Три сюжета биографии

Опубликовано: Соловьёва Е. И. Три сюжета биографии // Верить, любить беззаветно…: юбилейный сборник к 85-летию Е. И. Соловьёвой. Новосибирск: НГПУ, 2009. С. 15–36.

Сюжет первый. Страшный.

Вот один из сюжетов моей биографии, который я никогда нигде не вспоминала… Даже сейчас я не знаю, насколько это важно и нужно. Нужно ли раскрывать этот достаточно тяжелый фрагмент моей жизни… Но сейчас время такое хорошее… Возможно, этот неизвестный кусочек и стоит обнародовать…

Это были страшные для нашей страны годы, когда был взят курс на построение социализма, индустриализацию. Это, естественно, требовало огромных материальных ресурсов. Поэтому началась целая эпоха, которая вошла в историю нашей многострадальной страны как «коллективизация». «Лес рубят – щепки летят». «Корни или щепки» – так назвали этот процесс (эту полосу) историки. К чему я отношусь? К «корням» или «щепкам»? Наверное, все-таки к «щепкам»…

Семья наша была сильной, дружной. Любящие родители окружали детей вниманием и лаской… Отец и мать были очень влюблены друг в друга. Любили они так, как только раньше могли люди любить. Ежегодно рождались у них дети, но в живых остались немногие. Время было такое. Задержались только брат Василий, я, после меня еще два ребенка – младший брат Миша и крошечная Раечка.

Отец мой получил образование. Трудно сказать, где он его получал, но отличался огромным умом, эрудицией. Был очень талантливым человеком. «Сельский интеллигент» – так можно сказать про него. Осталась в памяти его любовь к астрономии. Часто он выводил меня – кроху – смотреть на звездное небо. Тогда-то я и узнала Большую и Малую Медведицу. Читал много книг, приучил к чтению и меня. Я стала очень рано читать, читала жадно и много самых разных книг.

Мать была потрясающим кулинаром (я уже намного позже разыскала некоторые рецепты ее блюд, постаралась воспроизвести). Была рукодельницей и модницей. Одевалась она по тем временам в изысканные вещи. «Парочки» – так назывался комплект из кофточки и юбочки.

Где все это происходило? В селе Глубоком Алтайского края. Сейчас очень хочется съездить туда… Посмотреть, где же находилась наша большая усадьба. Если описать ее, то вспоминается следующее… Большой сад, цветник огромный. Мама подводила меня к нему за руку и называла цветы (только в прошлом году я смогла найти один из цветков, который рос в нашем цветнике). Еще помню «ягоды в шубе», совсем недавно я увидела такой кустик – желтая, крупная такая ягода, очень быстро созревает и осыпается… Название, к сожалению, не знаю. Большого хозяйства я не помню, помню лишь домашнюю живность, по-моему, была корова.

В 1930 году, видимо, попали мы в 1-ю категорию, которую подлежало раскулачить. Отца изолировали, нас выдворили из дома… Хорошо, что нас приютили соседи в бане. Как выглядела эта баня? Как обычно – полок, внизу лавка. Вот так мы вчетвером на этой лавке и сидели, все время чего-то ожидая… Это непонятное ожидание и осталось в памяти.

Потом нас посадили на подводу (помню, это было летом). Имущество наше  конфисковали, позволили взять только подушки. В памяти возникает огромная-огромная вереница из подвод, которая направлялась из села Глубокое в Камень-на-Оби. На каждой подводе находилась семья, отправляющаяся в неизвестность. Вдоль дороги люди стояли толпами и печально провожали эту вереницу. Плач стоял несусветный, многие подбегали к нам, давали пряники. Так и привезли нас в Камень-на-Оби, где уже готовы были баржи, которые тянул пароход. Баржи веревками прикреплялись к этому пароходу. Можно сказать, что баржа была двухэтажная. Наша семья оказалась в трюме. Расположилась мать с нами, ребятишками, напротив лаза, куда хоть как-то попадал свет. А так по всему трюму – кромешная темнота.

Долго плыли, не понимали – куда. Намного позже я восстановила этот путь – по Оби, Васюгану... Где-то в середине Васюгана нашу группу высадили на крутой берег.

Что помню? Огромный обрывистый берег (до сих пор во сне снится). На берегу была одна изба, куда изредка нас мама водила обогреться. Повсюду костры… Возле каждого костра – семья. Питались тем, что собирали «сморчки», «строчки» (грибы). Вскоре началась эпидемия. Страшная эпидемия. Косила в основном детей. Умер мой младший брат, умерла сестричка Раечка. Остались мы у мамы вдвоем с Василием. Страшные воспоминания о том месте. До сих пор – ком в горле и ужас… Еще страшный случай вспоминается… Заблудились в непроходимой тайге с мамой. Совсем необжитые были эти места. Только одна елань открытая, а кругом тайга. Места эти были совсем непригодны для жизни. Едва-едва спаслись…

Только через полгода нас посадили на огромные лодки (по 20–30 человек) и поплыли мы назад по Васюгану. На правом берегу Васюгана существовал поселок спецпереселенцев Новоюгино. Откуда такое название? Напротив жил один-единственный эвенк Югин, вокруг него образовался старожильческий поселок Староюгино, а наш получил название Новоюгино. К тому времени, как нас привезли, там уже проживали спецпереселенцы (наверное, с 1929 года). Они были при домах, при огородах. На самом краю поселка и нам выделили избушку.

