История сибирской деревни – сложная и противоречивая тема. Модернизационные процессы, начавшиеся в Европейской России во второй половине XIX века затронули и Сибирь. После строительства Транссибирской железной дороги сибирское крестьянство получило выход к рынкам не только европейской части Российской империи, но и Западной Европы. Столыпинские переселения дали мощный толчок развитию сельского хозяйства региона, но одновременно усилили противоречия внутри крестьянства. Несмотря на высокие темпы развития сибирская деревня была далека от “процветания”. Потом началась Первая мировая война, две революции, Гражданская война, продразвёрстка. В итоге сельское хозяйство Сибири оказалось в глубочайшем кризисе. Восстановление сибирской деревни происходило постепенно в годы нэпа, потом началась коллективизация, война, послевоенное восстановление, целина, попытка создания фермерских хозяйств в 1990-е гг. Сибирская деревня периодически переживала непростые времена.
Но, пожалуй, одним из самых дискуссионных этапов в истории сибирской деревни стал 1920 год. Об основных проблемах этого периода мы попросили рассказать автора недавно вышедшей книги «Продовольственная политика и сибирская деревня в годы “военного коммунизма” (ноябрь 1919 – март 1921 года» известного учёного, доктора исторических наук Владислава Кокоулина.
Кокоулин Владислав Геннадьевич – доктор исторических наук, ведущий специалист по истории революций 1917 года и Гражданской войны в Сибири и на Дальнем Востоке; занимается также историей ислама и мусульманских общин России. Автор нескольких монографий. Главный редактор научно-исторического журнала “Сибирский Архив”.
– Владислав Геннадьевич, почему Вы решили обратиться к истории сибирской деревни в 1920 году?
– Эта тема заинтересовала меня десять лет назад: крестьянские восстания в Сибири после окончания Гражданской войны были одной из дискуссионных проблем в это время, одна за другой выходили статьи и сборники документов, но ответа на эту проблему они не давали. В советской историографии крестьянские восстания характеризовали однозначно как «кулацкие» и «эсеровские», в постсоветской их стали трактовать как «антикоммунистические». Как раз в это время петербургский журнал «КЛИО» предложил мне подготовить статью про ситуацию в сибирской деревне после окончания Гражданской войны. Анализируя опубликованные документы, я отметил, что они страдают известной тенденциозностью – показано только то, что составили хотят показать, а часть известных документов, опубликованных ещё в советское время явно игнорируется. Тогда я начал изучать архивные материалы. К счастью, ключевой фонд – «Сибирского продовольственного комитета» – находился в Государственном архиве Новосибирской области, что позволило изучить все документы, относящиеся к сбору продразвёрстки в Сибири в 1920 году. И сразу стало ясно, что некоторые местные историки вместо изучения реальности занимались обоснованием штампов советской идеологии, подбирая соответствующий материал в архивах. Поскольку они занимали ключевые позиции в одном из академических институтов, то спорить с ними, как говорится, решались немногие. Однако исторический материал настолько расходился с их «концепциями», что надо было выбирать – или следовать в их русле, или всё же опираться на исторический материал. Я выбрал последнее. Так была написана моя первая статья на эту тему, опубликованная в журнале «КЛИО».
– Почему Вы решили продолжить изучать эту тему?
– В это время я как раз занимался проблемами истории Гражданской войны на Алтае, ярким сюжетом которой было партизанское движение с известными историкам и краеведам именами Мамонтова и Громова. Одним из героев этого движения был партизан Георгий Рогов. О нём тоже много писали, но ограничивались его участием в руководстве анархистским отрядом в 1920 г. А историки привычно переносили оценку его действий в этом году на предыдущий год, когда партизаны воевали против Колчака. Однако документы свидетельствовали о другом – о его большом (и незаслуженно забытом) вкладе в победу Красной Армии. Ведь именно действия отряда Рогова сковали отступление белой армии от Новониколаевска на восток, что привело к разложению армии и её массовой сдаче в плен. Сравнивая действия отряда Рогова в 1919 и в 1920 годы я отметил одну особенность: в первом случае крестьяне оказали ему поддержку, а во втором – нет. Стало ясно, после разгрома белой армии произошли существенные изменения в настроениях сибирского крестьянства. Это потребовало дополнительного изучения этой проблемы.
