Грицюк Николай Демьянович

Притяжение мастера

Николай Демьянович Грицюк (1922-1976)

российский художник, с 1960-х гг. в циклах живописных акварелей и темпер разрабатывал свой вариант узорчато-пестрого, полуабстрактно-сюрреалистического авангардизма. Стал одним из лучших мастеров изо-искусства Сибири второй половины XX века.
 

Печатается по книге:

«Созидатели»: очерки о людях, вписавших свое имя в историю Новосибирска. Т. I. С. 121-132.

Составитель Н. А. Александров; Редактор Е. А. Городецкий.

Новосибирск: Клуб меценатов, 2003. – Т.1. - 512 с.; Т.2. - 496 с.

28 мая 2001 года на «стоквартирке» в центре Новосибирска появилась новая мемориальная доска. В этот день четверть века назад ушел из жизни художник Николай Демьянович Грицюк. А жил он в доме № 16 по Красному проспекту с 58-го по 76-й годы. О чем и извещает новый памятный знак на каменной стене много чего повидавшего дома.

По мнению тех, кто знал и любил Николая Демьяновича, доска должна была бы появиться значительно раньше. Припозднились. Но такова уж, наверно, магия самого этого имени – формальное признание всегда неохотно следовало за его убедительным утверждением в искусстве.

Тем более знаменательна долгожданная памятная «прописка» художника в городе его творческой молодости и расцвета таланта, одарившего город живописными открытиями событийного масштаба. Четверть века – достаточный срок для забвения. И достаточный вдвойне – в условиях крутых перемен и перетрясок, переживаемых страной.

А Грицюк — одолевает и время, и «перестроечные» ошеломления. Не дает себя забыть. Его работы есть в Третьяковке, в Русском музее, в Берлинской национальной галерее, в Кёльне, в неисчислимых частных коллекциях – на родине и за рубежом. Изданы великолепные альбомы в Лейпциге и Париже. И проходят выставки – в Австрии, Германии, на Украине… И упоенная западом столица России еще и еще раз представляет московским зрителям «восточного» живописца. И, конечно, Новосибирск. Кроме постоянно действующей экспозиции, в нашей картинной галерее регулярно выставляются работы Грицюка, принадлежащие его семье.

Выставка в феврале 2002 года была она приурочена к 80-летию художника. Показывались работы 1974 года – они мало знакомы даже давним поклонникам творчества Грицюка. Что до новичков… Вернисаж собрал много молодых людей. «Грицюк – культовое имя для Новосибирска» – несомненный факт для журналистики из поколения грицюковских внуков.

А для нас, его друзей и современников, он был культовой личностью. Как это образуется?

Николай Демьянович Грицюк родился 10 февраля 1922 года на Дальнем Востоке, в селе Преображенка.

Далековато от Украины, откуда Грицюки родом. Но это история. И не только семьи, а и самого государства российского, не однажды переплавлявшего судьбы миллионов своих подданных в неукротимом пламени преобразований.

С утверждением владычества в Сибири, то есть с конца 16-го века, московское правительство переселяло на восток русских и нерусских людей разными способами, из которых более известен самый печальный – неволя. Именно к концу 16-го века относится начало ссылки в Сибирь.

Однако одновременно с невольниками обживали восточную безбрежность и вольные переселенцы. У этого стихийного народного движения – свои спады и подъемы, но его максимальная организованность связана с именем П. А. Столыпина, возлагавшего на переселение огромные надежды по «увеличению народного богатства». Согласно закону 1906 года, переселенцам бесплатно передавались в наследственное пользование казенные земли, новоселы получали налоговые льготы, государство брало на себя часть забот о хозяйственном устройстве крестьян, рискнувших осваивать малолюдные края.

На 1906-1910 годы приходится едва ли не пик переселения добровольцев из России европейской в Россию азиатскую. Архивная статистика сообщает: за это время с запада на восток перебралось 2607780 человек.

Среди них – и деды, и родители будущего художника.

Огромные патриархальные семьи «с домашним скарбом, инвентарем, семенами, поощряемые казной», двинулись на восток.

