«ДУША НЕ ИЩЕТ БРОДА…» (Стихотворения Геннадия Лысенко)
Геннадий Михайлович Лысенко прожил без нескольких дней 36 лет (1941 — 1978). Немного. Тем не менее, сумел оставить в современной русской поэзии заметный след.
Писать стихи Лысенко начал довольно поздно. Как он сам говори, — в том возрасте, когда Павел Васильев (один из наиболее близких ему по духу поэтов) уже завершил свой путь. Так распорядилась судьба.
А судьба у него сложилась драматично. Пришлось хватить ему и сиротского, и тюремного лиха, довелось «надышаться золой скитальческих костров». Ну а жизнь свою закончил и вовсе трагически: наложил на себя руки. Был в это время поэт, что называется, на взлете: много и хорошо писал, с успехом выступал перед многочисленными читательскими аудиториями, печатался в центральной прессе, только что издал поэтический сборник в Москве и вдруг…
Непредсказуема душа поэта…
Но этому трагическому финалу предшествовало почти десять лет самозабвенной поэтической работы.
Первые стихотворения Геннадий Лысенко опубликовал в Приморской краевой молодежной газете «Тихоокеанский комсомолец». Но дебют его не стал рифмованным лепетом начинающего. Скорее — разведкой боем. Как засидевшийся на печи Илья Муромец, Геннадий Лысенко разминал косточки, чтобы вскоре стремительно, с непоколебимой верой в то, что он не ошибся дверью, ворваться в поэзию.
Во Владивостоке, где Геннадий тогда жил и работал, на рубеже 1960 — 1970-х годов уже были довольно интересные поэты (Илья Фаликов, Юрий Кашук, Александр Романенко и др.), но почти безоговорочно, что крайне редко бывает в поэтической среде, они приняли его: сначала как равного среди равных, а затем — и как лучшего среди них. И это при всем том, что был он и колюче-угловатым, и вспыльчивым, и не слишком уживчивым. Тем не менее, для такого признания собрата-новичка у приморских поэтов имелись веские основания: как сугубо литературные, так и чисто человеческие.
Пристрастный к Родине,
К друзьям, и в мелочах,
и в самом главном,
я весь,
как маленький изъян
на пленку снятый крупным планом…
Здесь, в сущности, весьма точно запечатлен сам Геннадий Лысенко. Впрочем, автопортретом в значительной степени можно считать и все его творчество: каждое стихотворение поэта — прямая речь, обращенная непосредственно к нам, читателям, откровенный разговор или даже проповедь в форме исповеди на материале собственной жизни.
В стихах Геннадия Лысенко мы не встретим традиционного «лирического героя». Есть сам поэт, и это принципиально важно. Особое обаяние, особенная притягательность его стихов как раз и заключается в предельной личностности, в безусловной жизненной обеспеченности каждой строки.
Свою биографию и устно, и, тем более, письменно Геннадий Лысенко излагал очень редко. Вероятно, из-за некоторых в ней «изъянов». Да в том и не было особой нужды, потому что все о нем главное можно было узнать из его стихотворений. И о сиротском послевоенном детстве, когда он «зло работал» «как равный средь мужчин», в «тринадцать лет мог ходить за плугом», а «в четырнадцать со взрослыми косил»; о бабушке с дедушкой, передавших ему уважение к тяжелому, черному труду. И впоследствии, с полным на то основанием, поэт скажет: «Вот хлеб мой — я вырос на черном». А еще, имея за плечами геологоразведку, опыт моряка и рабочего-литейщика, с не меньшим основанием напишет: «Я держал в руке и серп, и молот — и ковать умею, и косить».
Далеким годам детства и юности Геннадий Лысенко посвятил немало стихотворений «Мне не прорвать кольца воспоминаний, // не отложить былого на потом», — признавался поэт. Да и было ему, было, что вспомнить («я помню такие детали, какие не помнит никто»). Но это не воспоминания ради воспоминаний. Есть две важные причины, по которым Лысенко обращается памятью в прошлое. Во-первых, потому, что «там каждый куст и камешек наука» (наука жить, работать, наука быть человеком), а во-вторых — потому, что именно тогда, подростком, поэт «первый раз подумал о народе, как о себе, в единственном числе».