Отца каким-то чудом освободили. Он тайно приехал в село Глубокое, к тем людям, у которых было спрятано мамино имущество (это те люди, которые нас приютили). Они сложили имущество в огромный сундук. Что смогли уберечь? Машинку швейную «Зингер», мамино рукоделие, два ковра и «парочки» из дорогих тканей, разноцветные скатерти, вытканные руками мамы. Когда отец привез все это добро в Новоюгино, мы были спасены от голода. Ведь участок нам достался плохой, землю все время заливало водой, почву смывало в реку, ничего не родилось на такой земле. Страшно голодали. Этот голод помню до сих пор.

Когда приехал отец, жизнь потихоньку наладилась. За два ковра и машинку «Зингер» купили домик с большим плодородным участком. Ожили. В первый год был большой урожай картофеля, овощей. Мы с братом выжили, а маму потеряли. Тогда от малярии сотнями гибли люди. Вот и маму она унесла. Отец остался с нами двумя.

Сюжет второй. Пространный.

Пошла в школу я в селе Новоюгино. Это была неполная средняя школа (семь классов). Что было особенного в этой школе? Учителями там работали сосланные «кулаки», а главным образом, эстонцы. Директором школы был Николай Иванович Юзе, он преподавал историю. В школе был высокий уровень образованности учителей. Моя прекрасная грамотность оттуда. Великолепно учили русскому языку. В школе работал прекрасный математик. Кроме Н. И. Юзе, историком был и Алексей Иванович Самойлов, из спецпереселенцев. Уроки он проводил замечательные. Мы сидели и слушали его, затаив дыхание. Он учил нас доискиваться до истины, читать и думать, думать и читать. Из этой школы я и вынесла любовь к истории. Может, и историком я стала благодаря учителям школы в селе Новоюгино.

После окончания седьмого класса состоялся традиционный выпускной вечер, мы по-детски отпраздновали уход из школы (в деревне не было десятилетки). Отмечали его на крутом берегу речки Васюган 22 июня 1941 года. Разбрелись маленькими группами, делясь друг с другом мечтами, договорились о встречах, совместных поездках на учебу. Мы не знали, что началась война, и были счастливы в тот вечер. Но утро перечеркнуло все. Мы узнали правду об этом черном дне, определившем в дальнейшем судьбу каждого. Известие о нападении фашистской Германии на нашу страну ошеломляюще обрушилось на нас, подростков, окончивших семилетнюю школу. Первое впечатление – шок, парализовавший душу, страх за своих близких, отцов, братьев. Жизнь была сломана… Все учителя ушли на фронт. Мы, ученики, тоже хотели на фронт, но пока для этого не годились – нам было по 14 лет. Тогда, в те дни и решалась моя судьба…

О себе, пожалуй, еще мало кто из нас думал, потому что мальчики не имели призывного возраста, а добровольцами несовершеннолетним уйти на фронт было нереально. Никто не предполагал, что и наш подростковый труд потребуется на военных заводах сибирских городов, что многим из нас придется выпускать оружие, растить хлеб, делать все, что было нужно для фронта, для победы.

В память врезался первый услышанный разговор взрослых мужчин о войне и о начавшемся партизанском движении. Суть его была такова: зря немец сунулся на нашу страну, били его в годы Первой мировой, разобьем и сейчас, а коль началось партизанское движение, то война не продлится долго. Эти слова согревали душу, как бы возвращали в колею обычной жизни, но она уже больше никогда не стала прежней, радостно беззаботной, овеянной романтическими мечтами. Кончилось детство, начиналась суровая взрослая жизнь. Деревня втягивалась в суровую военную страду. Мужчины призывного возраста уходили в военкоматы, распределявшие их по военным частям и подразделениям. Многие юноши были направлены в военные школы: летные, артиллерийские, танковые, а большинство – в пехотные части, и сразу на фронт. Пожилые мужчины были мобилизованы на лесозаготовки, создавались рыболовецкие бригады, каждая из которых получала лодку и большой невод.

Даже дети были приобщены к большому созидательному труду: ухаживали за скотом, копали картошку, собирали колоски на скошенных полях. Затихли песни и хороводы, воцарилось настороженное ожидание. А сводки и вести с фронтов шли нерадостные. Страна переживала первые суровые дни тяжелых потерь и отступлений…

Когда я окончила семилетку, захотела учиться дальше. Но без паспорта поехать куда-то в крупный город было невозможно. Отправились мы с моим учителем истории Алексеем Ивановичем Самойловым на лодке в Каргасок. Приплыли туда, пришли получать паспорт в местную контору, а у меня никаких предыдущих документов нет. Когда родилась – не знаю. Где жила – не знаю. Нам отказали. Вышли мы с Алексеем Ивановичем на крыльцо. Отличная погода, солнечно, черемуха цветет, деревья зеленые... Говорит Алексей Иванович (ему тогда 24 года было): «Катя, какая тебе разница, когда ты родилась. Нравится тебе день 25 мая»? Отвечаю: «Нравится». Вернулись мы в контору, он и говорит чиновнице: «Вспомнила девочка, когда родилась – 25 мая 1924 года». Записали эту дату и выдали паспорт. Я оказалась готова, чтобы поехать поступать в педагогическое училище.

Это Николай Иванович Юзе посоветовал поступать в Колпашевское педагогическое училище. В Томске было культпросветучилище. Туда я тоже подала документы. В итоге мне пришел вызов сразу из двух мест. Николай Иванович сказал: «Хорошее культпросветучилище, но представь, все время будешь работать в клубе, а у тебя настоящий дар, ты же ученицей уже давала прекрасные уроки». По его совету и поступила я в педагогическое училище. Была принята без экзамена.

Так осенью 1941 года я оказалась в Колпашеве Новосибирской области. Началась моя студенческая жизнь. Не такой я ее себе представляла. Опять начались проблемы – маленький паек, есть нечего. Голод. Только соленые помидоры – вся еда. В столовой, помню, зачерпывает работница суп, а там только соленые помидоры и все, больше ничего нет.

