Три жизни Вениамина Чебанова
Чебанов Вениамин Карпович (родился в 1925 году)
народный художник России.
Печатается по книге:
«Созидатели»: очерки о людях, вписавших свое имя в историю Новосибирска. Т. II. С. 479-488.
Составитель Н. А. Александров; Редактор Е. А. Городецкий.
Новосибирск: Клуб меценатов, 2003. – Т.1. - 512 с.; Т.2. - 496 с.
На войне лейтенант Чебанов несколько раз бывал на волосок от смерти, но – везло, оставался живой, отделывался ранениями, контузией. Знать, судьба оберегала будущего художника, чтобы следующие поколения смогли лицезреть в его работах беспощадный лик войны.
...Много позже, на дне рождения сына Анна Федоровна выскажет ему свое пожелание:
– Три жизни тебе прожить, Веничка! Одну свою и по одной за каждую спасенную душу...
Совсем недавно Чебанов спас трехлетнюю девчушку, вытащил ее за платьице из водоворота. А первую душу – раненого, истекающего кровью немца – он подобрал на обочине дороги зимой 44-го и доставил в госпиталь, мать знала об этом из его рассказов.
В то военное время карандашные зарисовки фрагментов боев, лиц товарищей и поверженных врагов накапливались в полевой сумке. Тогда он еще не мог точно сформулировать все, что понимал наитием. Разве на пороге двадцатилетия раздумываешь о сути бытия, предназначении человека, мере его сил, возможностей и ответственности перед другими людьми за каждый свой день и поступок? Это потом сознание Вениамина Карповича с помощью Богом данного таланта «переварит» войну пером, резцом и кистью так, что перед полотнами этого художника едва ли ни каждый «услышит» эти вечные вопросы.
Само по себе любое художественное дарование – лишь подарок судьбы. Необходимое, но недостаточное условие для проявления таланта. Мастерство вообще – производное ума, души и жизненного опыта.
И вот что странно: именно на войне, абсурдной по своей сути, начинающему художнику дано было постижение сути добра и зла во всех их многочисленных оттенках. Сегодня все это нашло отражение в его графических и живописных работах: «Говорит Совинформбюро». «Прощание», «Привал…», «Атака», ставший графической классикой лист «Победа»...
Откуда у 19-летнего солдата эта зоркость души и гражданский пафос, психологическая точность момента и ситуации, нашедшие потом отражение в его полотнах?
– Первым художником в нашей семье, – неизменно утверждает Вениамин Карпович, – был мой отец. А «патриотический дух», должно быть, достался мне от дядьки Павла Диевича – старшего из братьев Чебановых. Это был первый «сибиряк» в украинской семье. Еще в 1905 году сослан сюда за революционную деятельность. Да и отец художника, в юности проживавший в Херсонской губернии, носил прокламации. – Но не в этом дело, – уточняет продолжатель славного рода. – Главное, что все в родне были совестливыми, порядочными людьми. Свою хату не считали центром мира, и детей растили в соответствии со своими представлениями о семейной чести, патриотизме и служении Отечеству.
От отца достались и верный глаз, точная рука и художественный вкус. Карп Диевич, до того как стал столярничать в паровозном депо станции Инская, уже был отмечен музами. С детства его зачаровывала скрипка. Столярное мастерство в нем словно жило с пеленок, и уже в юности он слыл мастером-краснодеревщиком. Вся мебель и утварь в родительском доме – произведения его рук. Но больше всего он любил ладить музыкальные инструменты. Заготовки для гитар, балалаек и домр уже после смерти отца художник перевозил потом с квартиры на квартиру как самое дорогое наследство.
Война скорректировала биографию целого поколения. Вместо гражданской профессии пришлось осваивать военную и Вениамину Чебанову, ставшему курсантом военно-пехотного училища. Но и там в нем угадали «художника», поручили всю оформительскую работу. Хотя не менее талантливым оказался Чебанов и в военном искусстве. Стрельба по «бегущему оленю» – только на «отлично»! Командиры усматривали в том снайперские задатки, опять же – точный глаз художника!