И это ощущение кровной связи со своим великим народом, с его исторической судьбой, остались в душе Геннадия Лысенко навсегда, обостряясь и вспыхивая в самые, казалось бы, неожиданные моменты:
Обрубка стали:
Гулкий звон чеканки,
Багровый дым
И пыль — не продохнуть;
В литейном жарко.
«Как под Курском в танке» —
на перекуре скажет кто-нибудь.
И связь времен, утерянная мною,
вдруг дрогнет в пальцах,
словно проводок,
протянутый меж миром и войною,
и боль моя войдет в него
как ток.
Чтоб я услышал голоса убитых
и, составляя целое из крох,
понятье — жизнь
прочувствовал как выдох,
переходящий медленно во вдох.
Это одно из лучших стихотворений Геннадия Лысенко на так называемую трудовую тематику. А написано у него о рабочем классе достаточно много. И хотя не все здесь равноценно, зато все честно и искренне, все увидено своим и только своим взглядом. Во всяком случае у Геннадия Лысенко нет пресловутых представителей класса-гегемона, а есть живые запоминающиеся люди, ощущается напряженная и по-своему романтичная атмосфера будничного труда, в которой «сталевар пропах металлом», а «сварщик молнией пропах», где «маркировщица, как дятел, тук да тук», а в ремонтном доке «как веснушки, у судов сияют новые заклепки». Иначе говоря, труд рабочего человека под пером Геннадия Лысенко становится явлением истинно поэтическим.
Этого, между прочим, не так-то легко добиться и это уже само по себе есть немалая удача, на конъюнктурном гребне которой можно было преспокойно плыть дальше. И критика того времени поспешила объявить молодого поэта певцом рабочей темы, вводя в заблуждение тех, кто не знал хорошо его творчества, потому что Геннадий Лысенко никогда не был апологетом какой-то одной темы. Темой для него являлась, по сути, вся жизнь в различных ее проявлениях, а то или иное рожденное им стихотворение поэтически отображало и преломляло какой-то определенный миг бытия, текущей повседневности. Ну а поскольку Лысенко несколько лет проработал на «Дальзаводе», в литейном цехе обрубщиком металла, это не могло не отразиться в его стихах, хотя и тут он оставался прежде всего поэтом — «поэтом мускульной работы», как он сам себя называл, который почитал за счастье «руками добывать свои строчки и хлеб».
Писать же, в принципе, Геннадий Лысенко мог о чем угодно. Есть у него вещи для его творчества совершенно неожиданные. Например, никогда практически его поэтический взгляд не обращался к животным. Тем удивительнее наткнуться в книгах Лысенко на замечательное стихотворение о старой собаке, которое никак не спутаешь с тысячами других о братьях наших меньших:
Собака была старой,
Белой.
Уже поговаривали:
куда бы ее деть?
А собака умела
прямо в душу глядеть.
И однажды,
прильнув к колену,
сгустком верности и тепла,
собака почувствовала измену,
вышла из дому —
и умерла.
Несмотря на тематическую разнообразность, Геннадий Лысенко не был поэтом всеядным и неразборчивым. Он жил главным и писал о главном. «Живу любовью и трудом» — так определил он содержание собственной жизни и творчества. Причем «любовь» здесь поставлена на первое место не просто из соображений поэтической благозвучности. Любовь действительно имела для Геннадия Лысенко первостепенное значение. И не только традиционная любовь к женщине или природе. Любовь для него понятие гораздо более широкое: к народу своему, к родине — большой и малой, делу которым живешь, к слову, рождающемуся в сердце, к разлитой в мире красоте, наконец… А иной раз все это у Геннадия Лысенко органично сплавляется воедино, превращая обыденную бытовую зарисовку в своеобразное поэтическое обобщение:
Поступит,
как из-под резца,
уже забытое когда-то
лицо —
и нет на мне лица.
Взгляну на пьющих виновато.
Шагну в потемки,
в тишину,
оставив стол с нестройным хором —
мне жаль персидскую княжну
и Стеньку жалко.
Коридором
пройду до красного крыльца —
считать скрипучие ступени.
