Быль вековая… (очерк)

К 150-летию со дня рождения П. А. Столыпина

«… Земля – это залог  нашей силы в будущем, земля – это Россия»

П. А. Столыпин

Материал подготовлен на основании документов Томского, Новосибирского, Баганского архивов, воспоминаний вознесенцев, творческих командировок автора, дневника волей судьбы заброшенного в Сибирь Данилы Головина

У истоков…

Начало возникновения села Вознесенки связано с периодом переселения безземельных и малоземельных крестьян из Европейской части России в Сибирь.

Наивысшего развития заселение достигло в 1905-1907 годах, то есть в годы реакции после первой русской революции и так называемой столыпинской реформы.

К осени 1907 года на территории нынешнего села построили первые избушки переселенцы Ермаковы, Медютовы, Мажниковы, Онищенко, Долгань (Долганевы), Савостьяновы, Харлановы, Калюжные…

Основатели встретили здесь большие нетронутые леса, огромные просторы плодородной земли, край непуганых зверей и птиц…

Теперешнее поколение себя уж сибиряками считает, да «байки» стариков слушает. А жизнь она свое берет, и уж у детей дети, внуки и правнуки народились…

***

В тени было приятно ощущать нагретую солнцем за день землю.

-Присаживайся, – подняв глаза, – произнес Алексей.

-Поела я, – также немногословно ответила Марфа.

Алексей разломил буханку хлеба, обхватив горлышко крынки широкой ладонью, принялся обедать. Запрокинув голову, допил молоко. Марфа наклонилась, чтобы завязать в платок кувшин и, почувствовав легкое прикосновение, присела. Так они еще минут пять молчали...

-Детей на кого оставила?

-С отцом…

-Ну, тогда иди.

Кроткая минуту назад Марфа заторопилась, теперь она в мыслях была дома…

Алексей смотрел, как ладно повязан белый платок, какие ясные глаза и чуть-чуть выгоревшие, но все-таки темные брови и, как всегда, любовался своей женой. Она хоть и родила ему уже четверых ребятишек, а сама почти не изменилась. Трудно одной по дому управляться. Николашке лишь второй годок пошел. Старшему Алешке десять, с него и спрос. А сегодня в лес с хлопцами за валежником ушел, пришлось дедушку для пригляда разбудить. Еле уразумел, чего от него дочка хочет. Да и не удивительно больше сорока лет было отцу, когда родилась Марфуша…

Она торопилась и думала, не задремал бы, уж часа полтора, как из дома…

Через приоткрытую дверь из сеней доносился громкий разговор.

-Федора, – позвала Марфа.

Перегнувшись, через косяк выглянула соседка.

-Да вот дядько вспоминает, как приехал в Сибирь. Говорит, на родину съездить бы.

Марфа, обрадовавшись, что дома все в порядке и, отбросив свои напрасные волнения, тоже включилась в разговор:

-Да он только и приговаривает: « Свозить бы вас в Воронеж...».

-А наш-то – в Чернигов всю жизнь собирается…

Заскрипела на петлях дверь и, вышедший на улицу с палкой в руке, на которую опирался, казалось, всем телом, «дядько» посмотрел по сторонам. Прищурившись на солнце, провел левой рукой по бороде и степенно произнес:

-Да, вот из наших, кто в седьмом годе сюда приехал, поди никто так и не был в Россеи. Немного помолчал, вздохнул, и, словно сам с собой, продолжал:

-Хоть бы внучатам показать те красивые места…

Он еще что-то говорил, а соседки вели свой разговор:

-К Алексею ходила?

-Да поесть отнесла, на бахчу…

-А мой Иван рано ушел на колхозное поле. На стане уж теперь обед был. Когда ждать не знаю, сено косят.

-Мы, наверно, осенью тоже в колхоз пойдем. Вчера мой с Андреем Ищенко решали. Тому теперь четыре коровы никак не прокормить. Бедняки-то все в колхоз вступили. В наем никто не идет. А одному трудно…

В разговор опять вмешался дед Петро:

-Да сегодня, где это сено косить, вон колхозники везде, где лучшие луга… А когда приехали и на гриве травы по пояс, и околочной полно было. Это сейчас у нас тридцать шестой идет? На будущий, значит, уж тридцать лет будет, как я в здешних местах… Все изменилось…

Он оглядел большой двор. Березовые дрова освежали своей чистотой плетеный забор, по вечерам их аккуратно складывал Алексей…

-Алешка, – произнес он, с нежностью думая о внуке. Отыскал взглядом чурочку поустойчивее, присел и, оперевшись на палку сложенными одна на другую руками, долго смотрел вдаль… Ему в свои почти восемьдесят, вчерашнее труднее бывает вспомнить, чем годы молодые.

***

Остановка длиною в жизнь

Монотонно тарахтит бричка… Пересушенные за долгую дорогу деревянные колеса, кажется, вот-вот рассыплются. Марфуша трет кулачками глаза и хочет заплакать, устала. Знойный полдень «загоняет» многих переселенцев в тень.