Это подметил потом и замкомполка военно-полевого училища. Перед отправкой выпускников на фронт Хасан Гиреевич Ефаев пригласил младшего лейтенанта к себе и, смущаясь, предложил: «Оставайся в училище… Художником. Война есть война, а у тебя талант…». Вениамина словно кипятком ошпарили. «Да как же я погляжу в глаза тому же Ване Плотникову, с которым рядом спали? Ты, мол, иди, Родину защищай, а у меня – талант?!». «Ладно. Береги себя!», – только и сказал комиссар.
Но беречь себя командиру на войне не положено.
– Обязанность у меня была такая, – рассказывает о своей «работе» на войне Вениамин Карпович, – поднимать солдат в атаку…
– А страх смерти?
– Не было у меня поначалу этого страха. Просто мысли такой не приходило, что тебя могут убить. Ранить – да, а убить? Молодые же были, а для молодости смерть – состояние противоестественное. Ну а потом … у меня со смертью «не сложились отношения». Много раз она примеривалась ко мне, но отступалась. Хотя я с нею в прятки не играл. На войне ведь командир поднимается первым и первым попадает на мушку. Особенно в пехоте.
Конечно, может, был то оптимизм молодости, подавлявший инстинкт самосохранения? Не так ли случилось под Опельном, когда его угораздило вторично попасть на «мушку». С криком: «В атаку!» он выскочил из окопа, поднявшись во весь рост. Это была тактическая ошибка. И первый урок: бесшабашная храбрость – сродни предательству. «Снесли бы тебе башку, – корил он себя, – одной боевой «единицей» в наших рядах стало бы меньше».
Солдат, что оказался рядом, стащил его в укрытие, как смог, заткнул рану. «Бери мой автомат, – скомандовал командир, – и давай в цепь! А мне оставь карабин».
Рука не поднималась, кровь заливала грудь, но Чебанов как-то выбрался из ямы и, извиваясь гусеницей, пополз. Странно, но он добрался до артиллерийских позиций. Видно, значение той операции было велико, когда на передовой оказался сам командующий артиллерией 39-й армии генерал-майор Дорофеев.
Истекающий кровью раненый командир еще попросил генерала помочь его солдатам снять вражескую огневую точку с кирхи, потом провалился в небытие.
Санбат, где на его глазах ножовкой отпиливали раненому солдату часть ноги под коленом и чулком задирали живую плоть, остался в памяти художника навсегда. Его боль, казалось, Чебанов испытал на себе. Не знаю, сформулировал ли он тогда словами пронизывающую сегодня все его батальные полотна мысль, что любая война несправедлива. По отношению к человеку. Ведь люди рождаются для жизни, и праведно ли это – смерть за смерть? Неужели от Бога кому-то уготован такой удел – своей жизнью заплатить за чьи-то преступления? Но ведь и твоя жизнь – не твоя только. Есть люди, для которых наша смерть – конец их счастья и покоя. Отцы. Матери. Дети. Любимые… Им достается рикошетом.
В картинах Чебанова остро ощущается это эхо войны. Бывало, накануне последнего боя он посылал чьей-то маме, по просьбе сына, карандашом рисованный дорогой портрет. И все парни на его рисунках были веселыми и мужественными. Потом смерть выбирала из них самого лучшего.
Каждый по-своему «читает» картины художников. Я именно так понимаю чебановскую «Мать» – одну из монументальных работ его цикла «Воспоминаний о войне», который он подготовил для своей первой персональной экспозиции накануне Дня победы в мае 1967 года. Спустя 20 лет после того, как он закончил свою войну, пройдя с освободительной миссией по военным дорогам Польши, Германии, Чехословакии, Австрии. На выставке представлено более ста работ: книжная графика, портреты, пейзажи… Но преобладали сюжетные композиции военной темы.