Кирилл Грицюк и шесть его сыновей (была еще и дочка) и заложили, по преданию, в бесконечно далеком от отчей Украины Приморье новое село Преображенку. (Минуло почти столетье, а в нынешней Преображенке есть и Грицюкова сопка, и Грицюково озеро. Топонимическая память о первожителях, изрядно потрудившихся для процветания села, о чем теперешние старожилы слышали от своих дедов).

И мать Николая Демьяновича, Варвара Ивановна Пыжик, тоже происходила из большого семейства украинских переселенцев, заложивших в Приморье другое село – Гайворон. Окончив здесь церковную школу, приехала юная Варя учительствовать в Преображенку. И вышла в 21-м году замуж за Демьяна Кирилловича Грицюка. Так в селе Преображенка, что рядом с Китаем, и получили жизнь близнецы Лида и Коля Грицюки, наследники пахарей, не теплых для себя местечек искавших, а именно – пашни.

Внукам во владение пашни не досталось – пошли раскулаченные деды в ГУЛАГ, на Колыму, и обездоленных родителей погнало лихолетье по российскому свету в поисках безопасного пристанища. С Дальнего Востока – в Одессу, из Одессы – в Кемерово, из Кемерово – в сельскую глубинку под Новосибирском. Не добровольное переселение, поощряемое правительством во благо Отечества, а сиротские метания по государству, безжалостно строившему народное счастье на несчастьях самого народа, не понимавшего державных задач.

Сибирская станция Посевная оказалась, видно, для спасения семьи пригоднее других «остановок». (Уж не в самом ли названии поселка – для крестьянина – надежда на одолимость неразумности стихий…).

В Посевной, что километрах в ста от Новосибирска, Николай Грицюк окончил среднюю школу. Отсюда – в сороковом – ушел по призыву в армию. На тот же Дальний Восток, в военное училище связи.

А дальше – общая доля. Мальчики, рожденные в 22-м, исторической судьбой назначались в солдаты. Час Войны не дал им отсрочки на юношеские метания, выбор пути, ошибки взросления. Путь был один – в защитники Родины. Как ушел Николай на войну в первый же ее черный год, так и провоевал до Победы. В 42-м попал под Сталинград. Уцелел. Для того, чтобы потом освобождать и родную Украину, и чужую Европу: Венгрию, Румынию, Чехословакию, Австрию…

А в пристанционном сибирском поселке ждали сына и брата родители и сестра. Вернулся. Повезло лейтенанту связи – сберегла его жестокая война, для любви, учебы, творчества. Вернулся с орденом Красной Звезды (медали – само собой). И впечатлениями, которых хватило, наверное, на всю последующую жизнь.

Вспоминать о войне не хотел. Не мог. Только и признался как-то жене, что «ничего страшнее войны нет на свете». А фильмы о войне смотрел. Выделял «Белорусский вокзал». Про войну, но без войны. Про его сверстников, про Их шкалу доброты и нравственных ценностей, про Их отношения с мирным миром, в которых так часто ощущал он себя не победителем – растерянным ребенком.

И песня из фильма «Белорусский вокзал» звучала, звучала в его Мастерской. Потом. Свою Мастерскую в Новосибирске предстояло еще заработать.

Демобилизовался в 46-м. С неутоленной жаждой образования. Какого именно? Тут, кажется, смуты не было. Дар обнаружил себя рано.

Дмитрий Пыжик оставил бесхитростные воспоминания, где, в частности, есть такое свидетельство:

Главное, что помнится о Николае, – он рисовал. Всегда, везде, ему ничто и никогда не мешало рисовать. Что он рисовал? Портреты, лица людей. Бесконечно, сотни, тысячи, лица, лица… И ни одно не похоже на другое… Нас тоже выслали с Дальнего Востока. Семьей в 17 человек. Плюс их четверо – мы их приняли сердечнейше. Коля особо любил мою бабушку. Все взрослые на работе. Дома бабушка и дети. Бабушка часами с ухватом перед печкой. «Вертится», в основном, согнувшись. И Коле надо уловить моменты, когда бабушка подавала в печь чугун (не «чугунок» – так не говорилось, а именно «чугун»). И Коля уловил динамику. Добился того, что бабушка на его рисунках (десятках) двигалась! Работала!.. Рисовал потрясающе много. Бесчисленные его блокноты под карандаш где-то пропали…

Детские рисунки пропали, но страсть – осталась.