Снова окаянный голод. А учиться хотела бесконечно. И занятия интересные… Педагоги были, как на подбор: умные, запоминающиеся. Анна Степановна преподавала нам педагогику и психологию. Я больше таких педагогов не встречала. Очень яркая, красивая женщина. Читает лекцию, видит, что у нас сил нет (ведь только есть и спать хотелось), говорит: «Девочки, пусть хоть одна из вас слушает, записывает, потом перепишите. Ведь учебников нет, как учить будете».

Наше общежитие – длинное, одноэтажное – ничем не напоминало студенческий дом. Темный узкий коридор, по обеим сторонам которого располагались комнаты, каждая на четыре человека. Для занятий был один стол, готовили на кухне. В классах занималось по 40–45 учащихся. Все девочки – юношей старших классов проводили на фронт.

Помещения плохо отапливались. Печное отопление поглощало много дров и давало мало тепла. Холодно было в аудиториях и общежитии. Городские власти не могли обеспечить топливом государственные учреждения, учебные заведения и больницы. Требовалась помощь населения в заготовке топлива. Наше педучилище с организованным, дисциплинированным коллективом было поставлено на самообслуживание. Каждое воскресенье мы уходили на заготовку дров, затем их транспортировали, и этим отапливались неделю. Это был тяжелый, для многих непривычный, изнуряющий труд. Спасало и помогало чувство локтя и ответственность за жизнь училища и друг друга.

Уже в первый год война тяжело ударила по всему населению маленького, некогда уютного, благоустроенного провинциального северного городка. Вдоль деревянных тротуаров поднялись длинные грядки картофеля, пошли на отопление ограды многих домов и огородов, опустели прилавки магазинов, неимоверно выросли цены на рынках. Рыночная торговля процветала, но цены были для нас совершенно недоступными: булка хлеба стоила 400–600 рублей, при стипендии в 41 рубль в месяц. Спасало только то, что государство ввело карточное обеспечение, по которому нам, учащимся педучилища, было положено 400 г хлеба в сутки, 200 г сахара и 200 г масла в месяц. При отсутствии других источников питания молодому, еще растущему организму 400 г было явно недостаточно: это была норма, сохраняющая жизнь, но при постоянном ощущении неутолимого голода. Чувство голода сопровождало повсюду и оставляло только во сне.

Хлеб выдавали не в магазинах. За ним нужно было идти на хлебозавод. Для этого от каждой комнаты назначались дежурные. Они шли через весь город. Уходили рано утром и к началу занятий приносили развешенные по норме кусочки. Быть дежурным по комнате считалось престижным, так как ему доставались маленькие довесочки к хлебным пайкам. Дежурного ждали с нетерпением. К его возвращению на стол ставился чайник с кипятком и растиралась щепотка крупной серой соли. И казалось, ничего вкуснее не может быть, чем черный ломоть хлеба, посыпанный солью. Голод заставлял прибегать к разнообразным хитростям, чтобы обмануть искушение съесть хлеб сразу. Менялись хлебными пайками, прятали их в чемоданы. Так было сохраннее, надежнее. При любом чувстве голода не полезешь в чужой чемодан за пайком… Особенно трудно было удержаться от искушения поесть досыта в те дни, когда хлеб выдавался сразу на два дня – субботу и воскресенье. Полученный паек казался большим, отрезая от него по маленькому кусочку, незаметно съедали дневную норму, и надвигалось голодное воскресенье.

Студенческая столовая обслуживала нас только в обед. Каждому полагался ковш щей, сваренных из зеленых помидоров. Картошки, капусты, круп не было совсем. И все же это была горячая пища, и мы ходили в столовую, каждый раз надеясь на лучшее. Но за все четыре года обучения не изменилось меню в столовой ни единого раза. Настолько врезалось в память раздаточное окно, из которого рука в белом халате выдавала горячую воду с зелеными помидорами, алюминиевая миска и большой черпак, что и сейчас берет недоумение – как можно было в северном городке вырастить именно помидоры, а не картофель и другие овощи, да еще в таком количестве.

Постоянное чувство голода было не единственным, что изматывало душу, держало в напряжении, тревоге. Трагическое начало Великой Отечественной войны, отступление наших войск, враг, рвущийся к Москве – все это тяжело отражалось на нашем моральном состоянии. Начали приходить известия о первых похоронках родным и близким. В эти тяжелые дни огромное значение имела хорошо организованная в училище агитационно-пропагандистская работа. Наши преподаватели каждый рабочий день, каждый урок начинали с сообщения о положении в стране, на фронтах, в городе.

И хотя порой, вплоть до коренного перелома в ходе Великой Оте­чественной войны, мало было событий, говорящих о наших победах, но душевные беседы о патриотизме наших солдат и офицеров, партизан в тылу врага, достижениях на трудовых фронтах согревали душу, вселяли уверенность в победе, отзывались призывом и самим что-то сделать ради победы. Призыв «Все для фронта, все для Победы!» находил реальный отклик в делах каждого. Вязали варежки, носки, шили простыни, белье. Собирали незамысловатые посылки на фронт, писали письма бойцам. Часто завязывалась личная переписка девушек с красноармейцами, переписка класса с воинскими частями. Письма читали, обсуждали, радовались им, в своих ответах рассказывали об огромной надежде на победу и на возвращение победителей.

Самым тяжелым для учащихся и преподавателей педучилища временем были лето и осень 1942 года.