Этот вернисаж подготовлен двумя десятилетиями гражданского осмысления бытия, феномена Родины. Именно с большой буквы. Как великой и самой справедливой страны, которая победила именно силой духа своих сынов, веривших, что есть нечто более важное, чем твоя жизнь и смерть.
Примерно в таком контексте рождалось это монументальное произведение, которое профессиональная критика трактует как аллегорический образ Родины. Это, конечно, безошибочная оценка, ибо в художественном сознании слово «мать» стало неотъемлемым приложением – символом Родины. Но в простой, даже несколько приземленной фигуре женщины без возраста, в старом полушалке, страдания, возможно, даже больше, чем величия. И ее взгляд на запад, туда, где у горизонта угадываются уходящие на передовую эшелоны, ее согбенная спина выражают неподъемное горе. А скромный обелиск под пригорком трудно воспринять как символ памяти о великом подвиге Солдата Отечества. Скорее это – скорбная «зарубка» на земле, пометившая место исчезновения еще одной несостоявшейся жизни. Или нескольких… Такие захоронения теперь называют могилами Неизвестного солдата. И каждая мать, подобная этой, на полотне, не знающая, где покоится прах ее чада, считает какую-то из них последним покоем своего сына.
Противоречат ли друг другу эти два образа – величавый и приземленный – в картине Вениамина Чебанова? Думаю – нет. По-моему, это две стороны одной «медали». Одна сторона – «За Родину», вторая – «За Отвагу». И той, и другой достойна каждая мать, провожавшая военные эшелоны.
По всем законам социалистического реализма, эта драматическая картина проникнута духом оптимизма. Сквозь хмурое утро на востоке снова поднимается солнце.
Вспоминая войну, Вениамин Карпович говорит, что там его больше всего поразило, как сочетаются во времени и пространстве хрупкость жизни и стойкость духа. Как быстро человек «переналаживается».
– Только отобьем у врага какой-то населенный пункт, еще земля горяча и танки тлеют… Казалось, в этом аду уже не осталось ничего живого, но вдруг откуда-то появляются люди. Плачут и улыбаются. И тут же начинают обустраиваться. Подберут бесхозный котелок. А дети есть дети, смотришь, уже взгромоздились на разбитый танк…
Это настроение он передал в линогравюре «Конец войне», в которой можно, помимо жизнеутверждающей силы, при желании найти приметы умозрительности и излишнего умиления. Но я бы не взяла на себя смелость учить художника-фронтовика правде жизни, корректности переживаний. Тот «фердинанд», на котором ребятишки устроили качели, он не списал с чужой «картинки». «Но причем тут гуси-лебеди?», – возмущались некоторые. Так разве кто-то уже отменил право детства на мечту, символом которой они и воспринимаются?
Дети, подростки в творчестве Чебанова в основном представлены в портретах. Ему нравится угадывать будущую личность. Есть и сюжетные картины «детской» темы. Одна из них посвящена покойной Татьяне Романовне, супруге художника. Это память о послевоенной поездке в ее разрушенное детство. В деревню, которую немцы стерли с лица земли. На пепелище дома ее деда.
Долго гнали они тогда такси по запущенной дороге, чтобы найти в бурьяне несколько бугорков да старую вишню, которая сберегла для них с десяток сочных плодов. Посидели под деревом и вернулись. Но рассказ Тани о дедушке, его мельнице, их беседах на пригорке был так ярок, что скорее хотелось попасть в мастерскую и развести краски.
«Дед и внучка» – пожалуй, это камерная работа, но на выставках она приковывала внимание несовместимостью настроений оптимизма и …тревоги. Этой работой художник старается удержать в своих руках хрупкую нить связи поколений. За плечами деда – вся биография Родины, впереди у безмятежной внучки, уплетающей свежую вишню, — дороги неизвестного будущего.
