а  в одном из створов Витима (Угрюм-реки) намечали построить Мокскую ГЭС, которая дала бы ток для разработки богатейших месторождений меди, асбеста, полиметаллов, чароита и прочих природных богатств этих почти не освоенных человеком мест.

Отсняв материал в поселке Муя и его окрестностях, мы уже собирались выбираться назад, когда от местного старожила-охотника, бывшего приисковика услышали интересную не то легенду, не то быль про странный золотой прииск, который существовал когда-то километрах в ста от Муи вверх по Витиму около знаменитой среди знатоков и геологов Мокской косы.  Прииск по имени этой косы тоже назывался Мокским.  А название «Мок» расшифровывалось так  —  «Многообещающая коса».  Так назвал эту косу в конце XIX века знаменитый ученый, геолог, писатель Владимир Афанасьевич Обручев, посетивший эти места по следам небезызвестного князя-анархиста Кропоткина, впервые со своей экспедицией прошедшего от золотых приисков Бодайбо через два, считавшихся неприступными и совершенно неведомых хребта  —  Северо-Муйский и Южно-Муйский.  Обручев тогда был настолько поражен валунами нефрита и богатейшими пробами золота, намытыми на впадающем в Витим рядом с косой ручье, что назвал это место «Многообещающим» и предсказал возникновение здесь богатого золотого прииска.  И прииск действительно появился перед Первой мировой войной, и давал такое золото, что вскоре на узком пространстве пологого берега между скалистыми прижимами Витима вырос приисковый поселок.

Золото, как говорили приисковики, «ушло» с окончанием войны.  Поселок опустел.  Гражданская война, краем задевшая эти места, казалось, окончательно поставила крест на его существовании.  Но за несколько лет до Великой Отечественной на том же самом месте вновь появилось богатейшее золото.  Поселок ожил, появились люди, появились новые дома, построили добротную двухэтажную школу, обозначилась даже новая, упирающаяся в распадок улица.  Золото мыли вручную  —  доставить драгу и технику через хребты и пороги было невозможно, дорог не было, самолетам приземлиться негде, вокруг гольцы, сопки, распадки, камни.  Но золото шло настолько богатое, что ручной труд и трудности существования в этих диких местах оправдывались вполне.  Золото «шло» все военные годы, но с окончанием войны снова бесследно сгинуло.  Не знаю научных обоснований этого феномена, но в тех краях появилась легенда, что «золото Мока выходит к людям» лишь в очень суровые годы общенародных испытаний и «бесследно исчезает», как только стране перестает грозить смертельная опасность.  Говорят, в начале 90-х золото снова обозначилось, и косу оседлала какая-то старательская артель, но достоверно не знаю, поэтому никаких гипотез на эту тему выстраивать не берусь.

А теперь, собственно, перехожу к непосредственному рассказу о том, что случилось тогда с нашей съемочной группой.

Наслушавшись рассказов об этой косе и о всяких таинственных событиях якобы до сих пор на ней случавшихся, мы во что бы то ни стало решили запечатлеть это место в том виде, в котором оно сохранилось до БАМа, строительство которого обещало в скором времени необратимые и разрушительные для этих мест перемены.  На наше счастье подвернулся рейс вертолета на Богдаринские прииски, и вертолетчики согласились прихватить нас троих (режиссера, кинооператора и звукорежиссера), высадить прямо на косе и на обратном пути через час-полтора забрать обратно.  Оказия подвернулась спешная, на сборы времени почти не оставалось, захватили только аппаратуру и бегом в вертолет.

И вот мы на косе.  Вертолет по коридору Витима быстро скрывается за сопками, а мы приступаем к съемкам.  Ярится предпорожной шиверой Витим, ослепительна под солнцем усыпанная белыми валунами  полукилометровая коса.  От поселка остались лишь двухэтажное здание школы с выбитыми окнами, какое-то складское помещение на берегу и два заброшенных, полуразрушенных дома, уцелевших, видимо, потому, что несколько лет назад в них с семьей жил гидротехник, изучавший водный режим своенравной реки.  Все это мы быстренько отсняли, по полусгнившей лестнице поднялись на второй этаж школы, чтобы сверху полюбоваться на реку и узкую полосу некогда жилого берега, и стали ждать вертолет.

Погода в этих местах, поскольку окрест двухкилометровой высоты горные хребты, меняется стремительно.  Погасла коса, еще больше взбаламутился Витим, вершины гольцов, только что резких и четких, размыло невесть откуда появившимися тучами, из распадка пополз туман, и мы не без легкой пока паники догадались, что вертолета нам сегодня, пожалуй, не дождаться.  Так и случилось.

В общем, ждали мы вертолет четыре дня и так и не дождались.  Перевалы закрыты низкой облачностью, видимость для горной местности критическая, с летчиков при таких условиях, как говорится, взятки гладки.  У нас ни крошки продовольствия, коробок спичек (звукорежиссер на наше тогдашнее счастье был человеком курящим) и рыболовный крючок с двухметровой леской, случайно оказавшийся в кофре кинооператора.

