«Я боюсь, что мы не оправдаем ожидания»

Краеведение делится на два типа — первое, просветительское и исследовательское, возникло в конце XIX века, второе — примерно в 1926 году и законсервировалось до нашего времени. По всей стране сегодня разбросаны похожие друг на друга краеведческие музеи с экспозициями «от Адама до Потсдама», которые с каждым годом все больше теряют свою популярность.

Новосибирский государственный крае­ведческий музей был основан в 1920 году как Музей Мироведения, инициатором его создания был биолог Владимир Анзимиров — в 1919 году он создал Новониколаевскую музейную секцию, весной следующего года в здании городского торгового корпуса организовавшую несколько выставок, с которых и начался музей. Новое название он получил только в 1937 году, а с образованием Новосибирской области исследовательская деятельность музея была ограничена ее географическими рамками. Спустя почти 20 лет после открытия, в 1949 году, у музея появляется первый филиал — «Дом-музей С.М. Кирова» (сегодня тихо затерявшийся на фоне гостиничного комплекса «Сибирь»), а в 2011-м, за городским ЦУМом, второй, где открылись природоведческая и историческая экспозиции. В 1985 году часть экспозиции музея переезжает в здание городского торгового корпуса в самом центре города, первая экспозиция была здесь открыта через два года и посвящалась 70-летию Октябрьской революции.

Всего в Новосибирской области работают больше 60 музейных площадок — государственных, ведомственных и других, для 30 из них (муниципальных и районных) краеведческий музей Новосибирска является методическим центром: проводит обучающие семинары и передвижные выставки, консультируют по всем вопросам, берет сотрудников на стажировки. В 2009 году директором главного новосибирского музея стал Андрей Шаповалов. Он признается, что за все время своего руководства «уже устал смотреть в пыльное окно» и с радостью согласился бы перевезти музей в новое, специально построенное здание, но предложений пока нет. За пять лет Шаповалов заставил жителей региона вновь вспомнить «дорогу к музею», полностью отрегулировал внутреннюю работу и прославился как привозными выставками, так и теми, что были сделаны из собственных фондов. В 2013 году музей закрылся на реконструкцию, после которой должен был показать абсолютно новую, современную экспозицию. Однако заведение не открылось до сих пор. Журнал «Эксперт-Сибирь» поговорил с директором о том, как должны меняться музеи, чтобы в них наконец ходили люди, что ждет новосибирцев после ремонта музея и какой опыт можно перенять у зарубежных стран.

«Люди этого не увидят»

— Что изменилось в музейном деле Новосибирска за последний год?

— По большому счету, ничего. Музейная среда не меняется за год, для этого нужно гораздо больше времени. Вот если бы у нас построили и открыли новый музей — это были бы резкие изменения. Или вдруг создали новую программу поддержки музеев и произошло резкое обновление. На самом деле, наоборот, стало даже хуже, потому что сократилось финансирование культурных программ. Министерство культуры в 2014 году закрыло большую целевую программу «Модернизация государственных музеев Новосибирской области», которая была рассчитана на художественный и краеведческий музей, и ни тот, ни другой недополучили финансирование.

— А какое оно должно было быть и какое вы получили в итоге?

— Музей должен был закрыться на ремонт, а после обновить оборудование и экспозиции. Мы недополучили 50 миллионов руб­лей. Почти 11 миллионов было компенсировано из федеральной программы на эти цели, это весомо, но недостаточно, когда нужно обновляться и выходить с новыми экспозициями.

— Как музей должен обновиться?

— Основное здание ушло на ремонт, а это значит, что стационарная экспозиция просто разрушается, и ее нужно построить заново. Она занимала семь залов первого этажа, мы ее разобрали, предметы отправили в хранилище, на реставрацию, на профилактику. Но экспозиция — это не просто вещи, это целый комплекс, который строится вокруг предметов. После открытия мы должны были представить совершенно новую экспозицию, но пока средств хватило только на проект, остальное стоит примерно 70 миллионов руб­лей — нужно новое оборудование, нужно использовать мультимедиа технологии, ставить новый музейный свет. Это делается не каждый год, а раз на 10–15 лет, иногда — дольше. Так, предыдущая экспозиция простояла 25 лет. Мы надеялись, что сразу после ремонта, имея финансирование, создадим новую, но сейчас понятно, что этого пока не случится. Мы от планов не отказываемся, будем копить средства, ждать новые программы и строить ее постепенно.