Но между двумя этими полюсами творчества пролегла широкая полоса смакования терпкого вкуса жизни. Вернувшись с военной службы без специальности, молодой Чебанов устроился художником в ДК железнодорожников станции Инская. Он был счастлив уже от того, что – Мир! Что довелось встретить Таню, почти «фронтовую» подругу. Это ее он изобразил в одной из самых сильных своих работ – медсестрой в редкую минуту отдыха. Помните: молодая женщина устало привалилась к стенке окопа? Как была – в пилотке, только шинель не по форме, а свободно наброшена на плечи. Прекрасное, но очень усталое лицо, взгляд устремлен в себя.
Есть у Ольги Бергольц такие строки:
И я окликаю – ну где ты?
О, знал бы, откуда зовешь…
Это была девочка с трагическим прошлым. К 16 годам она испытала столько боли, что хватило бы на полноформатную жизнь. Сиротство. Детский дом под бомбежкой. Скитание по фронтовым дорогам под фашистским обстрелом. Унижение и голод – вот ощущения первых лет осознанной жизни. И как награда – любовь.
К мирной жизни привыкали вместе. Только Вениамин осмысливал новую реальность с помощью карандаша, кисти. А потом взялся за резец. Черно-белый рисунок войны отложил отпечаток на психику. Душа просила красок, полноцветия! Глаз выхватывал в обыденной жизни многозначные сюжеты. Душа просилась на холст, чтобы высказаться, оценить. Поразмышлять…
Чебанов все более осознавал, что должен учиться искусству художественного самовыражения. Ведь в багаже имелось лишь несколько уроков в кружке ИЗО 128-й средней школы, но у талантливого учителя – Александра Степановича Ботанина, позже художника-реставратора Третьяковской галереи (став художником, Чебанов напишет его портрет, в котором чувствуется преклонение перед Мастером).
Но это было потом. А пока Вениамин со скромным художественным багажом отправился в НИСИ. На архитектурный факультет.
Чебанов с детства силен в рисунке. Линия удавалась ему точно и выразительно. А тут, в институте, он попал на выучку к заведующему кафедрой рисования талантливому мастеру рисунка Александру Иосифовичу Беляеву. Оценив незаурядные способности студента, Беляев определил его к себе на кафедру, ассистентом. С соответствующей зарплатой, что было немаловажно для молодой семьи. Но однажды учитель вызвал студента на откровенный разговор, сделав ему неожиданное предложение:
– Знаешь, бросай-ка ты наш институт…ты же – способный художник. Что тебе делать в современной архитектуре? Ведь не графские особняки проектируют, переходим на индустриальное строительство. Тут только и надо – уметь чертить горизонтальные да вертикальные линии. И то не вручную…
Заметив недоумение на лице любимого ученика, сформулировал задание:
– Переходи-ка в Иркутское художественное училище. Я помогу с переводом…
Так, в 1954 году с рекомендательным письмом Беляева Чебанов был зачислен сразу на третий курс художественного училища, которое блестяще окончил. Правда, причитавшуюся ему, «красную корочку» он «уступил» товарищу. С помощью определенной хитрости он «подарил» ему свою «пятерку» по композиции. Друг собирался учиться дальше, а тридцатилетний «семейный» Чебанов не мог позволить себе дальнейшего образования.
Пожалуй, именно материальные соображения определили значительный этап его творчества, связанный с книжно-оформительской деятельностью и серьезным увлечением графикой. Она стала новым университетом. Чебанов много читает, заново открывает для себя Пушкина.
А познакомились они тогда, в 1944-м, когда Вениамин валялся в госпитале с тем страшным ранением в шейные позвонки. Лежать он мог только на животе, а перед собой, на уровне подбородка, ухитрялся держать растрепанный томик Пушкина, без конца и без начала. Только ранняя поэма «Братья-разбойники» оказалась в целости и сохранности. Он читал ее до бесконечности. С упоением, наслаждаясь каждым звуком, впитывая музыку стиха и восхищаясь дерзкими, точными и колоритными образами. Наверное, он их «видел», осязал чисто зрительно, специфическим восприятием художника. Мозг «сфотографировал» многостраничную поэму до запятой и сохранил навечно. Даже теперь, спустя более чем полвека после того пушкинского «урока», Вениамин Карпович охотно читает в застольях по просьбам друзей «Братьев-разбойников», хотя в кладовые его памяти с тех пор переместился почти «весь Пушкин». А сознание сотворило с ним такую штуку: Александр Сергеевич для него – реальный, живой человек, которого Чебанов знает и понимает.