Сворачивает и Петр. Мажниковы, Медютовы, Ермаковы обедают вместе. Они едут на двух телегах. Те, кто остановился, молча присаживаются рядом. Петр опускает руку на дно рогожного мешка, достает несколько картофелин, аккуратно укладывает в горячую золу прогоревшего костерка и веткой подгребает угольки. Видя, что дочурка, примостившись на раскинутых пожитках, засыпает, устраивается рядом…

-Петр,- картошка-то остынет, – кричит кто-то из попутчиков с уже отъезжающей телеги…

Остановились, не сговариваясь, к вечеру почти все подводы на одном месте, У воды. Рядом возвышенность - грива, густая трава, а березы, да осины - сколько глаз может усмотреть, по всем сторонам.

-Где-то в этих местах должна быть отметка, помните, землемер что сказал: «Приедете, колышки найдете, там и размещайтесь».

-Какие тебе, Петр, колышки, вон темнеет уже, где их искать. Давайте на ночлег готовиться, – перебил Афоня Медютов.

К вечеру другого дня приехал землемер из Татарска. Привез еще одну семью, видимо, по железной дороге добирались… Место указал невдалеке. Никто не спорил. Сажнем отмерил участки, переночевал и на рассвете уехал.

Петр вспомнил, как он нахваливал сибирские просторы своим землякам. Он-то видел эти восходы и закаты, когда с русскими войсками шел на Маньчжурию. Чьи-то годы считала кукушка, и ее монотонный голос откликался эхом, блестящая водяная гладь, словно зеркало, отражала в себе уже заходящее солнце. Он перелистывал страницы жизни и вспоминал о том, как забросила его в Сибирь судьба, как растил в трудностях своих четверых детей, как быстро прошли годы, и уже не мог понять какие места ему дороже, ибо поиски лучшей доли, стали длиною в жизнь. Петр, степенно подняв потяжелевшую руку, провел по лицу, словно смахивая нахлынувшие воспоминания, а может то солнце,  ослепило глаза, и они повлажнели…

Не знал тесть, что в это же время, также задумавшись, сидя на краю монотонно поскрипывающей телеги, загруженной спелыми арбузами, думал свою нелегкую думу Алексей.

***

Память общая

Беспокойство о жене и детях, которых как по расписанию через два года на третий рожала ему Марфа, по тому времени закономерность понятна, охватывала Алексея Михайловича. Все-таки дома не был с раннего утра. Он уже представлял, как будут бежать навстречу Алешка, Изонька с Аннушкой и за ними, не поспевая, с плачем маленький Николашка…

Ходок подпрыгивает на ухабах, хотя и накатали дорогу, а это место уж, сколько лет самое неприступное. В гражданскую даже прятались парни в кочках: кто от «белых», кто от «красных»…

Алексей хорошо знал про действия вознесенских партизан, хотя самому судьба распорядилась служить в белогвардейской армии, армии Колчака…

А складывались эпизоды памяти народной тех суровых лет не только из своих собственных воспоминаний. Вознесенцы из уст в уста передавали «картины» общей беды.

Начавшаяся в 1914 году Первая мировая война, коснулась и сибирских сел. Многие мужчины были мобилизованы на фронт. Из крестьянских хозяйств забрали для нужд армии лошадей и повозки. Повысились налоги.

В 1917 году в Сибирь дошли вести о свержении царского правительства и Октябрьской революции. Сельчанам были малопонятны слова: «революция»,  «двоевластие», «красные», «белые», «советы», «большевики», «меньшевики». Постепенно доходил смысл свершившегося в стране.  

Трудным был 1918 год. В ночь с 25 на 26 мая чехословацкие отряды, контрреволюционное белое подполье при содействии меньшевиков и эсеров захватили Новониколаевск. Пали Каинск, Бердск, Барабинск…

В крае начали создаваться боевые ячейки.

И когда в округе появились солдаты колчаковской армии, многие жители ушли в партизаны. Так в Вознесенке был организован первый в Баганской волости партизанский отряд из восьми человек. Входили в него братья Мажниковы, Николай Петухов, Федор Букин, Петр Щедров. Командовал отрядом тридцатипятилетний местный  кузнец Сергей Евдокимович Ермаков.

-Слышали, против поселка Барского мост сгорел?

-Это же надо, нашлись смельчаки…

-Говорят, дело Сергея…

-Держи язык за зубами. Узнают белые, ему не жить и тебе несдобровать.

Только переговорил народ – новая весть: таинственные люди разрушили мост у села Вознесенского. Поезда стоят, белые в деревне. Ищут партизан.

-Говорят, их целая сотня.

-И руководит Ермак.

Сотня не сотня. А руководил ими, действительно, Ермак. Так вознесенцы прозвали Ермакова. Пополняя свой отряд, он  пытался наладить связь с другими партизанами. И это ему удалось. Вскоре отряды окрестных сел располагали точными данными о действиях «белых» через связного Василия Михайловича Мурашова.

Темной октябрьской ночью в окно дома в поселке Сильнягино, где размещался штаб  партизан, тихо постучали. Скрипнула несмазанная дверь, и вместе с холодом в дом вошел человек. Он сообщил командиру о том, что в Баган прибыл поезд и, судя по охране, везет что-то важное. Часовых можно снять внезапным нападением.