К лету 1942 года гитлеровская Германия, пользуясь отсутствием второго фронта, собрала численный перевес на южных участках советско-германского фронта. Гитлеровцы после разгрома под Москвой не могли вести наступление на всем стратегическом фронте, как в 1941 году, а сумели его организовать лишь на южном крыле. Страна потеряла Керченский полуостров, Севастополь, потерпела поражение под Харьковом. Враг рвался к Сталинграду.

Сводки Верховного Главнокомандования слушали с замиранием сердца, с надеждой на лучшее, но, вплоть до окружения немцев под Сталинградом, они, несмотря на огромную работу агитационно-пропагандистского аппарата, были тревожными. Чувство грозящей смертельной опасности проникало в души, тревожило, заставляло держаться друг за друга, поддерживать, помогать друг другу, кто чем может. Молодые сердца чувствовали, разум понимал, что на Родину обрушилась колоссальная, бесчеловечная сила зла, грозящая растоптать, уничтожить все живое и наши жизни.

Осенью всех учащихся педучилища разбили на бригады и отправили на заготовку ягод брусники. Плыли на катерах по реке Кеть, притоку Оби, километров 300–400 в ее верховья. Потом вьюками на лошадях забрасывали в глубь чащи продукты питания, а сами шли пешком с ночевками на бивуаках. Разместились в бараках. Вдоль стен были устроены нары для отдыха. Посредине печка и стеллажи для просушки одежды. Работали с восхода солнца до заката, с перерывами на обед. Бригадирами были наши преподаватели, в основном женщины. Только начальник лагеря – мужчина, фронтовик.

Удивительное зрелище представляла тайга, где проходила заготовка брусники. Хвойный лес, среди которого мелькали белоствольные березы, мягкий зелено-голубоватый мох, в котором тонет нога, и повсюду, насколько может выхватить глаз, ковер брусничника, усыпанный темно-красными, почти черными кистями ягод. Чтобы не топтать, не мять ягоды, начальник лагеря расставлял бригады, определяя фронт работ каждой. Шли рядом друг с другом, продвигаясь вперед по полосе шириной в 2–3 метра. Каждой сборщице выдавалось ведро и особый инструмент – плица. Внизу у нее были зубцы, через которые просыпалась листва брусники, но оставались ягоды, а вверху она была прикрыта полукруглой крышкой. Ягоды не собирали руками по кисточке, а как бы черпали плицами и ссыпали в ведра. Шли рядом, быстро наполняя емкости, а специальная бригада относила собранное в амбары. В амбарах в три яруса были устроены настилы, на которые брусника рассыпалась слоем толщиной до 10 см. Здесь она находилась до зимы, а зимой вывозилась уже по санной дороге.

Работа была грудная, в наклон. Болела спина, ныли плечи. В короткие перерывы бросались на мох, распрямляя спину. Глаза сквозь мохнатые верхушки деревьев выхватывали лучи солнца и плывущие облака. А кругом была тайга – непроходимая, угрюмая тайга. Такая работа, такая жизнь сближала, делала души более открытыми друг другу. У всех были одни мечты: скорее бы закончилась война, остались бы живы родные, близкие. Мало думали о себе, о трудной работе. Молодость брала свое. Усталость чувствовалась только к вечеру, а утром руки уже опять были готовы к работе. Красота природы завораживала, а бесконечный красный ковер манил к себе, притягивал, и монотонный труд не так угнетал.

Вечерами у костра пели песни, читали стихи. Наши преподаватели из вечера в вечер устраивали художественные чтения: либо читали, либо пересказывали уже давно ими прочитанное и прочувствованное из классических произведений. В течение месяца два-три раза вместе с продуктами к нам забрасывалась почта – газеты, журналы, письма. В один из таких дней к нам пришли газеты со статьями И. Эренбурга. «Можно все стерпеть – чуму, голод, смерть. Нельзя стерпеть немцев, – читали мы в «Красной звезде». – Не будем надеяться ни на реки, ни на горы. Будем надеяться только на себя. Фермопилы их не остановили. Критское море их не остановило. Их остановили люди – не в горах и не на берегу широкой реки – на подмосковных огородах». И так эти слова были созвучны нашему настроению. Так нам хотелось, чтобы быстрее остановили эту огромную, горланящую силу зла и вышвырнули с нашей земли.

Месяц труда дал определенные результаты. Мы засыпали около десятка амбаров не только полезной, но и лекарственной ягодой – брусникой. Мы были горды тем, что и наш скромный труд пойдет в общую копилку ценностей для победы над врагом.

Возвращались мы тем же путем, только в обратном порядке и глубокой осенью. Шли пешком притихшие, усталые, с тяжелым настроением, в котомки насыпали бруснику. Что-то нас ожидает впереди? А впереди – застывший маленький северный городок с выкопанными вдоль тротуаров грядками картофеля, с заготовленными у общежития поленницами дров, запустевшие без нас комнаты общежития и классы для занятий.

Милые наши преподаватели, как много Вы для нас сделали! Только сейчас, по прошествии стольких лет, можно сказать, целой жизни, понимаешь это. Ведь только благодаря Вашей вере в жизнь, в нашу победу, в то, что изо дня в день Вы вдыхали в нас уверенность, поднимали настроение, помогали побороть голод, видеть красоту, верить в дружбу и любовь, мы, молодые, не сломались, выжили. Получили образование и в конце войны были уже на рабочих местах с детьми в далеких, самых заброшенных уголках Новосибирской области.