Пришел час, и художник создает триптих, представивший нам «своего» Александра Сергеевича.
Этот цикл появился на свет в пору безвременья, на грани восьмидесятых и девяностых годов, когда беспощадно крушили «социалистические ценности», сбрасывали с пьедестала всю социалистическую героику. Пошла мода на «развенчания». Все, чем гордились, втаптывалось в грязь. Отвергалось значение всей материальной культуры, созданной самоотверженным трудом советских людей за шесть десятилетий. Ряды ниспровергателей возглавила творческая интеллигенция. Началась ревизия искусства социалистического реализма, ярким представителем которой был к тому времени уже заслуженный художник РСФСР Вениамин Карпович Чебанов. Стала невостребованной самая плодотворная тема – свободного, вдохновенного труда. Для Чебанова она стоила десятилетий творческого удовлетворения. Ведь ему довелось испытать на собственном опыте силу коллективистского духа, в порыве которого можно преодолеть все: слабость, страх, даже инстинкт самосохранения.
Вот именно это знание, а не пропагандистский «долбеж», воодушевило художника на создание самого значительного творческого цикла – «Сибирь социалистическая», с которой он дебютировал на первых областных и первой республиканской художественных выставках. Кроме живописных, там представлены и лучшие графические работы.
Но и каждая «мирная» работа Чебанова – будь то графический лист или живописное полотно – по-прежнему проникнута несгибаемым духом народа-победителя. И в то же время кричит! о противоестественности войны. Разве не парадоксально словосочетание – «поле боя»? Ведь поле – это лоно матери-земли, кормилицы человечества. И ничего нет более величавого на земле, чем хлебный колос.
Об этом в публицистической манере, не чуждой некоторого пафоса, говорит линогравюра «Хлеб» из цикла «Земля и люди», созданного в 1969 году. Земля-кормилица, представленная в стилизованной форме круглого и пышного хлебного каравая, с рекой и лесом на горизонте – это и щедрая нива, на которой дружно трудятся крестьяне, и былинный источник силы, и ласковая мать, на груди которой спокойно отдыхает притомившаяся жница.
Близка по стилистике этой работе и монументальная линогравюра этого цикла «Родина». Та же, что и в «Хлебе», гармония круга, повторяющегося на воде. Только величественная фигура мужчины с ребенком на плечах, его налитые силой крутые плечи придают лирической картине приволья земли символическое звучание.
Мощная тема труда на благо Родины в творчестве Чебанова воспринимается неоднозначно. Сталевары, шахтеры, строители кисти этого художника несут на себе печать величия и, как говорилось, социалистического оптимизма. За этот пафос ему доставалось. Но разве не о таком празднике труда мечтали все фронтовики, на глазах которых фашисты рвали и топтали нашу землю, стремясь лишить великий народ будущего? А ведь графический цикл «Воспоминания о войне» представлен на многих всесоюзных и российских выставках, экспонировался за рубежом, в том числе в Италии и во Франции, и самая взыскательная публика отмечала в отзывах как достоинство мастера, а не как издержки социалистического реализма, конкретно-исторический аспект этих его работ.
Монументальность решения двух великих для художника тем – войны и мирного труда – не имеет ничего общего со стремлением приукрасить действительность. Да, война была черной, грязной, страшной работой, но наш народ выполнил ее на высоте подвига. И Чебанов в этом «не виноват». Его «вина» состоит в том, что своим небольшим гражданским опытом художник нравственно дозрел до восприятия величия простоты и естественности дел и поступков народа в пору испытаний на излом. Причем, публицистическая манера воспроизведения важнейших вех жизни народа-борца и созидателя никому не казалась выспренной. Напротив, первые же выставки, на которых представлены произведения Чебанова, вызвали повышенный интерес к их автору как к большому мастеру большой гражданской темы, которую он решал искренно и страстно.