Снова скрипнула дверь, и таинственный пришелец растворился в ночном мраке. Предложение – атаковать белогвардейский состав, было принято. А позже Мурашов докладывал Ермакову, что задание выполнено.

За деревней густые заросли камыша, колки, займища. Ермаков жил на небольшой улице, премыкающей к основной. Стояла осенняя пора, страда, как называют ее в народе. Тогда селяне еще вели свои единоличные хозяйства. Обрабатывали бахчи, жали серпами зерновые поля, молотили и веяли на личных токах. Ребята старались иногда хотя бы помогать с уборкой урожая.

В один из вечеров пришли к Мажниковым Петухов, Пронин, Щедров. Послал Василий Мажников шестнадцатилетнего брата Мишу запрягать лошадей, чтобы узким  переулком пробраться к партизанам. Темна осеняя ночь. Миша держится метрах в ста- пятидесяти от партизан. Видит их силуэты и движется параллельно. Пробирались мимо Сидорового колка (впоследствии там стояла кошара – Долганев хутор).

В руках партизан десятилитровый бидон с керосином, который они несут по очереди – в направлении к Барским колкам (Ниночкин разъезд или 159 железнодорожный километр). Мост окружен густым лесом, вдоль  магистрали телеграфная линия …

Пронин, Мажников-старший, Петухов и Щедров подпилили столбы, взобрались на мост, сняли три пролета, смотали обрезанные провода и сложили их на телегу Мише. Василий велел осторожно свести мотки проволоки в чащу и возвращаться домой.

Тишина. Отъехав километра полтора от моста, Миша услышал взрыв. Оглянулся. Высоко в небо взметнулся столб огня, осветил все окрест. Костер из сухого хвороста, сооруженный партизанами, горел ярко…

А Миша все оглядывался, не едут ли верховые вдогонку, было очень страшно, но был доволен, что задание выполнил. Дома отпустил коня, убрал сбрую и отправился в избу. Остальные участники операции вернулись домой только на зорьке.

Утром наступившего  дня перебазировалась воинская часть. Машинист заметил, что нет моста. Перила-то высокие, деревянные, их было издали видно. Состав остановился. Началась суматоха. Телеграфные звонки не доходили до Славгорода. Последовала расплата. Жители сел Вознесенки и Барского были согнаны на строительство моста. Колчаковцы верхом на конях гнали вознесенцев пешком, а тех, кто не хотел идти, жестоко били шомполами. Был в работниках у одного из селян парень, белорус по национальности, двадцати пяти лет. Не хотел идти строить мост. Колчаковцы его связали, привезли к месту строительства и под шомполами заставили работать, не давая разогнуться. Не выдержал парень истязаний, через десять дней после того, как хозяин привез его домой, в муках скончался.

Среди вознесенцев колчаковцы отыскали трех парней, бежавших из армии Колчака. Их тут же схватили и увезли в Татарскую тюрьму.

 В начале октября колчаковские гарнизоны получили значительное подкрепление и перешли в наступление по многим направлениям.

Вблизи железной дороги Купино-Карасук возобновились ожесточенные бои. 12 октября 1919 года отряды С. С. Толстых и К. Т. Маховского (Кришни) оставили Лотошное. Толстых ушел через Черную Курью, Зубково, Хорошее в Хабары. Отряды побывали в селах Белое, Ирбизино, Веселовка, Новый Баган (так значится по документам), Зубково. Развернувшиеся бои носили упорный характер, в которых обе стороны несли тяжелые потери.

Ежедневно пополнялись списки «дезертиров». В Багане специально были оставлены 40 человек на поиски бежавших из армии.

Село Вознесенка было дружное, никто никого не выдавал…

…Вороной шел уже по ровной дороге, обмахивая себя хвостом от наседавшего овода. А Алексей никак не мог освободиться от нахлынувших мыслей.

Он думал о том, как служил в армии Колчака, как группа вознесенских партизан «освобождала» ребят, мобилизованных в начале 1919 года. Вспомнил и товарища, служившего в штабе полка. Они тогда, договорившись, пробрались скрытно в штаб, наштамповали бумаг. А подписи поставил Алексей.

Приехавшие в Омск Сергей Ермаков и Василий Мажников взяли бланки, выписали увольнительные. За четыре поездки в Омск отправили в «отпуск» 20 человек. Об этом дали знать еще одному из завербованных – Морозову, который в то время служил в Каинске. Парень тоже решил  бежать. Но путь домой не близкий. Его застала ночь, пришлось голодному залезть в стог сена, а на следующий день, как стемнело, пробираться ближе к своему селу. К восходу следующего солнца Морозов был дома.

«Дезертиры» как раз в этих местах и прятались, по которым теперь дребезжала телега. Надеждой бежавших был Миша Мажников. Старший брат Василий приказал, чтобы каждую ночь лошадь была наготове. Так как людей кормить и беречь надо.

