Война распорядилась по-своему

 

Николай Никитович Шевкопляс житель села Савкино. На действительную службу был призван 4 октября 1940 года, демобилизовался 20 марта 1946 года.

Поражала своей природой сибиряка Западная Белоруссия. Восемь месяцев армейской службы пролетели незаметно. Словом, все как в песне: и сады, и девушки, и ученья...

На этот раз от Полоцка необычно далеко ушли. Расчеты в полном боевом снаряжении даже капсулы, чего раньше не делали, на поясе у каждого с адресами родных. Молодежь спокойна, только от непривычно большого перехода валится с ног, на привалах старается подремать. Старослужащие выносливее, как-никак многие из них финскую прошли. Но именно они почему-то нервничают, переговариваются.

-Неспроста это.., – долетают обрывки фраз.

Солнце палит, путь еще далек. Конечным определен город Лида.

В воскресенье припекало особо, даже в тени деревьев было трудно дышать. Решили ночью продвигаться, а днем отдыхать. Бывает, тихонько группами запоют, наверное, потому что монотонность выматывает.

-Шух-шух, – солдатские сапоги вздымают пыль...

Где-то в отдалении гудят в воздухе самолеты...

«Учения» – мысли в голове. Еще немного прошли. Сосновый лес стеной. Внезапно взору открылась необычная картина. На опушке – стол, крытый красной скатертью, военачальники; чуть в стороне виднеется аэродром.

Генерал-майор, каким-то необычайно проникновенным голосом произнес:

-Товарищи бойцы!..

У-у-у, – нарастающий гул прервал на полуслове и охватил всю округу.

Самолеты?! Небо на глазах темнело, по нему распластались воющие машины. Первыми опомнились зенитчики. Черный шлейф пошел от одного, другого бомбардировщика…

Уже слышны команды. Танкисты, летчики под огнем бегут к машинам. Напрасно: самолеты не заправлены, танки тоже без горючего. Заметались по полю... После бомбежки на аэродроме уцелели всего два самолета.

Построившись, все безмолвно дослушали прерванную речь командира:

-Началась война!..

Авиация помогала наступлению противника. Задача была – остановить.

Второй раз идет в бой 278-й стрелковый полк. Но намного превышающие силы гитлеровцев отбрасывают расчеты на прежние рубежи.

Вперед! – опять поднимает команда уставших солдат.

Город занят. Подступы к Лиде тоже.

Освободить, – звучит в очередной раз…

Собрав силы, бойцы дружно пошли. Отходили хаотично. Раненых несли на руках, большинство однополчан полегло. Пришлось спешно продвигаться на восток. Войска неприятеля шли по пятам. Река. Воды глубоки. Вплавь со снаряжением – непросто. Переплывут на одну сторону, не успеют закрепиться – обстреляют. Переберутся на другую – опять шквальный огонь… Николай падал, ухватившись за голову.

-Задело, – мелькнуло в сознании.

Очнулся от прикосновения чьих-то рук. Потрогал: бинты.

Пошли лесом. Кое-где присоединялись остатки других полков 17-й стрелковой дивизии. Болота. Тачанки с пулеметами вязнут, падают раненые люди, кони. Кухня уничтожена.

Несколько месяцев жили в лесу. Ели раненых лошадей. Потом стали группами ходить в разведку. Не везде удавалось достать пропитание, в некоторых местах оккупантов казалось больше, чем населения.

Холод. Пол в землянках совершенно сырой, сосновые ветки не очень греют. Решено продвигаться к фронту. Мокрые, грязные, больные и уставшие, полураздетые и голодные, бредут солдаты... Натолкнулись на какой-то полустанок. Уже смеркалось. Вроде вагоны. Подошли еще ближе. Совсем стемнело. Хорошо видно, как из некоторых проемов стали выскакивать люди. Кто-то крикнул: «Спасайтесь!».

Это отрезвило уставших до безразличия бойцов, бросились врассыпную.

Николай бежал к ближайшему двору: «Пересижу до ночи...»…

Внезапный толчок в затылок. Успел подумать: «Видно, прикладом ударили, если бы не ранение...».

Все плывет перед глазами, темно, вроде как укачивает, тело млеет…

...И вот он, десятилетний мальчонка, в своей милой Березовке. Перед глазами плывут заросли тальника, только почему они так похожи на колючую проволоку? А он бежит, руки вразброс, вот уже видит родной колодец посередине деревни и слышит звук: вроде тарахтит телега, наверное, из соседнего села кто-то остановился, чтобы попить. Ох, вкусная вода...

-Пить...

Слышится какой-то металлический шум, глухие удары, окрики, наверное, колодезная цепь тарахтит. Скрежет - воду набирают. Навстречу, раскинув руки, идет мама, видимо, чтобы спровадить домой. «Ульяна», – кто-то тихо окликнул и она исчезла…

В серой дымке словно плыла милая Прасковья, уходившая вдаль. Николай все силился разглядеть, кого она несла на руках?