Паники, во всяком случае, первые день-два, не было, но приуныли мы основательно.  Люди мы все-таки городские и к экстремальным ситуациям такого рода, прямо скажем, не привычные.  Хорошо еще, что был конец июля, в ближнем таежном подлесье оказалась масса подберезовиков и маслят, в заброшенном доме гидротехника мы отыскали кусок закаменевшей соли и помятую алюминиевую кастрюлю.  В ручье, впадающем в Витим, с трудом удавалось поймать двух-трех хариусов в день.  Тем, собственно, и спасались, не отводя глаз от перевала, из-за которого должен был появиться вертолет.  А он все не появлялся.  Дошли уже до того, что стали строить фантастические планы, как выбраться из этой Мокской ловушки.  Но через тайгу и хребет наугад без компаса и навыка не пройдешь, а идти почти сто километров.  Вверх по реке до первого жилья и того больше.  Вниз по реке не то что на плоту, на хорошей барке через пороги, да еще без умения, не пройдешь.  Что нам еще оставалось?  Только ждать.  Мы и ждали.  Днем то и дело поглядывали на перевал и с надеждой прислушивались к малейшему постороннему звуку, ночью почти не спали, ворочаясь с боку на бок на пихтовых лапах, щедро наваленных нами на прогнивший пол одного из классов бывшей школы.

И вот в одну из ночей слышим, как совсем неподалеку от нас вдруг весело заиграла гармошка.  Мы все мигом вскочили на ноги и в сумерках едва проклюнувшегося рассвета с недоумением и не без испуга уставились друг на друга.

Гармошка слышна прекрасно.  А потом пьяный мужской голос затянул под ее аккомпанемент:  —  Бывали дни веселые, гулял я молодец…  Или что-то вроде этого.  Полное ощущение, что пьяный приисковик начала века прогуливает вдрызг свою месячную добычу и, пьяно покачиваясь, во всю растягивая меха, идет по бывшей, а сейчас начисто сгинувшей улице Мокского прииска.  Не знаю, как моим товарищам, но мне точно не пришло в голову никакого другого объяснения этой пьяной песне под гармошку на давным-давно вымершем прииске за сотни километров от ближайшего человеческого жилья.

Преодолевая вполне понятный страх, мы все трое осторожно нарисовались на высоком крыльце бывшей школы и оказались буквально лицом к лицу с таинственным гармонистом.  Его гармошка, как нам показалось, буквально взвизгнула от ужаса и умолкла, а сам гармонист, явно мгновенно протрезвев, попятился назад и свалился на землю, не забыв, впрочем, спасая инструмент, поднять его над собой.

Опускаю последующие наши взаимные прощупывания и вопросы, излагаю самую суть, которая окончательно прояснилась, когда от недалекого берега раздался звонкий мальчишеский голос:  —  Папка, ты скоро?­  

Оказалось, что механизатор Муйского лесхоза, прихватив с собой двенадцатилетнего сына Сережку, спускался по Витиму на стареньком катеришке из расположенного в верховьях поселка, куда был послан не то за запчастями для пилорамы, не то еще по какой-то технической надобности.  Пристав с началом ночи к Мокской косе, не увиденные и не услышанные нами из-за постоянного рева реки, путешественники устроились на ночлег.  Причем папаша, ввиду прохладной ночи и из-за нежелания озаботиться более удобным ночлегом, уложил сына спать прямо в лодке, прикрыл брезентом, а сам, употребив «для сугрева» последнюю из приобретенных еще в поселке бутылок, отправился по берегу опробовать купленную там же гармошку, которую приобрел к предстоявшему дню рождения сына.  В школу он отправился для проверки звука и голоса с высоты второго этажа:  «Интересно стало  —  смогу реку перекричать или как».  А перекричать хотелось, поскольку, по слухам, кто на Мокской косе Витим перекричит, через предстоящий Муйский порог без особых для себя неудовольствий проскочит.

Как мы потом с ним через этот порог проскакивали, это особая, как говорится, статья.  Я только до сих пор жалею, что всю оставшуюся пленку мы «расстреляли» на Мокской косе, и двухметровые валы порога, застывшие, как нам тогда показалось, на месте, остались запечатленными только в нашей памяти.

—  Хоть вы и напугали меня, мужики, до мокрых штанов  —  думал покойнички приисковые объявились, только, может, потому мы с Сережкой живые остались,  —  признался нам при расставании в Муе наш спаситель.  —  Я бы так и попер бы пьяный через порог.  Когда в голове водка, чего соображаешь?  Накрыло бы нас с сынком за мое соревнование с Угрюмом (это он так Витим по местному обозначил).  Не любит он, когда его на соревнование вызывают.  Перекричать его я так и не смог, а после вас отрезвел, словно пятнадцать суток отсидел в местном отделении.  Потому и прошли, как по струнке.  Спасибо вам.

Мы в свою очередь поблагодарили его за свое спасение (перевал был закрыт еще почти неделю), и дали себе слово, когда начнет строиться Мокская ГЭС, снова побывать в этих местах.  Но строить ее так и не начали.  Видимо время спасать страну еще не наступило.