Много с партизанами работал Сергей Евдокимович Ермаков. Отряд стал одним из самых крупных. Только в окрестностях поселка Вознесенского пряталось около сорока человек. Пока было тепло, скрывались в кочках ляги, что между Нижним Баганом и Вознесенкой, а с наступлением холодов перебрались в стога сена. Часто приезжал к ним Ермаков. Рассказывал о событиях. Внимательно слушали командира партизанского отряда Александр Морозов. Афанасий Волынец, Михаил Щедров, Василий Валейко, Николай Севостьянов, Николай Букин, Александр Мажников, Яков Калюжный и другие. Не забывала вознесенцев и колчаковская полиция.

-А ну, показывай, где скрываются дезертиры? – приставали к поселковому старосте Маркевичу. – Не укажешь – тебе шомполов отвесим.

-Нет их, ваше благородие, – слезливо уверял он. – Да неужто я бы не сообщил. Чай недаром ем хлеб «Его величества» Александра Васильевича. Появятся, обязательно доложу.

Трудно приходилось Герасиму Васильевичу Маркевичу, украинцу по национальности. На одном из жестоких допросов он под неопровержимыми уликами назвал троих ребят, надеясь, что парни хорошо спрятаны. Но… Николай Букин, Алексей Мажников, Семен Макуха были схвачены и отправлены в Купино. Полицейские прочесали все окрест. За двое суток 78 человек из вознесенской округи попали в специальные вагоны. Более двух суток томились арестованные. Помог случай. Охрана откуда-то прослышала, что «белые» отступают, и бежала. Оставленные без присмотра, выбрались парни из вагонов и вернулись домой.

Слухи были напрасны. Видя яростное сопротивление партизанских отрядов, местного населения, движущихся к местам сосредоточения частей Красной Армии, Колчак разорял все, что можно на своем пути. Одним из его планов был план уничтожения Кулундинской  железной дороги. Опять появилась усиленная охрана, непонятное движение белогвардейских военных соединений.

Вознесенские отряды все-таки мало знали, что творится в округе. Передвижение связных затруднялось. Не знали они и о беспокойстве начальника военно-революционного Славгородского полевого штаба т. Кулика, который 13 ноября 1919 года отправил Обращение командиру Златопольского летучего отряда партизанской Армии Западной Сибири т. Савченко об оказании помощи в борьбе против колчаковцев. Он писал: «С душевным сочувствием присоединяемся к вам, целуем протягивающиеся к нам ваши руки…» Далее он сообщал о численности противника: «…в Славгороде – 400 человек и один броневик, в котором кроме двух пулеметов ничего нет…в Купине – 300 человек, на линии Карасук и Баган – 100 человек. На линии Купино-Славгород – 800 человек…»

«Плачевно доносим вам: сегодня 13 ноября, получено распоряжение от военного ведомства, вывести весь народ с Кулундинской железной дороги, служащих и рабочих, убрать с водокачки машины, котлы, разрушить водокачку и засыпать колодец… Ввиду разорения дороги, просим по возможности обрезать Славгород… Если в течение полутора суток не обрежется Кулундинская железная дорога или не возьмется станция Славгород, то останутся одни развалины…».

В это время, освободив Петропавловск, большая часть войск 5-ой армии наступала по линии железной дороги на Омск. К Омску шли и две дивизии 3-й армии.

После освобождения Омска оказалось, что вся железная дорога забита эшелонами с продовольствием. Белые бежали, оставляя на путях Транссибирской магистрали свои трофеи. Несколько отцепленных вагонов остались и на станции Баган. Вознесенские партизаны открыли их. В одном оказалась мука, второй был загружен лошадьми, третий – сливочным маслом, а два других пшеницей…

Почему тишина? Почему никого? Надо узнать. Но как? Поехать в Купино?

-Слушай, Илько, – обратился Ермаков к Мажникову. – Ты поедешь со мной. Мы должны знать, что в стране творится.

Ходок подпрыгивает на замерзших кочках. До Купино оставалось километров двенадцать. И вдруг, наперерез скачут всадники. «Белые?». Нет. Красная лента на шапках.

-Здорово, мужики. Далече путь держите?

-В Купино, узнать, что творится в округе?

-А что, разве у вас нет «белых»?

-Четыре дня, как убрались.

-А мы – «красная» разведка. Основные наши силы стоят в Купино. Проголодались мы…

-Заедем в поселок Барский. Наши люди. У большевиков-партизан и похарчимся.

Быстро собрался народ поселка на митинг. Ермаков с большим волнением рассказал крестьянам, что «красные» уже в Купино. Радостное сообщение притупило зоркость командира, не заметил он, что на устах прибывших играет ехидная улыбка.

После сытного обеда, собрались мужики вместе.

-Кто пойдет добровольцем? Кто готов гнать Колчака? – спросил старший отряда.

-Я пойду с вами, у меня и седло есть, – отозвался Воробьев.

У Воробьева была винтовка и к ней 150 патронов. Он взял 50, оседлал Гнедка, и все отправились в путь. Дорога вела вокруг озера, места глухие…

Вдруг трое всадников выскочили вперед, скомандовали:

-Двигаться прямо на колок!

Оробели ребята от неожиданности. В одну минуту их обезоружили. И только тут понял Ермаков, какую непростительную ошибку допустил: это была разъездная разведка Славгородского гарнизона. У Ермакова созрел в одну минуту план – освободить  товарища. Он стал просить за Илью. Якобы он не виновен, что всего лишь кучер.