Защитил Родину. Освободил Европу. Можно учиться. Чему – ясно. Но где именно? Фронтовику-орденоносцу все вузы открыты.

Стал студентом… Текстильного. Озадачил близких. Несерьезный какой-то институт, девичий, тряпичный. Мужицкое ли это занятие – бантики-цветочки… Почему не пошел в Художественный институт им. В. В. Сурикова?

Перед домашними оправдался – струсил, дескать. Боялся не сдать вступительных экзаменов на «настоящего художника».

Вполне убедительно. Никакой подготовки. Только неодолимая тяга к холсту и краскам. И трепет перед Живописью. А в характере – ни нахальства, ни пронырливости.

Но много лет спустя дотошные биографы не поверят объяснению лейтенанта, найдут для «текстильного» выбора основания повесомее.

В суриковском «учили живописи на уровне того понимания ее, которого достигла российская художественная жизнь 40-х годов. Выше этой живописи другой в стране не было… В этом институте учили писать сюжетно-тематическую картину, и шли в него те, кто хотел этому научиться».

Искусствовед П. Муратов, любовно исследующий творчество Грицюка, приводит такую биографическую деталь:

Он увидел акварельные натюрморты текстильщиков, и душа его повеселела: это ему близкое и родное. Когда же он стал учиться (поступал на художественный факультет по оформлению текстильных изделий – на отделение по набивке тканей), открылось и другое – художественные традиции института.

Да, в тридцатых здесь работал А. В. Куприн – живая история творческих исканий в русском изобразительном искусстве. Член-учредитель знаменитого дореволюционного «Бубнового валета». Школа «построения формы цветом». Кончаловский, Лентулов, Машков, Фальк… Куприн принес в Текстильный свою методику преподавания художественных дисциплин – и философия «пластики, ритма, гармонии» негромко, но стойко сопротивлялась диктату идеологии под скромной вывеской «отраслевого» вуза. Не так-то прост оказался лейтенант Грицюк. Не по наивности, а по наитию выбрал он для себя школу, одной из азбучных истин которой было убеждение Куприна, что «художник должен ставить себе эстетические задачи».

Непосредственным учителем Грицюка стал Василий Васильевич Почиталов. Преподавая текстильщикам живопись, исповедывал купринскую религию художнического поиска. Открывал студентам живописную культуру «забытых» (на время) предшественников. Не ломал, а пестовал индивидуальность.

В хорошие руки попал хороший природный материал. Интуиция или понимание ситуации, но выбрал себе Грицюк ту самую «альма-мастер», где и учили тому, чему он хотел учиться. Обретению своего пути в искусстве – через сладкую каторгу поисков.

А характер пахаря выделяет Грицюка уже в студенческой среде. Он нарабатывал за лето столько, сколько вся группа в целом. Жена Николая Демьяновича Валентина Эдуардовна – познакомились и поженились они в институте в 49-м – вспоминает:

Какой он был тогда внешне? Я бы сказала, никакой, ничего особенного, привлекательного в нем не было. После тех красавцев, в которых я влюблялась, он решительно не мог произвести впечатления. Но Коля позвал меня посмотреть его работы (он жил в том же общежитии, этажом ниже). Это были акварели, их было очень много. Я спросила, когда же он успел столько сделать. Коля ответил, что все свободное время проводит на этюдах… Показ работ не сопровождался многословием. Коля как-то весь подобрался, губы, только что растянутые в широчайшую улыбку, поджались. Работали только руки, меняя лист за листом. Внимательно смотрели чуть прищуренные глаза. И вдруг я увидела, что он… просто-напросто красив.

После третьего курса он устроил персональную выставку — вернулся с Украины, где провел у дяди студенческие каникулы, с ворохом пейзажей. Хатки, сады… Отдал дань родине своих дедов.