...Тупая боль сковывала тело. Приподнялся. Сколько прошло времени, неизвестно. Грубые окрики слышались повсюду. Нетрудно было догадаться, что это лагерь для военнопленных. Приказали строиться. Командиры, цыгане, евреи... Каждому была уготовлена своя участь. Николай стоял с группой солдат, оттесненных в сторону, слышал в толпе, что один лагерь тысяч на десять сожгли.

Концентрационный лагерь, куда попал Николай Шевкопляс, на­ходился в Минске. Укреплен был спешно, многие пытались бежать. Только неизвестно: удавалось ли. Но так притягательна была свобода, что рисковали. Рискнул и Николай. Били нещадно... Серо, криво стриженные головы, стоны сквозь шелест губ. Рядом находившийся товарищ, увидев знакомого полицая, шепнул:

-Должен помочь...

Кинулся навстречу, и хлынула кровь. Вот она наивность русской души.

Вагоны скрипят по колесам. Товарные. Они идут в Германию. Работали на строительстве электростанции. Неделю – днем, неделю – ночью. Всего час давали отдохнуть. Стучат каждый день уставшие ноги в деревянных колодках по камню, роют обессилевшие советские военнопленные котлованы. Шел только сорок второй год. Сколько было этих ужасных дней впереди, никто не знал, но каждый рассвет казался последним. А потому и мысли о свободе, и побег были как соломинка, за которую старались ухватиться.

Они с Алексеем Потапенко давно замышляли уйти. В ту ночь старались экономить силы. Как  долго тянется время! Кто из ребят знает, поглядывают, просят запомнить адреса, делятся своим пайком. На отдыхе все молчат, потухшими глазами смотрят в никуда. Команда «выходить», сердце встрепенулось: сейчас, сейчас… Темно. Сбросив деревянные колодки, две фигуры метнулись в сторону.

-Сумеют ли ребята отвлечь надзирателя? – сверлит мозг мысль.

Рассвет. Надо бы остановиться, спрятаться, оглядеться. Решили отдохнуть. Спать боялись. Смотрели на звезды, и от того, что ничего толком не понимали, становилось невыносимее. По подсчетам, прошла уже неделя…

Натолкнулись на поле. Проволока. Наверно, скотный двор. Но не успели коснуться земли по другую сторону заграждения, как послышался лай собак... Отчаяние, которое валит с ног. Хотелось упасть, и будь что будет. А крики уже близко: «Хальт! Русс!». Окружили человек десять с собаками.

Видимо, не так далеко ушли. Потому что попали в тот же лагерь. Пороли опять. Думал – конец. Многие не выдерживали чудовищной экзекуции...

...Николай очнулся, и нестерпимая боль пронзила тело.

Еще совсем слабого, выгнали на работу. В руки дали бур-молоток. А ведь и без того стоять трудно. С первых же ударов Николай опустился на землю.

-Будь что будет, – подумал опять.

-Арбайтен, – резкий окрик.

-Не могу, – лишь прошептали губы.

Удар в голову.

-Не могу…

Сквозь смеженные веки видел, как торопится офицер.

-Скорей бы все кончилось, – подумал.

Пистолет у виска.

-Не могу.., – пересохшие губы стараются что-то сказать.

-Ком гер!

Собрав все силы, поднялся. Офицер показал – к вагонеткам, подталкивает...

Что-то жутко тоскливое шевельнулось в груди: «Вот и все. Сейчас завалят…». Накатился комок и сразу наступило полное равнодушие.

Офицер кричит:

-Вир арбайтен! – и, приказывая работать, указывает на вагонетку.

Вагонетки подходят одна за другой. Опрокидывать их против отбойного молотка намного легче, но даже для этого – где же взять силы?

Числа уже не считают. Так хочется знать, где же фронт? Эта мысль постоянна. Она мучительна, и никак не можешь уйти от нее. Парень с Урала старается заговорить с Николаем.. Он все рядом оказаться норовит. А потом внезапно:

-Давай в вагонетку, и...

-Дважды уже пробовал, – от воспоминаний даже передернуло, – не выйдет.

Но мысль опять запала, и уже ни о чем, кроме свободы, думать не можешь.

И ушли. Бродили голодные. На одном хуторе наловили цыплят, а что с ними делать, коль огонь развести нельзя? Забрались в какую-то кладовку, нашли консервы, поели… А на фашистов опять сами налетели. Сколько же их здесь! Да и знать бы, куда идти?!

На этот раз посадили в бетонированную яму, совершенно темную, размером метра по полтора. Прошло несколько дней, и боль во всем теле. Еды почти не дают, а то, что перепадает – едой не назовешь. Стал чаще в туалет проситься, хоть немного разогнуться, да пройтись. Раз, другой, третий… Часовой пригрозил:

-Скажу, чтобы обед не давали.