В штаб их привезли вечером, посадили в пустой холодный вагон. Допрашивали каждого в отдельности, а в 11 часов ночи состоялся полевой суд. Именем «Его величества» адмирала Колчака красный командир Ермаков и партизан Воробьев были приговорены к расстрелу. Мажникову, за согласие отвезти Ермакова в Купино, дали 25 шомполов, приказав больше партизанских комиссаров не возить. Бросили в телегу, и конь привез его домой.

…Алексей даже поежился, вспомнив страдания своих вознесенских товарищей…

В ту ночь выпал снежок. Морозец рисовал свои затейливые узоры на оконном стекле. Луна освещала матовым светом притихшую станцию. И только шесть человек нарушили в полночь эту тишину: к небольшому березовому колку шли партизаны Ермаков и Воробьев. Держа наизготове винтовки, их сопровождали четыре конвоира.

Остановились. Мороз прошелся по телу от увиденной картины. Искаженные человеческие трупы лежали как попало. Партизан привели в себя окрики конвоиров. Воробьев уже стоял спиной, очередь за Ермаковым. Раздались два сухих выстрела, прострелянный в оба плеча, он упал лицом в снег… Два других выстрела пришлись по Воробьеву.

-Добейте, гады, чтобы не мучился, – закричал он. Снова выстрел, теперь уже приглушенный.

-Этого сразу ухлопали, – пнул один сапогом Ермакова.

-Пошли, допьем.

Стало тихо. Выждав еще немного, Сергей  осторожно поднял  голову, огляделся. Никого. Кровь струилась по одежде и замерзала.

-Теперь – бежать… – первое, что пришло в голову.

 Двенадцати километров прошел раненый партизан. Шел без шапки, пальцы на руках побелели, а он шел, и мысли его путались. Что же это случилось, что вчерашние миролюбивые ребята сегодня стреляют друг в друга.

Даже он, командир отряда, принимавший на себя исполнение тех или иных решений, еще не совсем осознавал все содеянное. А простой народ?

Сколько парней, ушедших с армий одной и другой сторон, покинув теплые избы, мерзли на сеновалах и в стогах…

-Добраться бы до ближайшей хаты.

Вот и поселок Маревский. На тихий шелест залаяли собаки. Избушка…Ермаков обессилевший стучит в окно, чуть отдергивается занавеска и снова темно, даже лампу задули…

-Не пустят, однако, – чуть шевеля губами, – вслух произнес Сергей.

Пошел ко второй хате. Перевалился через порог. Обогрели люди, оттерли обмороженные руки. Пришел в сознание, рассказал, как от смерти ушел. К вечеру приехали родственники из Вознесенки, забрали. Первую медицинскую помощь  оказал фельдшер из Нижнего Багана Сергей Захарович Зенков…

Телегу сильно тряхнуло. Алексей огляделся: осень, какая красивая осень… Ветерок срывал разноцветные листья и нес их по степи…

Он почувствовал, что очень устал. Чуть смежив веки, видимо, задремал и вздрогнул…

Перед глазами пронеслась картина еще ужаснее сегодняшних воспоминаний.

-Это же надо, два десятка лет прошло, а все мерещится война.

-О Боже, да не приведи Господь! – промолвил Алексей и дернул вожжи…

***

Беда не ходит одна

Вспомнил он о своем молниеносном сне, когда однажды поутру доставал воду из колодца и услышал крики… Кричали женщины. Держась по подолы матерей, ревели рано проснувшиеся дети. Молчаливо стояли деревенские парни и девчата.

По улице, глядя перед собой вдаль, шла Дарья Тимофеевна Харланова. Она, казалось, не видела никого… и,  где проходила, смолкали голоса, словно каменели сельчане, глядя ей во след…

Дарья, не дождалась с Финской своего горячо любимого Афанасия. Сыновей начала провожать на служение Отечеству еще до войны.

Первым ушел Николай. Вслед за ним, уже на фронт, – Александр, Василий Владимир, Евгений, Леонид…

И остался только Ванюшка. Он, притаившись зачастую «на лежанке», наблюдал за матерью. Повязав голову платком, Дарья подолгу сидела молчаливо. Потом брала большую деревянную лопату и доставала из печи незатейливые бублики для Ванюшки, чугунки с парёнками, вкусную картошку и все приговаривала:

-Кушай, Ванюшка, за всех кушай, ребята может тоже есть хотят, и всплакнет: «Как же вы там, мои деточки, ненаглядные…».

Ваня тоже всегда плакал, как только увидит слезы мамы. Его, меньшого, так любили братья. Леониду было уже восемь – это как сейчас Ванечке, когда он появился на свет.

Как и в других  крестьянских семьях, дети Харлановых росли не для войны. Работящие, они аккуратно обрабатывали свои посевы махорки и конопли, подсолнечника и гороха, ухаживали за бахчой, другими овощами.

Афанасий и Дарья радовались своим таким ладненьким, таким похожим и в то же время разным сыновьям. Да и в селе завидовали, по-доброму, конечно.

Взрослели дети. Уроки на зрелость шли им впрок. Младшие ходили в школу, старшие работали в колхозе, семья была дружной и работящей.