Кроме того, наш ремонт — это обновление всех внутренних систем, которое посетители никогда не заметят. До двухтысячных годов все музеи очень страдали — и в советское время, и в девяностые, в начале века залатать дыры в финансировании не удавалось. Наследие у нас очень тяжелое, у нас было старое абсолютно все! Представьте, музей хранит 220 тысяч предметов и документов в фонде, и только примерно пять процентов из них до ремонта содержались в надлежащем виде. Мы планировали модернизировать всю систему — построить новые хранилища, заказать правильное оборудование, и сейчас уже 95 процентов вещей хранится как надо. Из-за того, что людям мы показываем в залах только три–пять процентов всего, что храним, придумали устраивать экскурсии в хранилище — есть же те, кому интересно. Конечно, то, что нам удалось хранилище модернизировать — это прорыв, наша победа, но она очень локальная.

— Музей на ремонте уже больше двух лет. Что еще успели сделать?

— Нам удалось значительную часть коллекции оцифровать, для этого создали цифровую лабораторию. Это тоже никто не увидит, но это страшно нужно музею. Модернизация же может быть и в простых вещах. Здесь работают обычные люди, они тоже хотят комфорта — мы обновили парк компьютеров. Еще пять лет назад в музее было только шесть рабочих мест, оборудованных специализированной музейной учетной системой, теперь же она установлена у всех, и мы можем отказаться от целого вагона документов, которые нам приходилось оформ­лять вручную. Мы построили совершенно новый Музей природы. На этом процесс модернизации прервался. Надеюсь, не остановился.

Понимания нет

— Как у вас строятся отношения с властью? Легко с ними договариваться, объяснять ваши потребности?

— Власть — это очень абстрактное понятие. Это прежде всего люди, и к музею они не имеют совершенно никакого отношения. Мы подчиняемся Министерству культуры Новосибирской области. Есть Минкульт, есть вице-губернатор по социальной и культурной политике, который нас курирует, и губернатор, а потом уже федеральная власть — вот наша пирамида. Соответственно, уровень понимания наших нужд и внимания совершенно разный. Те, кто к нам ближе, лучше понимают, просто по долгу службы. Например, министерство культуры РФ сейчас делает упор на то, что надо открывать новые музеи, увеличить количество выставок — все то, что связано с публичным показом. Но самое важное для музея — это предварительная деятельность — надо создавать и изучать коллекции, заниматься комплектованием, серьезным проектированием выставок и экспозиций, чтобы не закостенеть. Это работа, которую нужно делать до того, как показать что-то посетителям, и я уверен, большая часть людей из власти эту работу не понимают. Они могут про нее просто не знать или думать, что все делается само собой. Думаю, даже у Василия Кузина (министр культуры Новосибирской области. — Ред.) нет этого глубокого понимания. Не потому что он такой плохой, а потому что его сфера ответственности не зациклена на этом. Конечно, когда мы пишем письма, наше министерство вникает и пытается решить проблему, но понимания все равно нет. Да и, может, не должно быть, не из этой профессио­нальной среды вышли наши чиновники.

— То есть Василий Кузин и не будет вникать без запроса?

— Вы же понимаете, что взаимоотношения регио­нального Министерства культуры и краеведческого музея ограничены: у нас есть госзадание — мы должны показывать публике коллекции, создавать выставки и иметь определенную посещаемость; мы должны правильно хранить, комплектовать и изучать вещи, консультировать другие муниципальные музеи области, проектировать экспозиции. На эти цели нам даются деньги, и в рамках этих отношений все вникают в нашу работу. Но сейчас из-за того, что музей еще не открылся, госзадание нам снизили, Кузин каждые две недели бывает здесь на строительных планерках, текущие задачи он понимает, а понимать мелочи ему и не надо. Куда и зачем я покупаю оборудование — не его уровень проблем.

— А какая у вас планка по посещаемости по госзаданию?

— До закрытия на ремонт музей должны были посещать 150 тысяч человек в год. Мы ее выполняли в хорошие годы. В 2010 году, например, к нам пришли 198 тысяч посетителей. Для нас это не проб­лема. В прошлом, 2014 году, по госзаданию план был 60 тысяч человек, а мы перевыполнили его на 21 тысячу.