Начинается биография художника.

Получил высшее образование в 29 лет. Пришлось еще отрабатывать «текстильный» диплом. Сначала в Ленинграде – в Доме моделей и журнале мод. Потом – то же самое – в Новосибирске, где молодой семье пообещали квартиру.

Появились Грицюки в Новосибирске осенью 1952-го.

Кто бы мог тогда подумать, что в новом художнике Дома моделей, отвечающем за выпуск двух журналов в год, город приобретает своего живописного «поэта», творца «поющих пейзажей». Своего изумительного интерпретатора. Создателя портрета, завораживающего и красотой, и загадкой…

Город притягивал его к себе – неуклюжий, контрастный, огромный, динамичный… Деревянно-каменный, разбросанный, с овражными «нахаловками» и архитектурной штучностью конструктивистов 20-30-х годов, проплешинами пустырей и плотностью заводских «островов», доживающей свой век частной хибарой и панельным жилмассивом-новостройкой…

Уже через год Грицюк участвует в выставке произведений художников России в Москве. Представляет, конечно, не картинки из журнала мод – акварели с видами Новосибирска.

Близкие помнят, как вставал он в шесть утра и отправлялся на этюды. А уж передвижная его «мастерская», так называемая грицюковская «будочка» вошла в городскую мифологию.

Валентина Эдуардовна рассказывает:

В то время ему пришла идея – построить домик на лыжах, чтобы можно было работать зимой на улицах. Сначала он нарисовал на полу примерную площадь домика, потом расставил «мебель» – предполагаемую печурку, этюдник, стульчик. Свел площадь до минимума и сделал чертеж. Домик был из четырех щитов, с тремя окнами и дверью, в которой тоже было окно. Все это сооружение стояло на лыжах и легко передвигалось. Коля работал как проклятый и не уставал…

А московский друг Грицюка, доктор химических наук и писатель Александр Русов нарисовал такую картинку:

…Шел человек по зимнему, морозному, заснеженному Красному проспекту и вез за собой на лыжах домик с тремя оконцами. Все его имущество помещалось в домике и состояло из небольшой печки и каких-то мелочей. Печка нужна была человеку для того, чтобы не замерзала вода в железной банке, чтобы можно было разводить краски и работать над зимними пейзажами Новосибирска.

В тулупе и валенках, в низко надвинутой на лоб шапке человек походил на рыбака-подледника. Сходство с рыбаком усиливалось, когда он, сгорбившись, зябко застывал с удочкой в руке. Так могло показаться издали. На самом деле то была не удочка – кисть. Человек работал, ему было жарко…

Эта легендарная будочка была предметом и иронии, и удивления, и пересудов… Предметом подражания, кажется, не стала – энтузиастов живописать на морозе не нашлось.

Так начиналась серия «Новосибирск».

День за днем. Ни дня – впустую. Торопился наверстать упущенное? Не мог иначе? Прорывался к самому себе, еще не раскрывшемуся, но уже осознаваемому?

В 55-м, отправляясь в столичную командировку, прихватил с собой папку с работами. Показал их на секции графики в Союзе художников СССР. Его рекомендовали в члены Союза.

И – приняли, пренебрегши отсутствием кандидатского стажа.

Не обошлось без кривотолков. Жена вспоминает, как кому-то из коллег «показалось это странным – какой-то «модный» художник и принят сразу… Кто-то сказал, что у Грицюка – «рука» в Москве. А «рук» у него было всегда только две – свои».

Только свои неутомимые руки. Только свое восприимчивое сердце. Только своя неизбывная тяга к работе. Только свой неутолимый спрос с себя, дерзнувшего посвятить жизнь искусству.

И в 57-м навсегда расстался с Домом моделей. Выплатил долг «текстильному» образованию – и в 35 стал-таки «свободным художником».

Работа, работа, работа. Работы, работы, работы…

Год 61-й. Первая (если не считать студенческой) персональная выставка — «Новосибирск сегодня». В Москве. В зале МОСХа, на Беговой.

