95 лет открытию «Омской стоянки».
Комплекс археологических памятников «Омская стоянка», расположенный на Левом берегу Иртыша рядом с устьем реки Камышловка, можно назвать самым крупным и содержательным археологическим памятником в черте города. Это место хранит свидетельства жизни людей на протяжении нескольких тысячелетий – одни этно-культурные общности здесь сменяли другие: временами на этой территории соседствовало несколько крупных поселков, а временами на острова приходили на заготовительные работы лишь сезонные рыболовы и охотники. Но все пять тысяч лет здесь кипела жизнь. И это не удивительно – реки были и остаются жизненными артериями любых населенных пунктов.
Исследователи памятника склоняются к версии о том, что ныне прибрежная территория, пять тысяч лет назад была еще островной, но по мере усыхания водоемов под воздействием климатических изменений, береговая линия увеличивалась, вбирая в себя прежде многочисленные острова. Как и чем жили на этих островах тысячи лет назад наши земляки, выясняют археологи под руководством советника генерального директора Омского радиозавода им. А. С. Попова, кандидата исторических наук., профессора Бориса Коникова. В 2008 завод взял на себя обязательства по охране памятника, и с этого времени возобновлены полевые работы на «Омской стоянке». А в рамках юбилейного года запланированы широкомасштабные исследования с проведением радиоуглеродного анализа артефактов и привлечением специалистов из таких областей как минералогия, русловедение, геология, палеоботаника и палеозоология. Их результаты позволят проверить некоторые рабочие гипотезы о жизни населения на территории памятника.
Говоря о реальности людей, от которых нас отделяют тысячи лет непрерывно меняющейся жизни, мы в определенной степени можем лишь делать более или менее подтвержденные допущения. Проще всего, конечно, с материальными предметами – вот есть горшок, и все многочисленные следы его прежнего бытия (от создания, употребления до трагического превращения в груду осколков) не так уж сложно восстановить (да простят меня за сию дерзость именитые археологи-керамисты) и, главное, верифицировать. А вот воссоздание образа действий и более того, некоего смыслового континуума человека, жившего, предположим, там же, где и мы сейчас, но примерно пять тысяч лет назад – на порядок более сложная задачка. Что дарило радость, а что печаль, о чем мечтал и чего опасался наш давний земляк, от чего мог собой гордиться, насколько далеко простиралась его способность к самопожертвованию и т.д.?
Мне интересно было бы уловить то особенное ощущение времени, которое наверняка существенно отличалось от временной чувствительности современного человека, сильно подрихтованной всем урбанистическим укладом жизни, в крайнем своем проявлении определяемой такими терминами как «биоробот» и «одномерный человек».
С одной стороны временной измеритель у человека пять тысяч лет назад, проживавшего на берегу Иртыша, был исключительно внутренний - ни часов, ни режимов работы, ни расписания движения и пр. С другой – определенные природные временны 'е маркеры свое давление все равно оказывали. Есть время охотиться на лося и время бить нерестящегося налима, есть продолжительность светового дня и четкие биоритмы животных и растений – все это требовало соответствующей организации времени, ведь важно было действовать так, чтобы не упустить, получить лучший результат, не попасть в беду. Но вот внутри таких хроногабаритов все управление временем осуществлялось, скажем так, в «ручном», а не в автоматическом режиме.
Жизнь обитателей иртышских островов в III тыс. до н. э. наверняка показалась бы нам размеренной, лишенной избыточной суеты и нервотрепки. Скучной? Возможно. В определенном смысле ее действительно можно назвать более простой, чем у современного человека. Количество сущностей как материального, так и нематериального плана, наполнявших жизнь обитателей «Стоянки Омской» было на несколько порядков ниже, чем у нас. А обработка меньшей информации, соответственно, требовала и меньших операционных сил, если провести аналогию с компьютером.
Принципиальная разница в восприятии временно'го потока и самоощущении себя в нем между неолитическим и современным человеком в том, что для первого время есть лишь «здесь и сейчас». Этот вариант отражает приписываемое царю Соломону выражение «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем». А для человека исторического время линейно, стохастично, а будущее – вариативно. Новое не просто проявляется и требует постоянной подстройки под себя, но оно созидается, в том числе и нашими сознательными усилиями. Для доисторического же человека есть лишь настоящее, которое по кругу воплощается и в будущем. Хотя внутри этого «сегодня» жизнь его была довольно насыщенной, он постоянно находился в каких-то процессах: разделывал, заготавливал, чинил, свершал какие-то обрядовые вещи и пр. В целом, сам объем работ, которые необходимо было выполнить вкупе с их трудоемкостью и продолжительностью, почти не оставлял времени на отдых и праздность. Но все, что ни доводилось делать неолитическому обитателю здешних мест, было весьма и весьма прогнозируемым, количество неожиданных поворотов в тех или иных процессах, да и жизни в целом было относительно невелико. Интенсивность встречи с новой информацией и необходимость принимать с ее учетом те или иные самостоятельные решения, конечно, была несопоставимо ниже, чем у нас. И в этом смысле жизнь рыболовов и охотников можно назвать размеренной.