— Вы работаете директором музея с 2009 года, до этого планы выполнялись?

— Их нельзя не выполнить, вопрос в том, как это делать. У нас есть «реальные» посетители, которые ходят платно, и «нереальные», соответственно, которые ходят бесплатно. Когда я только пришел, соотношение было 40 к 60. А мне нравятся те, кто пришел за свои деньги, посмотрел, а потом еще раз вернулся за те же деньги, и сейчас у нас отношение 70 к 30. То есть нет нужды что-то себе приписывать, мы спокойно выполняем план.

«Осталось иллюзией»

— Когда вы посмотрели на объем всех работ по реконструкции, модернизации, у вас руки не опустились?

— У меня сейчас руки опускаются, тогда я был гораздо бодрее. Были реальные сроки, реальное финансирование. Я отдавал себе отчет, что значит реконструкция этого здания, и думал, что, зажав волю в кулак, два года мы переживем. И пока все шло по плану, все было хорошо, но теперь все ужасно затянулось. План был такой: здание закрывается на ремонт, музей получает деньги, оборудует хранилище, проектирует новую экспозицию, планомерно ее строит и открывается. Люди приходят, а тут — чудо! А сейчас сроки откладываются, финансирование музея срезается даже на госзадание, то есть на текущую деятельность, на подготовку музея к открытию, выставки и экспозиции их просто нет. Сама стройка затягивается не только по финансовым причинам, но и просто потому, что с некоторыми проблемами в этом здании справиться трудно. И с чем музей выйдет, и когда выйдет — неясно. Я просто боюсь ставить новые сроки. К тому же, мне очень жаль сотрудников — мы все эти два года работаем в совершенно ужасных условиях, нарушаем многие санитарные нормы, а вынуждены делать больше, чем делали раньше. Только за 2013 год нам дважды пришлось перевезти фонды — все 220 тысяч единиц! Услуги грузчиков тогда обошлись нам в миллион руб­лей. Это такой размер беды, если выражать его в деньгах. А для музейных предметов и сотрудников это большой стресс. Экскурсоводов, кстати, чтобы они не потеряли работу, пришлось перепрофилировать из историков в природников. Главное, я всегда говорил: «Потерпим годик, а потом заживем!» Год превратился почти в три, и заживем ли? Это осталось иллюзией.

— Каким должен быть директор краеведческого музея, как у вас получается удерживать сотрудников?

— Я никогда не держу людей на работе силой, если это их место, то их отсюда не выгнать. На самом деле, для профессио­нала это очень привлекательная работа, потому что здесь много возможностей. При этом работа спокойная, есть определенная защищенность — в нашей отрасли у нас одни из самых высоких зарплат, кстати. Хороший сотрудник музея, даже без научной степени, получает как доцент в любом вузе.

А как вести за собой… Я очень хорошо знаю, что я делаю. Сотрудникам со мной не повезло. Нет должности, на которой я бы в музее не поработал хоть какое-то время. Меня нельзя обмануть, попытаться объяснить, что это такая большая работа, которую сложно сделать. Поэтому у сотрудников нет шанса не идти за мной, либо мы все вместе идем вперед, либо люди просто уходят — коллектив очень серьезно обновился. Это не значит, что я кого-то выжимал, увольнял. Просто люди поработали со мной и поняли, что только создавать видимость бурной деятельности не получится. Зато сейчас тут нет людей, которые не справятся со своей работой. Я сам увлекающийся, любопытный, а если директор «сумасшедший», остальным приходится подстраиваться.

— А свою работу можете оценить?

— Как писал Войнович: «Ответить, что я лучший писатель, нескромно. Ответить, что кто-то другой — нечестно». Я считаю, что я сделал очень много, и то, что здание краеведческого музея ремонтируется, в том числе и моя заслуга. Их, заслуг, еще очень много, но перечислять их, правда, нескромно. Я достаточно хороший директор, потому что я профессионал в области музейного дела, у меня хороший опыт в области управления, я достаточно со­временный человек, чтобы понимать рыночные тренды и пытаться с ними взаимодействовать. При этом, если вы опросите сотрудников или людей из власти, то они вам этого не скажут. У представителей православной общественности ко мне тоже масса претензий. Я же не шоколад, чтобы всем нравиться. Я довольно адекватно себя оцениваю, знаю свою реальную цену и понимаю, что она очень высока.