Одна за другой пришли в дом Дарьи Тимофеевны в 1942 году «похоронки» на двух младших сыновей Евгения и Леонида, с короткой записью – пропал без вести.

Шли долгие дни, месяцы, годы войны. Каждый день мать ждала весточки от своих родных деточек. Она выходила за околицу, чтобы встретить почтальона. И каждый раз с тревогой старалась еще издали поймать взгляд и прочесть думы этой женщины, на которую война взвалила такую тяжелую ношу. Пройдут годы, и уже никто не сможет вспомнить, как хотя бы звали почтальонку. Почему-то хочется сказать – Ефросинья. Уж ей-то, пережившей горе всех и каждого в отдельности, поставить нужно отдельный именной памятник, и чтобы услышала об этом вся Россия. Уж она-то, как и ждавшие, запомнила каждый бугорок, каждую ямку, потому что как бы ненароком споткнувшись, можно было отвести глаза.

…Когда приходило в дом Харлановых письмо, Дарья Тимофеевна по нескольку раз и вслух, и про себя перечитывала долгожданную весточку. Парни, не привыкшие  жаловаться, ободряли мать. Писали, что в победе уверены, что получают письма и рады, что дома все в порядке. Нет, не писала Дарья Тимофеевна о тех «похоронках», что спрятала даже сама от себя.

А однажды, возвращаясь, домой, заметила свежие следы. И, еще не успев понять чьи, увидела под притолокой письмо, явно казенное. Замершими руками Дарья старалась быстро открыть конверт. Она еще надеялась, мысли прыгали.

Это был прямоугольный бланк, на котором черным жирным шрифтом посредине значилось: «Извещение».

Слез, казалось бы, не должно уж хватить, сколько Дарья выплакала за эти годы. С болью в сердце ждала писем от Евгения и Леонида. Без вести все же… И как давно не видела Николая! Разве думала она, что провожает своего первенца на войну. «Похоронка» была на него. Дарья медленно опускалась, сползая по дверному косяку, и крик вырвался из груди. Ефросинья была еще недалеко, услышав, остановилась. Утешать уже не хватало ни слов, ни слез, да и какие слова, какие их найти, подобрать к человеческому горю?

Она все же вернулась и молча опустилась рядом.

А ведь несколько дней назад Дарья впервые за эти долгие годы улыбнулась,  смотря на Ванюшку. Тот с выражением читал новогоднее стихотворение, четко выговаривая слова: «Бьют часы кремлевской башни…».

И в третьем извещении лаконичное: «Пропал без вести».

Но жить надо было. Рядом - Ванюша. Дарья поглядывала на спящего Ванечку, топила печь и все время подходила к окну – взглянуть на дорогу. Когда уж было ждать невмоготу, накидывала на себя одежду и спешила по истоптанной за эти годы тропинке, которые вели почти от каждого дома села в одном направлении. Надежда не покидала ее…

И дождалась. Письмо пришло вскоре. Она прочитала: «Ваш сын Харланов Василий Афанасьевич, уроженец с. Вознесенка, боец 217 стрелкового полка, 104 стрелковой дивизии погиб 16 января 1944 года. Похоронен в Ломоносовском районе, Ленинградской области.».

Крепилась мать, в скорбном молчании, спотыкаясь на ровной дороге, снова и снова спешила навстречу почтальонке. Но Ефросинья, как-то и на этот раз обошла её.

Дома Дарья обнаружила письмо. На прямоугольном конверте был адрес полевой почты Владимира. Долго мать стояла в оцепенении, держа в руках конверт, она даже подумала, что не будет распечатывать, сердце и руки спорили друг с другом. Строчки поплыли…

Дарья Тимофеевна слегла… Три дня не могла подняться. Вернул к жизни Ванечка, который сидел и молча плакал. Слезы текли из детских глаз и он, грязными руками, потому как сам топил печь и варил картошку, размазывал их по щекам…

Мать протянула руки к своему ненаглядному дитятке, прижала его голову к своей, и в глазах у неё не было слез… Только теперь, подойдя к столу и поднеся близко листок, прочитала: «Ваш сын погиб смертью храбрых 4 апреля 1944 года…».

Далее сообщалось, что рота автоматчиков яростно сражалась за клочок родной земли, но фашисты обрушили яростный огонь…

Письма теперь приходили совсем редко. Молилась Дарья Тимофеевна за Александра. Тот старался писать. Потом письма приходить перестали.

Отгоняя тяжкие думы, закусив кончики платка, повязанного по-крестьянски, Дарья шла на взгорок, что за селом.

...Густо разрослась  высокая трава, дорожка, по которой теперь все меньше ходили, стала зарастать спорышом… Щебетали птицы, блестели листья берез, их колыхал ветерок. Но все это как-то было вроде бы не здесь, не с ней…

…Перед взором Дарьи грохотали танки и строчили пулеметы, падали раненые, и в красивом небе она видела гудящие самолеты, она видела, как в бой идут уставшие за эти страшные годы войны её дети.

Первая гвардейская стрелковая дивизия, в составе которой воевал Александр Харланов с тяжелыми боями, но уверенно продвигалась на запад. Роковая пуля настигла его 25 июня 1944 года.