К сожалению, имевшаяся на тот момент советская исследовательская литература представляла всё в упрощённом виде: деревенские бедняки под руководством городского пролетариата поддерживали власть Советов, середняки – колебались, а кулаки – вредили как могли. А постсоветская историография просто переменила «врагов» и «героев»: коммунисты стали плохими, белогвардейцы – хорошими, а крестьяне – пострадавшими. Именно так описали сибирскую деревню два новосибирских исследователя, обратившись к деревенской теме за десятилетний период, который включал Первую мировую войну, революции, Гражданскую войну, «военный коммунизм» и переход к новой экономической политике. Стало ясно, что монографии, обосновывавшие идеологические штампы (как советские, так и постсоветские), ответа на поставленные вопросы не дают. Пришлось вновь обращаться к документам, только в более широком контексте.
В результате после основательной работы с фондами Наркомпрода, Сибревкома, Закупсбыта, Сибкредсоюза, местных органов власти, командования и частей Красной Армии в Сибири стала вырисовываться картина, отличная от того, что писали советские и постсоветские исследователи. Опубликовав несколько статей по разным сюжетам этой темы, я понял, что необходимо писать отдельную монографию, охватывающую период после разгрома Колчака и до объявления новой экономической политики. После завершения работы над книгой «Белая Сибирь», посвящённой колчаковскому периоду Гражданской войны, я сел работать над этой монографией, которая и стала предметом нашей сегодняшней беседы.
– Расскажите поподробнее о тех проблемах, которые Вы решаете в своей новой книге.
– Главными можно считать три проблемы: продовольственная политика в сибирской деревне, социально-экономические проблемы и крестьянские восстания.
Продовольственную политику в советской историографии или обходили, или писали что-то о «революционном энтузиазме» крестьян после разгрома Колчака. В постсоветской историографии – соответственно, о насильственном характере этой политики, безжалостном изъятии продовольствия жестокими «коммунистическими властями». Но оба этих подхода одинаково далеки от исторической истины. Дело в том, что первоначально продовольственными заготовками в сибирской деревне занимались военные заготовители для нужд своих частей, но что-то отправлялось в европейскую часть страны, которая испытывала острую нужду в продовольствии. Привлекались к этой работе и кооперативы. Они работали с экономической точки зрения достаточно эффективно, но, опять же, не решали главной задачи – отправки огромного количества продуктов в Европейскую Россию. Когда стал налаживаться советский продовольственный аппарат, то выяснилось, что он ориентируется прежде всего на обеспечение местных нужд, а отправка продовольствия для него оказалась второстепенной задачей. Тогда пришлось организовать чрезвычайный продовольственный орган – Сибпродком, не связанный с местными властями и подчинённый напрямую Наркомпроду. Это, конечно, частично решило проблему. Но в условиях свободной торговли, хотя и преследовавшейся административными мерами, заготовить в Сибири достаточное количество продовольствия не получалось – оно утекало на вольный рынок. Если бы у Советской власти было достаточное количество товаров для деревни, то никакой проблемы и не возникло бы. Но товаров было очень мало. Поэтому пришлось прибегнуть к чрезвычайным мерам – запретить свободу торговли и собирать продразвёрстку, не обращая внимания на реакцию крестьян и перспективы развития их хозяйства.
Но понятно, что объявление монополии на продукты питания и предметы первой необходимости, национализация торговли и организация советских продовольственных органов на принципах диктатуры пролетариата только с бумажной точки зрения решали все проблемы. В реальности действовало такое количество второстепенных факторов, что кардинально решить проблему помог только переход к новой экономической политике.