— То есть вы собой довольны? Или так тоже не скажешь?

— Если бы я был собой доволен, то я бы сложил руки и сидел. А я работаю… Это только в этом году я чувствую себя совершенно беспомощным. Ситуация с завершением реконструкции здания вошла в такую стадию, что лично я ничего не могу сделать. А что я мог сделать — сделал, но не помогло. Это меня, конечно, тяготит. Я понимаю, что, может быть, за мою жизнь мы не построим ту экспозицию, которую спроектировали, либо построим не в таком виде, и мне будет очень жаль. Я считаю, что мы спроектировали то, что будет новым словом в музейном показе в нашей стране. При общем позитиве я точно знаю, куда еще расти и что делать.

«Круто из ничего»

— Что будет представлять собой музей после ремонта? Есть хоть примерные сроки открытия?

— Мы готовим музейную ночь и программы к 9 Мая, то есть пока примерное открытие запланировано на конец весны. Но мы готовим эти программы исключительно на бумаге, не вкладываем средств и не делаем сложных телодвижений, которых не смогли бы отменить, потому что может оказаться, что возможности провести их не будет.

А что увидят посетители? Экспозицию «История Новосибирской области» никто не увидит сразу, мы несколько ближайших лет будем делать фондовые выставки, что тоже, кстати, неплохо, но это не тот класс работы, который мы могли бы показать. Это обидно. Я очень боюсь, что мы не оправдаем ожидания.

Вообще мы открываемся с концепцией «Возвращение». Если мы пока не можем показать историю, то хотелось бы показать то, что люди еще не видели — наши коллекции. Мы хотим напомнить людям, что музей — это крупнейший коллекционер. Мы будем показывать то, что еще не выставлялось или выставлялось не целиком. Мы точно покажем нумизматическую выставку, посвященную сибирской монете — она лучшая в мире. Я думаю, будет выставлена восточная коллекция, коллекция медалей, сделаем большую выставку «Дорогие мелочи» — интересные и красивые вещи, которые люди хранят, с которыми вступают в интимно-личностные связи. Всегда очень интересно, что люди хранят, ценят и любят. Кроме того, мы сделаем несколько экспериментальных выставок, например, «Еда и музыка» — пока это рабочее название, но суть в том, чтобы показать, чем окружали себя люди разных сословий и разных времен во время еды, какую музыку слушали. К счастью, у нас есть средства завершить экспозицию в цоколе — «Сибирь в древности» — это рассказ о том, какой была Сибирь до прихода русских, к маю мы ее точно сделаем. Пока не ожидается привозных выставок. Будем использовать свои ресурсы.

— Вы когда начинали работать, музеи резко начали участвовать в культурной жизни города, появилось много новых программ. Сейчас идеи не иссякли?

— Нет, их еще очень много, но когда я пришел, музей был в очень глубокой стагнации, не было внимания публики и власти, были только долги, и пришлось его из этого вытаскивать. Я же не фонтанирую идеями. Мы разработали несколько больших проектов, чтобы заработать денег и популярность. Слава богу, у меня много креативных друзей, которые помогли мне сделать первую «Музейную ночь», и она стала стартом. Я первый год не занимался ничем, кроме зарабатывания денег, маркетингом и выставками. А уже потом начал простраивать внутреннюю работу. Теперь уже коман­да обновилась, как откроем музей, будем разрабатывать новую стратегию до 2020 года.

— Но вас и Новосибирский краеведческий музей прославили именно привезенные выставки — Дали, Пикассо. Сейчас вы сохраните интерес к музею своими коллекциями? Чувствуется, что люди в принципе затосковали без музея?