Событие в жизни провинциального художника.

И событие чрезвычайное, потому что – успех. Да еще какой! Его восторженно приветствуют столичные коллеги и зрители.

Наконец-то в Советском Союзе появился Художник!

Никогда мы не видели таких замечательных работ. Это так здорово, что не хочется никуда уходить, а только смотреть и смотреть. (Это, между прочим, ученики Московской художественной школы).

Как будто у художника много глаз, острых и разнообразно видящих. Какая радость, что кроме всяких копиистов есть у нас настоящие художники, такие, как Сарьян, как Грицюк.

На той выставке студент-химик Русов и познакомился с Грицюком, влюбившись сначала в его работы. «Зимний город». «Сугробы». «Голубой город». «Красный кран». «На Красном проспекте»… Студент почувствовал, что с ним произошло что-то необыкновенное, чудесное, роковое. И нет ничего труднее, чем передать это состояние.

Но искусствоведы пытались формулировать:

В творчество пейзажиста вошло само переживание, а не утомительный рассказ о нем.

Страна переживала «оттепель», и хотя та зима выдалась в Москве холодной, столица устроила Грицюку теплейший прием. Ответил, видимо, общественному спросу на протест против натурализма, который нас душит.

Однако уже на этой, без преувеличения – триумфальной – выставке услышал Николай Грицюк не одни восторги. Заявляет о себе и зритель, оценивающий живопись по суровой прикидке «похоже – не похоже». Зритель злой и надменный, слепой и грубый. Все, что «не похоже», для него мазня.

Тогда, кажется, эта «мазня» и прозвучала впервые.

В первый, но – увы – не в последний раз.

А он – он упорно идет своей дорогой постижения художнической истины.

Жизни ему отпускалось еще 15 лет. И за эти годы – более 30 персональных выставок. В Москве, Ленинграде, Новосибирске, Омске, Новокузнецке, Риге, Кемерове, Воронеже, Рязани, Таллине… И – за границей, в Югославии, Польше, Германии…

Он еще успеет прочесть монографию, ему посвященную: В. Манин. «Николай Грицюк». Издательство «Советский художник». М., 1973-й. Высокая честь для «периферийщика».

Честь – или воздаяние за колоссальный труд?

Он еще многое узнает о себе от искусствоведов, исследующих – от работы к работе, от года к году – феномен его развития.

Специалисты еще растолкуют ему, что с ним происходит, какого масштаба сделанные им открытия.

Например:

Он открыл для себя мир поэзии (речь – о работе «Закат. Новосибирск», 1959 г. Ее считают переломной в творчестве Грицюка. — З. И.), почувствовал способность овладеть скрытыми средствами выразительности — возможность мыслить живописью… обрел свободу смелого колоритного письма, при которой главное — не размеренный строгий рисунок, а высвобождение цвета… (Подчеркнуто мною. З. И.).

Но успеет он прочесть и десятки безапелляционных приговоров «мазня» в книгах отзывов, доверчиво предлагавшихся им зрителю на каждой выставке. Ему еще напишут недрогнувшей рукой «это искусство враждебно народу» и далее, в таком же духе.

А он… Он работает.

Серия за серией. «Крымская сюита». «Кузбасс». «Моя Москва». «Переславль Залесский». «Ленинград». «Фантазии». «Сказочные мотивы»…

И каждая, по оценке знатоков живописи, художественно событийна.

В серии «Кузбасс» Грицюк приблизился к решению другой пластической проблемы: синтеза цветовых и ритмических закономерностей…

В листах, посвященных Москве, рельефнее выступает сгусток нервной напряженности… В пейзажах Москвы Грицюк заинтересовался одной несвойственной живописи задачей: представить озвученный образ города.