Осенью-зимой 1942–1943 годов учащимся педучилища пришлось пережить еще один тяжелый период в своей жизни. Мы были отправлены на лесозаготовку. Участки, определенные под вырубку, находились в глубине Нарымской тайги вдоль сплавной реки Кеть. Там стояли бараки для жилья. С нами было только несколько инструкторов – взрослых опытных мужчин. Они обучали нас, девчонок, очень сложному и трудному делу. Одежда – фуфайки и брюки из парусины, валенки. Брюки затягивались шнуром на валенки, чтобы снег не засыпался в них и не таял. Вокруг талии такая одежда также стягивалась бечевкой. Это должно было предохранить от глубокого, выше пояса, снега. Деревья вековые стояли сплошной стеной. Нужно было уметь выбрать, с какого из них начать вырубку, да определить фронт работ так, чтобы дерево не упало на работающих вблизи девушек из соседних звеньев.

Инструкторы учили определять наклон дерева, умению делать подрубку его с этой стороны, мастерству работать пилой, вынимать ее из подпила и отбегать самим в противоположную от падения дерева безопасную зону. Когда спиленное дерево падало, оно задевало близстоящие стволы. Ломался молодняк, летели в разные стороны сучья и тучи снега. Упавший ствол очищали от сучьев, распиливали на сутунки определенной длины, вагами (длинными кольями) подкатывали их друг к другу на расчищенное место. Это делалось для того, чтобы удобнее было скатывать их весной к реке и группировать в плоты, либо отправлять вплавь россыпью.

Это была трудная, непосильная для девочек 15–16 лет работа, но приходилось ее выполнять, так как никакого другого выхода не было. Угнетало еще и то, что в бараках не было возможности просушить одежду. Утром при выходе на работу брюки застывали колом, гремели при движении и, пока не обминались, плохо предохраняли от снега. Мы болели, голодали. Хотя паек был увеличен, но его не хватало растущему организму. Согревались кипятком, для чая под упавшими деревьями находили брусничные листья. К нам не доходили никакие вести, тем более газеты, так как никакой связи с училищем не было.

Как бы то ни было, но к трудностям человек привыкает. И мы втянулись в этот непосильный труд, обучились ему и даже выполняли дневные нормы заготовок. Они выражались в кубических метрах.

После почти двухмесячного пребывания в тайге мы возвратились в родные стены училища и узнали о великих событиях, которые произошли на фронтах. Победой завершилась Сталинградская битва. В окружение попали 22 немецкие дивизии. На занятиях по истории СССР наш преподаватель Лия Ароновна рассказала нам об этом великом сражении. До сих пор помню первое впечатление от карикатуры, напечатанной в газете «Правда», и надпись под ней: «Потеряла я колечко, а в колечке 22 немецкие дивизии». Ликованию наших молодых сердец не было предела.

Произошел перелом не только на фронтах, но и в душах людей. Страшные, черные дни отодвигались в прошлое. Началось зимнее наступление 1943 года, и теперь каждый день в сообщениях ТАСС назывались города и села, очищенные от врага. До победы было еще далеко, но легче стало жить, появились улыбки на лицах и блеск в глазах. Учились мы жадно, с удовольствием. Все получали стипендию, а я – повышенную на 25 % как отличница учебы. К празднику Первомая я получила премию – отрез на костюм и книгу «Избранные произведения У. Шекспира» с дарственной надписью от директора училища Аревкова, которая до сих пор хранится как дорогая реликвия в моей библиотеке.

Колпашевское педучилище было укомплектовано прекрасными педагогическими кадрами и работало по программе, дающей полноценные знания своим выпускникам. Очень много времени уделялось теоретической арифметике. Мы решали задачи с буквенным обозначением, учились логически мыслить. Наш преподаватель внушал нам, что учебник Чикмерева и Филичева мы должны знать от корочки до корочки. В нем сосредоточены основные теоретические выводы, которые должны помочь разобраться в любой трудной жизненной ситуации. Очень много внимания уделялось педагогике и истории педагогики. Произведения Яна Амоса Коменского, Песталоцци, Ушинского, Макаренко и других корифеев педагогической мысли познавались не только по учебникам, но и по подлинникам их сочинений, которые были представлены в библиотеке.

История древняя, средневековая дополнялась современными событиями, поступающими в сводках ТАСС. На стене в классе висела карта, на которой ежедневно отмечались красными флажками освобождаемые села и города. И флажки уходили все дальше на запад. В день празднования годовщины Октября пришло сообщение об освобождении Харькова. И ликованию нашему не было границ.

Особое внимание в обучении педагогическому мастерству придавалось методике работы с учащимися начальных классов, особенно в малокомплектных школах. На педагогической практике каждый из учащихся педучилища обязательно давал уроки по всем предметам начального обучения и урок в малокомплектной школе.

Значительное внимание отводилось музыкальному образованию. Изучались произведения для детей многих композиторов, обучались игре на скрипке. Мы вели в школах художественные кружки и уроки музыки. Я под аккомпанемент скрипки разучивала с учащимися четвертого класса Гимн Советского Союза. Сложная и торжественная мелодия трудно и долго усваивалась, но в конечном итоге красиво и слаженно зазвучала на школьном ноябрьском празднике.

В 1944 году завершалось наше обучение в училище. События этого года особенно ярко запечатлелись в памяти. В городе под воздействием успехов советских войск на фронтах происходили большие изменения. Появились коммерческие магазины, в которых, хоть и по высоким ценам, можно было купить продукты. Регулярно отоваривались продуктовые карточки. На гастроли из Томска приезжали артисты эвакуированных театров.

Действия советских войск радовали и внушали надежду на желанную победу. Советская Армия наступала непрерывно. Наступательные операции как в зимне-весенней, так и в летне-осенней кампании производились в зависимости от обстановки одновременно или последовательно. Удары по врагу наносились непрерывно один за другим. Они не давали противнику возможности опомниться, заставляли его перебрасывать резервы с одного фронта на другой, терять время в бесплодных попытках отразить натиск советских войск. В это время каждое утро эвакуированные актеры ленинградских театров по радио вели передачу «Огонь по врагу». Радостно неслись голоса из репродуктора:

Веселей гвоздите, пушки.