Но, видимо, промолчал.

Когда выпускали, еле-еле нашел в себе силы подняться. Почти потерял  зрение. Оказывается, прошел 21 день…

Месяцы сменялись годами, Надежда угасала, и уже, казалось, этому аду не будет конца. Каждые сутки умирали обессилевшие, больные. Николая спасало немного то, что не курил. В лагере раз в пять дней выдавали немного махорки. А вообще-то, часто думал он, это как смотреть; может тем, кого уж нет, легче.

И, как бы в подтверждение его мыслей, выгнали во двор, повели к крематорию. Все впалыми глазами смотрели на огонь. Взмах рук и… следующий.

Процессию прервал внезапный грохот. В воздухе кружили самолеты. Все ринулись в укрытие, И опять было трудно понять, благодарить ли судьбу за тот день, проведенный в бомбоубежище, или наоборот.

Солнце светило все ярче. Вскоре поутру повели по направлению к сосновому бору. Встретили таких же пленных. Оказалось, немцы соединили два лагеря. Теперь сменился комендант. Поговаривают, что человек неплохой.

Часовой спокойно прохаживался. Вот он положил винтовку, прикурил.

-Вооружайтесь! – что есть силы, заорал переводчик. И все, словно ждали этого. Обезоружили часовых. Подавший команду приказал занять оборону.

Впереди видны бревна, вкопанные, словно частокол, в землю. Скользя по этому необычному укрытию, взгляд уловил замаскированные ворота: они как бы перекрывались другой чередой бревен. Слышно, как с противоположной стороны тарахтит подвода. Несколько человек выскочили навстречу... В переполохе обслуга лагеря сдалась. Теперь только бы подальше отсюда…

Бежали что есть сил и вдруг… Поле ровное, а на горизонте – танки. С неимоверной скоростью и нарастающим грохотом они приближались.

Звезды белые. Белые звезды?! – Мысли путались. Хотелось, неважно куда, поскорее укрыться. А танки вот они, рядом.

-Рус! Рус! – слышна незнакомая речь.

В руки пленных летят ящики, похожие на посылки, солдаты прыгают со своих бронированных машин, обнимают, что-то говорят. Еще до конца не понимая случившегося, пленные плачут, что-то силятся уяснить, объяснить. В посылках – головки чеснока, консервы, сладости. К реке шли вместе. Неприятель постоянно обстреливал, прикрывала американская эскадрилья. Так с частями союзников и продвигались. Дня через три-четыре встретились с советскими войсками.

Первым был приказ сдать оружие. Опять колючая проволока. Допросы. И какая-то безысходность, боль, разочарование, огорчение и обида, если эти чувства вообще можно выразить словами. Душу и сердце разрывало: как, за что, почему?!. И высохли слезы первой радости, и сомкнулись опять мучительно губы.

Особый отдел разговаривал коротко:

-Где родился? Когда разбита дивизия?

-В конце сентября.

-Тринадцатого, – слышится реплика.

-Свободен.

Некоторых вызывали по несколько раз. Показывали фотографии.

Оказывается, американцы захватили архив лагеря военнопленных.

...В Германии после войны еще год прослужил. В Белоруссию дважды коман­дировали. Возили оборудование. Вспоминал Кучугур, куда с родителями переехал в детстве, и то, как работал на ферме бригадиром, свою Прасковью. Представлял жизнь без войны. Какой, казалось, она могла быть безоблачной.

Прасковья сына назвала в честь отца. Запросы посылала. Ответили: пропал без вести. Долго еще надеялась, ждала. Но к тому времени, как Николай вернулся, вышла замуж. Погостил зять у тестя и не стал мешать. Возвратился в отчий дом. Женился на Анне, схожей судьбой с Прасковьей... Всю войну с сыном Анатолием на руках она так же плакала за своим Александром, убитым в первых боях.

Дети радовали. Совместных семеро, что  и в послево­енные годы было редкостью: Нина, Галина, Владимир, Людмила, Татьяна, Елена, Наталья.

Если бы не война!.. Порассуждать на эту тему не прочь любой фронтовик. Ветеран  войны Николай Шевкопляс, заслуги которого отмечены рядом наград, считает, что после всего выстраданного, пережитого живет «через верх».

Но если смотреть с другой стороны, то это «через верх» отобрала война. Сегодня нет ничего, что бы не болело, в этом человеке. А ведь здоровье у парня было отменным. Недаром в военкомате первоначально определили: в кавалерию!

...Но война распорядилась по-своему.

 

Материал подготовлен с использованием воспоминаний Н. Шевкопляса и данных военкомата в щадящей читателя форме газетно-журнального жанра. Год 1999-2010 год.