В переславльской серии художник шире и многостороннее, чем в других своих работах, выразил национальный характер мировосприятия, будь то наивное воссоздание светозарной природы, умиротворение провинциального бытия или фантазирование образами русской старины. (После Переславля мечтал «освоить» Золотое Кольцо. Не успел…)

И – так далее. Серии нарабатываются годами. Бесстрашно выставляются. Зрительское отношение поляризуется — чем восторженнее поклонники, тем яростнее хулители. Что он мог им сказать? «Я пишу настроения», как признался однажды? Разве таким признанием умиротворишь воинствующее невежество…

Он не очень покупался на похвалы, но, видимо, очень страдал от непонимания, не зная, что делать со слепотой зрячих, поносивших его за «не копировальную» живопись. За его вдохновенную внутреннюю потребность доверять листу движения души, настроения ума, игру воображения.

В 69-м – первый инфаркт. Депрессия. Не без труда возвращается в рабочее состояние. Пополняются прежние серии, рождаются новые.

Работал в любых ситуациях, при любых общественных погодах и переменах социального климата.

Осенью 75-го поехал в Крым – отдохнуть, подправить опять пошатнувшееся здоровье. Привез из Крыма новые работы. Больше семидесяти. Цветы, цветы…

Цветы – последнее, что рисовал «певец городского пейзажа», «мастер городских ритмов», «убежденный урбанист»…

Цветы – его прощание с живописью. С жизнью. С нами.

Такие нежные, такие грустные, такие беззащитные цветы…

Мы были детьми, когда Грицюк воевал.

В шестидесятых, когда мы стали его зрителями (часто – первыми), он казался нам ребенком. Неистощимость доброты и доверчивости. Упоенная самоотдача в творчестве. Праздник импровизации – для всех и для себя.

Ребенок, в котором взрослые находят опору.

Наша молодежная компания, сбившаяся вокруг Художника, и представить себе не могла ни своей жизни без Грицюка, ни окружающей среды без Его мастерской, где – отдышаться, отогреться, воспарить…

Нежность и умиление не мешали нам нагружать «ребенка» собственными переживаниями. Тень смерти еще не ходила за нами напоминанием о скоротечности земных сроков, и мы несли в Мастерскую тревоги сумбура и боль ожогов, а Художник заваривал отменный чай, слушал, вздыхал и – показывал, показывал…

Новые работы. Новые серии.

Не раздражался. Не поучал. Никого – и ничего – не бранил. Не жаловался. Ни о чем не просил. Слушал, поглядывал на нас с любовью и печалью и принимался молча «отчитываться» за пролетевшие дни картинами, которые и сам, отходя, рассматривал долго, то ли оценивая, то ли удивляясь.

А мы глазели, ошеломлялись, что-то бормотали и уходили другими – явленный масштаб бытия и нас укрупнял, одухотворял, просветлял.

Талант художника, а к нему впридачу – еще один уникальный дар. Дар редкой открытости и – априорно – душевого расположения ко всякому, шагнувшему ему навстречу. Дар притяжения, центром которого он так естественно стал для смешанной среды физиков и лириков в годы «оттепельной» жажды общения.

Людям было светло в его полутемной тогда мастерской. Его доброты, его лучистой энергии хватало на всех. И, конечно, работал он как никто. Когда бы ни заглянул, у него — новые работы. Мастер, завораживающий музыкой цвета.

Не удержусь в заключение от еще одной цитаты – из очерка Николая Самохина о Грицюке, другом которого (как и моим тоже) он был.

… Грицюк свой город увековечил. Пробиваясь к городам-фантазиям, он написал такой многоликий портрет Новосибирска, который под силу создать, пожалуй, лишь коллективу художников.

И город его отблагодарил. Не знаю, может, подспудно мною движет «квасной» патриотизм, но, когда я гляжу на его работы из циклов «Моя Москва», «Кузбасс», «Ленинград», «Переславль-Залесский», словом когда смотрю на иные грицюковские города – реальные и условно-сказочные, праздничные и тревожно-грозящие, – мне кажется, что подпирает их молодыми энергичными плечами Новосибирск. Да так оно, наверное, и есть: ведь именно здесь отыскал художник первые крупицы своего «вещества»…

… А к фронтовым наградам у Грицюка «мирных» не добавилось.

Тем знаменательнее припозднившееся появление мемориальной доски. Не герой, не лауреат – просто Художник. Который не дает забыть о себе.