Гром, греми во все концы.

Петь без музыки частушки,

Не привыкли мы, бойцы.

Мы народ весьма любезный,

Не останемся в долгу:

Всем, чем можем быть полезны,

Удружить спешим врагу.

Нервных сразу успокоим,

Грязным баню зададим,

Станет холодно – накроем,

Станет жарко – охладим.

Наступил 1944 год. В этом году осуществились «10 сталинских ударов». Мы знали их наперечет. Советская земля была полностью освобождена от фашистских захватчиков. Красная Армия вступила на территорию Польши, Румынии, Болгарии, Венгрии, Югославии и Чехословакии, чтобы окончательно уничтожить гитлеровскую военную машину. Этого ждал весь народ…

Закончила я педучилище, но не все мои сверстники его закончили. Моя одноклассница Соня Зибенс из немцев Поволжья – круглая отличница – посреди учебного года была отчислена как немка. Вернулась она в Новоюгино, так я и не знаю ее дальнейшей судьбы.

Мы готовились к распределению. В зале висела огромная карта Томской области. На ней были выделены районы, которые особенно нуждались в учителях малокомплектных школ: Александровский, Васюганский, Парабельский, Чаинский. Но тут случилось непредвиденное и неожиданное событие. Армии нужны были свежие силы – много было потерь. У меня к тому времени тоже погиб брат. Нас пригласили на общее собрание выпускников и объяснили, что в связи с широкомасштабными наступательными операциями на фронтах Великой Отечественной войны требуется пополнение медицинского персонала, связистов и радистов, особенно в Сибирскую дивизию. Предложили подумать и, если согласны, пойти добровольцами, написать заявление. Проводился добровольческий сталинский призыв. Конечно, мы тут же, не выходя из зала, все написали заявления. Я тоже написала заявление с просьбой отправить на фронт. Утром следующего дня нам выдали обмундирование, вещевые мешки и повели строем в военкомат. Настроение – торжественно-приподнятое. Но вскоре всех возвратили в училище, объяснив, что наша помощь стране будет более весомой, если мы будем работать в школах. Нам сказали, что надобность в наших силах для фронта миновала. Сказали, что стране нужны новые, молодые педагогические кадры, ведь погибло очень много учителей на фронте. Необходимо было массово обучать детей в начальной школе, чтобы не остались они неграмотными.

Я получила назначение заведующей однокомплектной школой в селе Наунак Каргасокского района Томской области. К месту работы до Каргаска добирались на барже, которую тащил небольшой буксирный пароход. Плыли несколько суток. От Каргаска до села Наунак плыли по реке Васюган на маленькой моторке. Село было старожильческое, но во время коллективизации и высылки раскулаченных крестьян к нему приселили спецпереселенцев. Половина деревни состояла из старожилов – русских и эвенков, вторая половина – из «кулаков». Так здесь возникло два колхоза. Один старожильческий, другой спецпереселенческий, по иронии судьбы названный «Прогресс».

На пристани к нашему приезду собрался народ. Встречали моторку, которая привозила почту. Учительницу тут же отвели в школу и определили с жильем. Это сделали председатель сельсовета и председатель колхоза. Школа была малокомплектная. В ней находилось две учебные комнаты и две комнаты под квартиры учителей. В одной из этих комнат жила бывшая заведующая школой Мария Федоровна Мерс, немка по национальности. Именно из-за этого она была отстранена от занимаемой должности и оставлена учительницей. Меня это очень беспокоило, волновало. Было некомфортно, можно сказать, стыдно. Но Мария Федоровна, зрелый человек (ей было 46 лет), прекрасно сознавала, что моей вины в этой несправедливости нет. Она встретила меня очень радушно. Окружила вниманием и заботой (я-то думала, что воспримет меня как соперницу). Помогла устроиться во второй комнате, войти в курс дела, познакомиться с жизнью села, очень помогала. Вот так «зеленой» девчонкой, без опыта работы, оказалась я заведующей этой школой.

Мария Федоровна работала с первым и третьим классами, а я – со вторым и четвертым. Работа в малокомплектной школе специфична и очень сложна. В одном классе сидят разновозрастные дети, и нужно спланировать урок так, чтобы, занимаясь с учащимися четвертого класса, не отвлекать от работы учащихся второго класса, и наоборот. Да и контингент учащихся был различным. За партами сидели дети русских крестьян, украинцев, местных народов – хантов, селькупов.

Зимой детишек хантов и селькупов их отцы-охотники часто забирали в тайгу на промысел пушного зверя. Как только начинался охотничий сезон, половина ребятишек в школу не приходила. Спросишь: «Где они»? Отвечают одноклассники: «Белку стреляют». Возвращались они в класс иногда после долгого отсутствия. Приходилось заниматься дополнительно.

Оба председателя колхоза помогали школе, чем могли. При школе была организована копилка, в которую поступали в виде взносов деньги, продукты, промтовары. Мы готовили для детей горячие завтраки, в местной промартели шили одежду, обувь, которую раздавали особо нуждающимся.

Потом полюбилась я одной бабушке из Наунака, «сагитировала» она меня перейти к ней жить. Очень уж хотела она меня в невестки (сын в армии тогда служил). Вот с ней я не знала горя. Голод отступил. Каких только блюд мы с ней не готовили: шанежки, блинчики, творожники, катали сырки, рыбу жарили, варенье варили, соки сами изготавливали. Готовила обычно бабушка, а я так – на подмоге. Вместе с ней мы ягоды собирали, рыбу ловили… Но родственницами нам стать было не суждено.