Если обратится к истории повстанчества в сибирской деревне в этот период, то можно отметить, что было два типа крестьянских восстаний. Одни имели чёткое ядро, как правило под командованием партизанского вождя времён Гражданской войны (того же Рогова, например). Этот отряд (относительно небольшой) переходил из одного района в другой, по пути к нему присоединялись крестьяне, которые по мере удаления отряда от их родного села возвращались домой. Исторической аналогией такой организации повстанческих сил можно считать Крестьянскую войну под командованием Емельяна Пугачёва в XVIII веке. Другой тип повстанческого движения – выступление крестьян определённой местности без каких-либо известных руководителей. Самым масштабным выступлением такого рода в 1920 г. было крестьянское восстание в Новониколаевском уезде, а в 1921 году – Западно-Сибирское восстание.
В советское время такие восстания однозначно характеризовали как «кулацкие» или «эсеровские», в современной историографии как «антикоммунистические». Надо ли говорить, что это всего лишь идеологические штампы, а не научная оценка. Если мы обратимся к лозунгам восставших, то среди них основным был «За Советы без коммунистов», но встречались также «За Учредительное собрание» и даже «За царя Михаила». Если же подойти с научных позиций, то становится совершенно ясно, что крестьяне выступали не с антисоветских и не с антикоммунистических позиций. Характерно, что крестьяне действительно сочувствовали Советской власти. Правда, они считали, что она должна быть организована как весной 1918 г. самими крестьянами, а не «сверху», и, конечно, не взимать с крестьян больших налогов, а обменивать продукты крестьянского труда на промышленные изделия. Таким образом получалось, что крестьяне выступали против военно-коммунистических методов – запрета свободы торговли и изъятия у них продовольствия без соответствующей компенсации промышленными товарами. И пока сохранялся военный коммунизм – оставалась почва для крестьянских восстаний. Радикально решить проблему власть опять же смогла только в результате последовательного проведения принципов новой экономической политики.
– О чём будет Ваша следующая книга?
– Честно сказать, пока таких масштабных задач я себе не ставлю. Книга должна органично вырасти из решения какой-то серьёзной научной проблемы. Сейчас я работаю в рамках международного проекта «Глобальная история» (“Global History”) – это современное направление в англо-саксонской исторической науке, которое подходит к глобальной истории не как к сумме локальных историй, а на принципиально иной методологической основе. Локальные истории за счёт разнообразных связей встроены в мировую историю, это по сути единый процесс. За несколько лет работы историков в эту масштабную картину уже вписаны истории хорошо известных регионов (Ближний Восток, Европа, Азия, Северная Африка). Долгое время «белым пятном» оставалась Сибирь, и остаётся сейчас по многим причинам – отсутствие на английском языке не только обобщающих работ по истории Сибири, но даже отдельных статей, посвящённых ключевым моментам. Я работаю в этом направлении уже третий год, но масштаб работ таков, что для завершения всей работы по теме необходим большой научный коллектив из специалистов разного профиля – археологов, этнографов, историков, фольклористов, филологов и даже философов, которые занимаются проблемами методологии гуманитарных наук. И даже для такого гипотетического коллектива работы – на несколько лет.
Параллельно у меня есть наработки в другом направлении – «Публичная история»: о том, как исторические знания представлены в публичном пространстве – в топонимике, памятниках, памятных местах, праздниках, учебниках истории. Есть определённые закономерности изменения этих представлений, и это как раз работа для историка. В 2015 – 2017 годах по заказу Министерства обороны я делал НИР «Формирование исторического мировоззрения курсантов»: пришлось изучать «школьное прошлое» курсантов, то есть те знания, которые они получили в школе, а также то, что они почерпнули из других источников информации. Выяснились интересные закономерности. Кроме того, в прошлом году проводилось множество конференций к 75-летию Победы в Великой Отечественной войне. Я выступил на нескольких конференциях, обсуждали с коллегами изменение исторической памяти об этой войне. Пока всё это воплощается в докладах на конференциях и отдельных статьях. Нерешённых проблем в данном направлении ещё очень много, поэтому об отдельной монографии говорить пока рано.
К тому же современная история – это быстро развивающаяся наука. И мы не знаем, какие проблемы в ближайшее время станут актуальными. Как говорится, поживём – увидим.
Подготовила Людмила Кузменкина
Добавить комментарий