— Что люди затосковали — это совершенно точно. А то, что нас прославили Дали и Пикассо — это только в медиасреде, я не считаю это большим достижением. Договориться об этих выставках очень легко. Привезти за деньги хорошую выставку из Москвы или из Питера — это самое простое, что можно сделать. Мы вернемся к этому, когда появятся финансы, но гораздо сложнее сделать что-то интересное из своих ресурсов. Вот чем я горжусь, так это «День рождения Матильды», «Тришка и 33 трилобита», «Мамонтенок идет к детям» — мы сделали это круто из ничего. Можно просто договориться с Монголией и привезти красивых динозавров, распиарить до небес, и все сработает, но это слишком легкая задача. Предложений, кстати, сделать привозную выставку — масса, и мы будем над этим работать.

— Вот именно, что привозные выставки и пиарить не надо, а наши выставки продвигать сложно. Как тогда рассказывать людям, что у вас можно посмотреть?

— Не надо думать, что вы шепотом сказали: «Выставка Дали в краеведческом музее», и все услышали и пошли смотреть. Надо также заплатить, развесить баннеры, договориться со СМИ. Мы на рекламу таких выставок, может, тратим даже больше, чем обычно. Методы одни и те же, но нет задачи пиарить конкретную выставку, нужна другая стратегия взаимодействия с аудиторией, мы ее и разрабатываем. Мы говорим: «Следите за тем, что у нас происходит, потому что каждый месяц происходит что-то интересное». Если возникнет группа из пяти тысяч человек, которые будут следить за программой и ходить на то, что им интересно, это гораздо лучше, чем придут 10 тысяч на выставку Пикассо. Наше сообщение: «Музей опять открывает хорошую выставку, которую надо посетить».

— Успешность выставки определяет только количество посетителей?

— Я считаю себя музейным профессио­налом, поэтому успешность определяю только своим личным мнением. Если я вижу, что выставка удалась, и для себя определяю ее хорошей, мне этого достаточно. Есть такие экспозиции, которые рассчитаны на глубокое понимание, а не массового зрителя. И пусть к нам придут сто человек, а не тысяча, но эти люди что-то здесь почерпнут. И вы же понимаете, что медийная успешность и оценка профессионалов тоже важны для имиджа. Если пресса сказала, что выставка хорошая, — это тоже критерий.

Красный угол для чиновников

— Как вы используете опыт других музеев в своей работе?

— Его не очень много, на самом деле. Но используем, конечно, например, когда проектировали основную экспозицию для основного здания, я пять специалистов-экспозиционеров отправил на стажировку в Китай. Каждый день мы посещали по два музея, записывали, какие методы, ходы используют там, как поставлен свет, как подаются те или иные материалы. Китай сейчас в нашем деле лучший из ближних стран, там за последние несколько лет открыты тысячи музеев.

Мы используем опыт консервации и палеонтологии Штутгартского музея. Наши столичные музеи… Особых прорывов не видел. Они сильно ограничены в средствах, поэтому проигрывают зарубежным. Очень правильные вещи я подсмотрел в пермском музее, но повторяться не хочется, нужно придумывать что-то самим, чтобы идти вперед.

— По Новосибирску раскидано много музеев. Понятно, что у них нет денег, но почему еще они в упадке? Что делать с этими площадками, если не закрывать?

— Все зависит от людей и целей. Есть же такие, которым только план по посещаемости выполнить — и все. Может, их и надо закрыть, но это самый сложный вопрос. В Новосибирской области вообще музейное дело никак не развито, даже наш музей — учреждение не первого ряда, а по бюджету мы и в десятку не входим. Это показатель отношения власти, то есть к театрам и филармонии отношение заведомо лучше, потому что они теми же людьми из власти чаще посещаются. А по сравнению с Томской областью, например, у нас музейных площадок катастрофически мало для Новосибирской области, а те, что есть — в жалком состоянии. Давайте понимать, что наши музеи — это просто красный уголок для местного руководства, а не для людей. Если бы это от меня зависело, часть я бы закрыл, часть перестроил. Лучше открыть полноценные филиалы нашего музея в других районах города и области. Но никому, кроме меня, похоже, не нужны такие культурные точки роста. На все политическая воля.

— Какое будущее у краеведческих музеев?

— Альтернатива одна — меняться. Та парадигма, в которой работают музеи сейчас, губительна. Общество шагнуло настолько далеко, что мы уже нафталин для него. И нам надо не просто догонять, а перепрыгивать, быть готовыми к следующему шагу. Если краеведческие музеи не будут меняться, останутся за бортом культуры.

«Эксперт Сибирь» №13-14 (447)