Как только стала я работать в школе, сразу же записали меня в главные политинформаторы. Как так случилось? Видно, отчаянной была. Собирались все жители села в большом клубе, а я перед ними выступаю. Доклады писала по материалам газет «Правда» и «Комсомольская правда». Читала все статьи и создавала экспромты.

Потом создала хор. Хороший был хор, ребятишки с удовольствием пели, а аккомпанемент – гитара, да мой голос. Жителям села очень нравились наши выступления, когда перевели меня в другое место – сильно сожалели, письма писали.

Вот так и началась моя трудовая жизнь.

Вспоминая те годы, не перестаю удивляться тому, что в такое суровое время было столько внимания к школе со стороны Каргасокского роно, председателя сельсовета, председателей колхозов, да и всего населения. Школа была хорошо обеспечена топливом, а для освещения – керосином. При школе была маленькая библиотека, в которой имелась методическая литература, классические произведения (в основном русских писателей). Особенно дорого было то, что, хоть и с опозданием, но регулярно поступала «Учительская газета». Она была окном в большой мир, все еще охваченный войной. А война бушевала уже за пределами нашей страны. Наши земли полностью были освобождены. Начались восстановительные работы. Это потребовало больших материальных ресурсов, рабочих рук. Нарымский край был далеким тылом, но и здесь все было подчинено потребностям времени.

Особенно широко были развернуты лесозаготовительные работы. Все взрослое мужское население молодого возраста находилось на этих работах или на заводах, производящих пихтовое масло, которое шло на изготовление лекарств. Выгонку масла производили из пихтовой хвои, которую получали с молодых деревьев, срубаемых под корень. Хвоя подвергалась тепловой обработке в примитивных печах или просто ямах. Масло расфасовывалось в бочки и отправлялось на Большую землю. Весной река Васюган представляла собой удивительное зрелище. Небольшие грузовые пароходы тянули за собой вереницы плотов, сколоченных из бревен, заготовленных зимой, но основная масса леса сплавлялась по реке врассыпную, покрывая собой все видимое пространство реки. Мужчины в местах лесоповалов просто скатывали баграми с высоких обрывистых берегов огромные бревна, и они плыли, повинуясь течению реки, вниз до Каргаска.

Река Васюган была богата рыбой. Это в основном щука, чебак, елец, ерш и другие сорта простых рыб. Редко встречалась стерлядь. В годы войны проводился массовый отлов рыбы. Создавались большие рыболовецкие бригады, бороздившие весь световой день Васюган. Отлов отправлялся на перерабатывающие заводы, которые были в Каргаске и других крупных населенных пунктах. С середины июня и на весь июль наступала сенокосная пора. На заготовке сена заняты были и стар, и млад. Вдоль Васюгана были прекрасные заливные луга. Во время разлива реки вода выходила из берегов и покрывала все пространство, оставляя незатопленными только деревни, расположенные на возвышенных берегах. Когда вода уходила, начинался бурный рост трав. К июлю травы созревали, и начинался покос. Траву валили вручную литовками (косами). Эта тяжелая работа ложилась на плечи женщин. Норма выкоса была большая – 6 соток на один трудодень. Мы с ребятами ворошили сено, чтобы оно быстрее просыхало, сгребали его в копны. Нам тоже начислялись трудодни. Расчет производился осенью и зависел от общей доходности хозяйства. Все заработанное детьми и учителями шло в школьную копилку, но она пополнялась главным образом не за счет наших заработков, а вкладами колхозов. Присутствие детей на коллективных работах не столько давало трудовой результат, сколько поднимало настроение взрослых, вызывало улыбки на усталых, суровых лицах, измученных долгими, тяжелыми военными днями.

Мы имели школьный участок земли, который сами обрабатывали. Выращивали на нем овощи, которые шли на школьные обеды. Земледелие в этом суровом крае давало малые результаты, но каждая семья имела свой огород. Выращивали в основном картофель, морковь, свеклу, репу, лук, капусту. В стране в сельскохозяйственную науку проникали идеи Лысенко. В Каргаске были организованы курсы по подготовке, как тогда говорилось, «опытников». Были отправлены на эти курсы и представители наших колхозов. Они привезли десять сортов картофеля, по десять картофелин от каждого. Среди них был знаменитый сорт «Лорх», широко распространившийся затем по всей стране, а особенно в таких северных районах, как Нарымский край. Этот сорт давал самые высокие устойчивые урожаи. Были завезены диковинные для того времени сорта капусты кольраби и брюссельской. Ребятам особенно полюбилась капуста кольраби. Они лакомились ею, как яблоками. Вошло в жизнь диковинное слово «яровизация». Испытывали мы этот прием обработки посадочного материала на картошке. Нанизывали клубни на проволоку и закрепляли эти связки над окном. Ежедневно поворачивали связки к свету, Через 10–15 дней в глазках клубней появлялись сформировавшиеся розетки картофельных листочков. Это был посадочный материал. Ребята бережно опускали клубни в лунки, следили за всходами, ухаживали и ждали урожая. Он был, конечно, выше, чем при посадке обычным способом. Мы гордились этим, нас отметили при подведении итогов сельскохозяйственного года на колхозном собрании. Школа в меру своих возможностей несла новое в жизнь села.

Под площади зерновых колхозники отвоевывали у тайги каждый метр земли. Корчевка леса была очень трудоемким процессом. Не женское это было дело, поэтому в годы войны, когда все взрослое мужское население ушло на фронт, она почти прекратилась. Пахали и сеяли на уже освоенных землях. Сеяли в основном озимую рожь и овес. Пшеница не успевала вызревать, попадала под заморозки. Убирали хлеба серпами, жали, связывали в снопы. Снопы просушивали, составляли в маленькие скирды. Мы с детьми старшего – четвертого, а иногда и третьего класса помогали сушить снопы. Перевязывали их, подставляя солнцу, потом снова составляли в скирды. На нашей обязанности был сбор колосков и помощь при обмолоте хлеба. Подавали снопы в молотилку, лопатили зерно в буртах, чтобы оно быстрее просохло, насыпали в мешки.