С войны мать не дождалась ни одного сына.

***

От автора

…Лежат в музее пожелтевшие от времени фронтовые письма, извещения - листочки большого мужества. И пришедшим сегодня в залы, они уже кажутся из другой жизни, потому что написаны в прошлом веке. Сколько же таких листочков пришло в 1941-1945 в Вознесенку? А в Баганский район? Сегодня насчитываем 2700. А по всей многострадальной земле?

Каждый год 9 мая размеренно идут баганцы к мемориалу погибшим, идут отдать дань признательности, великого уважения, идут на возложение венков…

Некоторые стоят здесь подолгу. На плите, где высечены имена Харлановых – двенадцать подснежников.

Баганцы хорошо знают, что братьев Харлановых шестеро.

Шестеро родных братьев… ушедших в бессмертие.

Имена братьев Харлановых – Николая, Александра, Василия, Владимира, Евгения и Леонида вписаны в центральный планшет экспозиции, рассказывающей об участии баганцев в Великой Отечественной войне.

Заполнены десятки альбомов, собраны сотни папок о фронтовиках, проведено множество мероприятий. Хочется, чтобы наши потомки от мала до велика, знали ветеранов Великой Отечественной войны. И чтобы на уроках, посвященных битве за Москву, обороне Ленинграда, сражению на Курской дуге, форсированию Днепра… они помнили имена земляков, рассказывали об их героических подвигах, о тяжелой женской доле. Чтобы чувствовали сегодняшние юные и повзрослевшие свои корни под гранитными и мраморными плитами обелисков. Ведь именно это – кровную связь и взаимную зависимость поколений и дел, жизней и подвигов олицетворяют они. Они не просто памятники, они – открытые уроки живым.

 Стоит в центре Багана стела – монумент нашим землякам, шагнувшим в самое пекло войны. Она, как их души, улетающие ввысь, и до бесконечности стремящиеся к высокому выражению чувств, о которых они говорили в своих письмах, и которые позволяют живущим в ХХI веке понять и ощутить дыхание того страшного времени, помнить и никогда  не забыть его простых героев.

***

Хлеб в сибирском исполнении

Наступили послевоенные ударные пятилетки. Целина…

Это целая эпопея… и на переднем плане большой хлеб – мерило труда селянина…Всех имен целинников и не перечислить. Ныне многие из них, как к примеру, Александр Иванович Валов из совхоза «Баганский» получили высокие звания заслуженных механизаторов страны и стали почетными жителями района.

Идут  годы. И слагаются стихи, и выходят сборники. Побывавший в Баганском районе в начале семидесятых  поэт Илья Фоняков, пишет серию поэм и выходит сборник «Хлебное поле – поле сражения», а в нем стихи:

Лежат в степи нечастые поселки,

Лежат проселки в оттисках колес.

Стоят в степи оранжевые колки

Осенних облетающих берез.

И если снова пасмурна погода

И солнце пропадает в серой мгле,-

Листвой горящей в это время года

Березы людям светят на земле!

А солнца нет, которую неделю

Его не видят здешние поля.

Не верится: не уж то в самом деле

Вкруг Солнца обращается Земля?

Но хлеб взращен.

Под низким небом хмурым,

Под бахромой нависших облаков

«Саратовскую», красную «Мильтурум»

Комбайны подбирают из валков.

Добротный хлеб,

При мне комбайнер старый

Не мог сравненья в памяти найти:

По двадцать шесть, по двадцать семь с гектара,

А кое-где – до сорока пяти!

Владимир Балачан под заголовком «Золотые слова» создает свое трогательное поэтическое произведение, Николай Кудрин сочиняет проникновенную мелодию. И песня становится не только у нас, в Сибири, но и на всей российской  земле словно одой хлебу: «Ты запомни, сынок, ЗОЛОТЫЕ СЛОВА, ХЛЕБ ВСЕМУ ГОЛОВА, ХЛЕБ ВСЕМУ ГОЛОВА…».

А  год тот – 1972 – урожайный год, войдет в историю не только района, области, но и всей Кулунды, Сибири…

Великая битва за урожай напоминала всенародный подвиг, когда от простых тружеников требовалось умение и силы, забота и упорство, и невиданное напряжение. От специалистов – организаторские способности, гибкость мышления, понимание обстановки, быстрая реакция для мгновенной организации работы на хлебном поле. Жатва-72 каждого хлебороба не только пытала на прочность, но и ковала характер. И с той памятной жатвы хлеборобы всегда находили выход. Они «поднимали» хлеба сконструированными местными умельцами механизмами, которые, впрочем, так и называли – стеблеподъемники. Они вели выборочно уборку полей напрямую, а где было необходимо – «на свал», решали какие поля пойдут на семенной фонд, а какие…

И беспокойство охватывало не только тех, кто конкретно работал на полях, это была также общая забота сельских тружеников… Ведь от того, как пройдет уборка во многом зависит и зимовка скота.