Отличительно то, что, отображая войну, он не акцентировал состояния ненависти к врагу. Это ведь издали да с расстояния времен враг не имеет лица и характера, абстрактное зло – без судьбы, без чувств. А там нередко сходились глаза в глаза вчерашние мальчишки. Раненые, каждый на своем языке, стонали «мама…» В программу срочной военной подготовки не включалась психология войны. Советский солдат и так шел в бой, хорошо понимая, за что и почему, полный праведного гнева. Ведь не мы, а они затеяли бойню. Не мы ступили на их землю, а они – на нашу. И не мы зверствовали на занятых территориях, а они. Но почему так трудно было проезжать мимо истекающего кровью вражеского солдата?
Это чувство сострадания, наряду с пафосом народного подвига в защиту Отечества, стало одним из основных мотивов послевоенного творчества Чебанова. Думал ли Вениамин Карпович, что во многих его военных сюжетах, выписанных по следам памяти, вскоре можно будет «угадать» фрагменты будущего? Ведь солдаты Великой Отечественной не сомневались, что это – последняя война на земле. Что человечеству навеки хватит такого урока, чтобы в будущем никогда не выяснять отношения с помощью огня.
Но память человечества оказалась короче памяти одного солдата, а жизнь «простого человека» стала «отходами производства» большой мировой политики. Пришел черный октябрь 1993 года. Чебанов пишет монументальное полотно – «Реквием». Золотая полоска света от траурных свечей справа, слева – бетонная стена с портретами невинно убиенных… тоже защитников Отечества. Того социалистического Отечества, за которое они в далекие сороковые проливали свою и чужую кровь.
На юбилейной персональной выставке художника в 2000 году представлено еще несколько работ, отразивших новую трагедию нашего народа-победителя, который оказался поверженным в необъявленной, тихой третьей мировой войне. Огромной символической силы полотно «Улица Дружбы народов, № 91». Под стеной рухнувшего дома, в котором проживали и русские, и чеченцы, и евреи – словом, «дружба народов», истерзанные болью и ужасом бывшие жильцы – чеченцы, русские. Стар и млад. И война, и беда у них теперь одна на всех. И кто тут «свой», кто – «чужой»?
Та же тема в картине «В зоне общечеловеческих ценностей». Кровь и боль – во имя какой такой правды? И четкая параллель с «настоящей» войной явно просматривается в картинах «Проводы товарища», «Из поиска», «Блокпост»… Малых войн не бывает – угадывается мысль художника. Кровь и смерть везде одинакова. Как и боль, ужас их близких.
Чеченская «операция» стала переломным моментом в творчестве художника. Все глубже «забирают» его сомнения по поводу разумности нового мироустройства, все труднее вспоминать Великую Отечественную. Ведь все это было во имя прекрасного будущего. Пусть не твоего – других поколений. Но такая цель стоила любых жертв. А как отнестись к этому теперь, когда победители унижены, а великая Родина в одночастье стала несчастной и бедной Россией?
«Куда идешь, человек?» – спрашивает каждого из нас художник Чебанов, который хочет своим полотном под таким названием еще раз, как боец за Родину, послужить своему народу. На переднем плане огромного полотна – молодой мужчина, само воплощение силы. В одной руке он держит автомат, другой придерживает ногу сидящего у него на плече ребенка. Справа – апокалиптическая картина расплавленного металла, обломки стен, поверженная в прах скульптура – обломки цивилизации, слева библейская картинка, символизирующая любовь и благодать. Но… силуэт Храма уже позади.
Остановись, человек, оглянись! Еще есть возможность выбрать праведный путь...
Добавить комментарий