К концу года часто на трудодень получать было нечего. Очень тяжелыми были хлебозаготовки. Через них государство изымало в свои закрома почти все произведенное, но народ мирился с этим. Все понимали – идет война. Голода в деревне, несмотря на эти тяготы, не было. Спасали свои огороды, в основном картофель – он был вторым хлебом. В каждом хозяйстве держали скот и, несмотря на большие налоги на молоко, мясо, даже шкуры скота, на пропитание семей кое-что оставалось.

Вскоре в моей жизни произошли большие изменения. А изменения произошли тогда, когда приехал из Каргосока Павел Иванович Пляскин – заведующий районо. Прибыл он на маленьком катерочке по Васюгану, побывал у меня на уроке истории в 4-м классе. После, не особо церемонясь, сказал: «Молодец! Так держать»! (Не принято тогда было особо нахваливать.) Я ликовала: «Похвалил»!

Павел Иванович уехал, а меня перевели дальше – вглубь Васюганья в Усть-Чижапку. Село находилось вверх по Васюгану, при впадении в него притока Чижапки. Отсюда и название села. Здесь была уже НСШ с параллельными пятыми-седьмыми классами. Мне приходилось осваивать сразу несколько программ по истории. Проработала там год. И весь год благодарила своих педагогов из педучилища: отлично методику преподавания истории давали они нам. Помню, как начну рассказывать про рынок рабов в Пирее, ребятишки замирают… Я очень благодарна своим преподавателям. Помогла мне хорошая методическая подготовка, которую дало педучилище, очень помогла. Одновременно с историей я вела экономическую и физическую географию, так как только уроки истории не могли дать часов, необходимых для полной учительской ставки.

Население села и учащиеся школы испытывали те же тяготы жизни военных дней. Но обстановка в 1945 году изменилась коренным образом. Советские войска к концу 1944 года полностью освободили советскую землю от немецко-фашистских захватчиков. Очистили от них значительную часть Польши, Чехословакии, изгнали из Румынии, Болгарии, большей части Венгрии, освободили часть Югославии, северную Норвегию и вошли в Восточную Пруссию. Страна напрягала силы для того, чтобы быстро добить врага и водрузить Знамя Победы над Берлином. Газеты и радио каждый день приносили известия о наших победах на фронтах. А в январе мы узнали о грандиозном наступлении Красной Армии от Балтийского моря до Карпат. Перешли в наступление 150 советских дивизий на фронте протяженностью более 1200 км.

Было ясно, что война подходила к завершению. Далекое северное село жило надеждой встретить весну победой. Трудовое напряжение не спадало, но жилось, работалось, дышалось легче и увереннее. Учителя, кроме работы с детьми, бывали в рыболовецких, лесозаготовительных, животноводческих бригадах. Несли людям свежие вести, помогали добрым словом уставшим, ослабевшим. Никогда наш народ со времени возникновения в жизни страны пропагандистско-агитационного аппарата не принимал его представителей с таким уважением и теплотой. Нас ждали, встречали, помогали добраться в самые отдаленные бригады и населенные пункты, обогревали, поили чаем. Общая беда сближала людей, а преддверие общей радости согревало, помогало жить.

В Усть-Чижапке я и встретила великий День Победы. Его вместе со всей страной, по-своему, по-народному, как сумели, отметили люди – и стар, и млад – этого далекого сибирского села. Было здесь все: и ликование беспредельное, с русским широким размахом, и удаль, и горькие слезы с причитаниями по погибшим и искалеченным. Сливались в единый порыв надежда на будущее, безудержная радость и беспредельное горе.

Нигде и никогда не забыть этих дней. За ними наступила новая полоса моей жизни. В конце учебного года я простилась с этим суровым краем, со школой, определившей мою будущую судьбу.

Через год работы, снова на катерочке, отправилась я вниз по Васюгану до Каргоска. Там пришла в районо, попросила, чтобы меня отпустили учиться, но разрешения не получила. Тогда самостоятельно поехала и сдала документы в пединститут в Новосибирске на Комсомольском проспекте. И меня приняли. Так я и стала студенткой первого курса Новосибирского государственного педагогического института. Когда поступила в пединститут, уже не была «зеленой», неопытной первокурсницей, а имела педагогический стаж.

Итак, в 1946 году я поступила на исторический факультет Новосибирского государственного педагогического института. Он стал моей школой, моим домом, моей жизнью на все последующие годы до настоящего дня…

Сюжет третий. Краткий.

В 1985 году пригласили меня в Министерство просвещения в Москву. Делала я доклад о своем Новосибирском педагогическом институте. Был совет ректоров в том же году, очень представительная была аудитория. После этого доклада Указом Президиума Верховного Совета СССР наградили институт орденом Трудового Красного Знамени и меня – ректора – орденом Трудового Красного Знамени.

Вручал орден институту в Новосибирске начальник Главного управления вузов Дмитрий Михайлович Забродин. Торжество проходило в нашем актовом зале. Мне орден вручили в Сибирском отделении Академии наук СССР. Вручил мне его А. П. Деревянко в присутствии Ученого Совета. Потом в горисполкоме было торжественное собрание, на которое пригласили награжденных в том году орденами по Новосибирской области. Председательствовал Иван Павлович Севастьянов – председатель Новосибирского горисполкома.