Итак, чем же были наполнены дни мужчин и женщин, чьи едва различимые следы остались на месте самого раннего культурного слоя памятника (III-II тт. до н. э.), например, в этот чудесный летний период?
Надо сказать, что основной массив времени уходил все же на обеспечение пропитания, как бы не идеализировали такой образ жизни любители «возврата к природе». Чувство голода было постоянным спутником обитателей стоянки, даже, несмотря на те замечательные природные возможности, которые обеспечивало само место. Во-первых, река, с поистине бесконечным своим рыбным коллективом, во-вторых, степи и правобережные леса, также очень богатые мелкой и крупной живностью. В неолитическую эпоху в относительной близости от поселений «Стоянки Омской» на правом берегу Иртыша росли обильные, в том числе хвойные, леса, остатки которых сохранились сейчас в варианте реликтового бора Чернолучья, при этом годовая температура была несколько выше, а количество осадков немного ниже современной нормы.
Но путь рыбы из мелкого устья реки Камышловки, например, в дружелюбный горшочек ухи поселенцев, требовал массу сил и главное времени рыболова и его домашних. А уж путь глухаря или кабанчика на вертел – тем более. В первом случае использовались гарпуны, остроги, удочки с крючками, сети, лук со стрелами, специальные плетеные ловушки, практиковалось запорное рыболовство. Во втором – дротики, лук и стрелы для облавной охоты, а также ловушки и самострелы. С весны до осени основным занятием было рыболовство. В процессе отъема рыбы у реки были задействованы все мужчины большой семьи на нескольких лодках: один правит, другой гонит рыбу в нужном направлении, третий бьет, четвертый вытаскивает и т.д. В сезон нереста работали целыми днями, стараясь сразу заготовить побольше. На берегу тут же женщины разделывали улов, готовя к консервации на зиму. Солили рыбу так: прямо в земле вырывали огромную яму, стенки которой изнутри обмазывали глиной. Получался такой мега-горшок в земле, рыбу туда кидали вместе с солью (выходы природной соли – солонцы - тоже не редкость в наших краях), закрывали шкурами и сверху в качестве «крышки» замазывали глиной. Открывали «горшок» тогда, когда свежего улова не было.
Среди многочисленных находок памятника рыболовного профиля есть боковой рубец остроги из кости лося, отполированный многолетним использованием до шоколадного блеска. Его размеры (длина зубца 14-16 см.) позволяют предположить, что им охотились на очень крупную рыбу (щуку, налима), достигавшую 2 метров. Часто практиковалась ловля рыб в ночное время, с использованием огня, но основное время рыболова, как и сейчас – раннее утро. Так что подъем у обитателей стоянки был ранний, а свежая рыба на обед – дело обычное. Нередко они лакомились стерлядью и осетром. «Ого!», - с завистью подумали гурманы.
Однако завидовать тут особенно нечему. Да, для нас стерлядь – предмет гастрономической роскоши, пообедать ей не каждому доводится даже раз в жизни. Но что хорошего видело самое раннее население Омской стоянки кроме этой бесконечной рыбы? Вторым основным занятием была охота, но и она понятно, давала исключительно мясную пищу. Рацион человека по всей планете до появления полноценного земледелия был крайне скудным, и сибирская лесостепь в этом смысле не исключение. Злаковые практически полностью отсутствовали, кроме тех крох, что женщины собирали с диких степных растений. Фрукты у нас не росли ни тогда, ни сейчас, корнеплоды - только дикие, то же и с овощами. Молочного скотоводства еще не было, так что - ни сыра, ни творога, ни молока (только человеческое, но на него своих малолетних охотников хватало)). Вот и получалось, что питались исключительно «плотоядно». Ну конечно, грибы-ягоды, также как и дикий мед и в неолите никто не отменял. Рыбу варили, сушили, вялили, коптили, запекали в глине, а вот классического для нас варианта жарки на растительном масле они, судя по всему, не знали, ввиду отсутствия последнего. Логично предположить, что на такое однообразие организм человека вряд ли отвечал бурными овациями.