Как зверь, бежавший от ловца,
уткнется грусть в мои колени.
Уткнется грусть.
Я сам уткнусь
в комок тепла с собачьим мехом,
мне жаль ушедшего…
О, Русь!
Сольется эхо с женским смехом.
И осторожная рука,
еще чужая сквозь болонью,
погладит проседь у виска
и обожжет плечо ладонью.
Как, наверное, и у большинства поэтов, было у Геннадия Лысенко два самых любимых объекта изображения: природа и женщины. И то, и другое умел он живописать с редкой изобретательностью. Подчас хватало ему одного колоритного исчерпывающе емкого мазка, чтобы явить читателю прямо-таки космогоническую картину.
Какая тишь…
Как рысь по кедру,
взойдя туда, где Млечный Путь,
дымок показывает ветру,
в какую сторону подуть.
Вообще же, следует заметить, стих Геннадия Лысенко, как правило, очень образный и афористичный, нередко держится на какой-то одной зримой запоминающейся метафоре, в которой поэт ухитряется очень естественно соединить оба своих любимых предмета — природу и женщину.
Расходятся у речки берега —
камыш завял,
деревья опустели,
а это возмутительно слегка,
как образ,
воплощенный в женском теле.
Он беззащитней выглядит нагим,
он в меру розоват и обтекаем,
о, мы уж сотни лет в него вникаем,
и сотни лет пасуем перед ним.
Как будто признавая божество,
боимся опознать его во плоти,
а женщина справляет торжество,
свалив к ногам веселые лохмотья.
А вот как увидел поэт безжалостно сломанное чьей-то рукой (или срубленное) дерево:
Измазав желтый полушалок
багровой глиною кювета,
береза белая лежала,
как совесть,
брошенная кем-то.
В своих стихотворениях Геннадий Лысенко много писал о состоянии природы в разные времена года. Но они и собранные вместе не кажутся монотонными вариациями на заданную тему, потому что в каждом возникают и новые краски, и новое настроение. Тем более что во временах, года поэт видит не только естественный круговорот природы, но и эволюцию собственного душевного состояния.
А в том июле — что я понимал?
и август был случайный, как описка,
как будто что-то к телу принимал,
не принимая к сердцу слишком близко.
Но вот,
срывая,
комкая,
шурша, сентябрь прошел,
снег очищенья выпал
и с каждым днем разборчивей душа,
и с каждым — ограниченнее выбор.
Наблюдая за природой в разные времена года, поэт не только пытается найти какие-то отзвуки ее состояния в себе самом, но и задумывается над вечными вопросами о сути бытия, выходя за рамки собственного «эго» на простор и глубину лирико-философского размышления. Но при этом остается самим собой, то есть художником настолько же красочно-образным, оригинальным, настолько и доступным для восприятия даже для самого неискушенного читателя.
Вот по весне
земля для всех сырая,
но грязь лишь тем,
кто начинал тропу;
апрель со снегом краски растирает,
разводит на березовом соку.
Капель упала,
словно капли пота,
и мне секрет открылся невзначай:
ему,
загрунтовавшему полотна
не увидать,
что нарисует май.
Так вот в чем жизнь.
Так вот она какая.
В ней все для всех,
но каждому свое.
Все просто,
словно небо с облаками,
похожими на свежее белье.
Еще не нарисована картина.
Еще художник в мире не рожден.
А жизнь идет,
и нет в ней середины
между последним снегом и дожем.
Поэт Геннадий Лысенко так и прожил — без середины. Имея «сердца — больше чуточку, чем надо», он «работал, дрался, обнимал» и каждодневно обращал жизнь свою в музыку новых и новых стихов. Иначе не мог, не умел, не хотел.
По собственному признанию, был он «поэт — не о Бога, — от себя, от России» и шел с ней одной дорогой. Нелегкой оказалась его стезя. Трудной, но и счастливой, потому что в итоге обернулась песней: задушевной, чистой, пусть не слишком громкой, но искренней — песней, которая еще не раз отзовется в сердце каждого, кто ее услышит.
А. Горшенин
Дополнительно рекомендуем прочесть
Геннадий Лысенко. Зовется любовью. Книга лирики. — М., 1985.