Кстати, позволю себе небольшое отступление, - мифы о богатырском здоровье первобытных людей ничего общего с археологически фиксируемой реальностью не имеют. Физические условия их жизни были на несколько порядков тяжелее, чем наши. Логично, что и изнашиваемость организма была выше, особенно хорошо это наблюдается по костным останкам. Отсутствие молочных продуктов и соответственно огромный дефицит кальция в организме дополнительно усугубляли ситуацию. Всевозможные деформации костей, остеофиты, артрозы, костные разрастания и субхондральный склероз – становились спутником человека в достаточно молодом даже по тем меркам возрасте. В работе «Болезни древних людей» Д. Рохлин красочно описывает тысячи исследованных им костных останков человека из разных мест тогдашнего СССР, со следами деформации костей и суставов, как в результате травм, так и просто в результате повседневной специфической нагрузки. «Частота дегенеративно-дистрофических поражений, в частности деформирующих артрозов с любой локализацией и деформирующих спондилозов, на скелетах древних погребений была очень велика. Особенно если учесть, что до глубокой старости мало кто доживал. Следовательно, проявление изнашиваемости костно-суставного аппарата – это чаще всего преждевременные проявления старения. Эти поражения превращали значительное число еще не старых людей (с нестертыми швами на черепе и удовлетворительным состоянием зубов) в ограничено трудоспособных, а иногда и в инвалидов», - пишет автор.
После обеда наступало время «легких» хозяйственных работ: починки сетей (сети из конопляного волокна рвались практически при каждом использовании), снастей, копий, извлечения сухожилий из трупа, ранее пойманного лося, плетения корзинок, вырезания каменными ножами из дерева необходимых в хозяйстве штуковин (мутовок, копий для сушки посуды, колотушек, фигурок деревянных рыбок-приманок и пр.).
Того, что мы относим к благоустройству дома в реальности наших неолитических земляков не было. Минимализм полуземлянки, в которой жила большая матрилинейная семья (круг близких родственников по женской линии до нескольких десятков человек) – способен поразить даже современного аскета, не говоря уже о гламурно-ориентированных барышнях. Половина дома находилась в земле, из земли же были вырублены спальные места вдоль стен, покрытые шкурой; главными предметами мебели были костяные или деревянные «гвоздики», на которых собственно и висело все нехитрое имущество. В лучшем случае в одном из углов имелось нечто вроде деревянной полки для глиняной посуды, и естественно, очаг в центре. Вот и все. Но летом, конечно, почти все время проводилось вне жилища.
Когда все запланированные работы дня были выполнены, оставались свободные вечерние минуты. Они могли проходить за коллективным травопитием под легкую беседу (вот уж чего было в изобилии, так это полезных степных и лесных трав) или обучением детей хозяйственным навыкам. Отец, например, проводил для сына мастер-класс по вырезанию наконечника стрелы из камня, а мать обучала дочь тонкостям керамического производства (гончарами тогда были преимущественно дамы).
О последнем стоит сказать подробнее, поскольку первый искусственный материал, изобретенный человеком, позволял решать целый спектр задач: горячее жидкое питание, хранение продуктов, обмазка элементов дома, украшения и предметы культа и многое другое. Залежами глины наши места богаты, поэтому керамической утвари создавалось в изобилии. Процесс этот был растянут во времени не на один год: сначала найти, собрать и обработать исходное сырье. Под открытым небом, обдуваемая всеми ветрами и поливаемая дождями, глина лежала несколько лет, потом мастерицы добавляли в нее разные примеси, разбавляли водой и процеживали. Затем осушали и замешивали собственно тесто для дальнейшей лепки. Тесто скатывали в отдельные жгуты и налепляли слой за слоем, поднимаясь от дна к горлышку (был и обратный вариант – от горлышка к дну, но значительно реже). В готовом изделии обрабатывали поверхность разными способами, наносили узор, высушивали и обжигали на костре от нескольких часов до двух суток.
Предположим, что для вечернего урока мать выбрала самый увлекательный и удачный для применения детской фантазии этап – нанесение узоров. Вооружившись палочкой, она сначала сама нанесла узор, а затем предложила сделать это дочери. Один из типично «водных» узоров – волнистая линия присутствует на осколках глиняной посуды, обнаруженных в раннем слое памятника «Омская стоянка». Понятно, что вода для этого населения имела сакральное значение. В целом, при декорировании утвари женщины, что называется, старались проявить свою индивидуальность. Если приводить современный аналог их отношения к процессу, то можно сравнить его с трепетным подходом женщин к своему гардеробу – быть в тренде и выделяться одновременно.
Итак, долгий летний день наших неолитических земляков подошел к концу. С закатом солнца детей отправляют в полуземлянки спать, а взрослые еще остаются на некоторое время поточить лясы у костра. Но и их уже манят лежаки, ведь завтра, как впрочем, и после и послезавтра, снова рано вставать.
Ксения Бородач
Добавить комментарий