Вознесенцы были обеспокоены не меньше других. Как писал секретарь Баганского райкома партии Геннадий Иванович Аверьянов, совсем недавно переведенный из редакторов районной газеты: «В середине сентября зачастили дожди, ночами легкий морозец сковывал лужи, сыпала снежная крупа. Настроение в эту пору было не из приятных. Урожай отменный, а тут непогода…».

Боевым штабом в эти дни стал райком партии. Шел большой совет с руководителями хозяйств. Перед хлеборобами стояла большая задача – об этом гласил лозунг, перекрывающий всю улицу Элеваторную. На длинном холсте повышенное обязательство – «Сдадим Родине 600 тысяч центнеров зерна!». Обозы шли сплошной чередой. Толпы народа наблюдали, как идут  грузовики с зерном.

 Самозабвенно земледельцы района, и пришедшие на помощь горожане вели битву за большой хлеб Кулунды. Многие хозяйства по два-три задания выполнили. В среднем с каждого гектара намолотили по 19,2 центнера зерна. Среди победителей палецкие, мироновские, андреевские, кузнецовские…да и все полеводы района.

Хлеборобы  Баганского совхоза, которым уж много лет руководил Михаил Григорьевич Саженин, ушедший на подъем хозяйства из секретарей райкома партии, также как и другие, получали вымпелы, на их комбайнах агитаторы рисовали звездочки. Теперь уж Люба Лашкова-Богданова и не скажет, сколько было этих звезд на агрегатах прославленных комбайнеров, сколько красовалось флажков на колоннах грузовиков, отправляемых на хлебоприемный пункт. 

Да  на полях трудилась целая армия хлеборобов. Только привлеченных из Багана около двух десятков человек. Многие из них только спроси, и сегодня расскажут о страде, будто все было только вчера. В тот легендарный год соперников было много, но победил комбайнер этого хозяйства Готфрид Александрович Векессер, намолотивший за сезон 14659 центнеров зерна.

Эта большая победа у баганцев до сих пор в памяти. Каждый день у элеватора были толпы народа, и когда из совхозов района подходила колонна украшенных автомашин, победителям преподносились цветы, венки из хлебных колосьев, в честь  полеводов  играл  духовой оркестр под управлением Леонида Яковлевича Сапожникова.

Результат работы хлеборобов – 913 тысяч центнеров зерна, которые  район сдал государству. Все десять хозяйств перевыполнили задания. Доля Баганского  совхоза  была самая внушительная – при плане 91400, он сдал в закрома Родины более 191 тысячи центнеров хлеба. И в этом списке много имен передовых тружеников – вознесенцев. Хочется, чтобы о них знали и через годы, десятилетия… Это Николай Александрович Карпов, Юрий Васильевич Сереженко, Александр Александрович Векессер

Хлеборобы края  получили награды, звания, премии, а главное – начало семидесятых ознаменовалось большим урожаем.

Баганский район был удостоен Красного Знамени ЦК КПСС, занесен в Книгу Почета страны. Эти реликвии на всеобщем обозрении в зале современности районного краеведческого музея. Да, то был год небывалого урожая, страда напоминала всенародную заботу, единый порыв. Жатва не только пытала характеры на прочность, но и ковала их. Труднее всех приходилось все-таки рядовым полеводам. Но они выдержали! Это был подвиг, подвиг всенародный.

***

Южный ветер

И, кажется, что все было только вчера, а вот уж скоро и восьмидесятые. Да, время летит быстро. Начало восьмидесятых не было таким оптимистичным, как десять лет назад. Полеводы с нетерпением каждый год ждали южного ветра. И было не понять, не то солнце пошло по другой траектории, не то небо «изрешетилось». Дожди то радовали, все-таки влага, то изнуряли. И что самое главное нужны-то они с весны, а шли осенью…

Собравшиеся у конторы вознесенские полеводы вели разговор о предстоящей страде, в тот день они отправили своих делегатов на заседание парткома по вопросу «О готовности к началу уборки в Баганском совхозе».

 С весны и едва не до последнего виды на урожай были отменно хороши. Поля, как копьями щетинились колосом. Но хлебное воинство «подкузьмило», когда начался налив. Говорят, что редко, однако, бывает – хлебная сила почему-то ушла вдруг из зерна в стебель. С весны думали вознесенцы получить по тридцать центнеров с гектара. Теперь, прикидывал главный агроном Владимир Николаевич Челобитченко, почти каждый день, бывая на полях ферм хозяйства, тридцать не тридцать, а половину ожидаемого  урожая по совхозу взять должны. Думы не покидали: как бы и планы выполнить, и не оставить фермы без фуража. Теперь уже полеводы знали, что легкой жизни не будет.

Заседание парткома было спокойным. Все понимали трудности, но и ответственность тоже возрастала. А ведь еще в прошлом и позапрошлом годах, когда только внедрялись полеводческие комплексы были споры, да еще какие… Нынче все  согласны и с технологией, и с организацией уборки.

…Перед началом страды стояли ясные дни. Вознесенцы надеялись первыми начать работу в поле, хлеба вызрели, агрегаты тоже  готовы.

Но уверенность полеводов в красивой жатве исчезла с первых же дней. Как назло небо вдруг «продырявилось»… и пропал у полеводов первый запал… Неопределенность – она для хлебороба тягостна.

Лишь только подсохло, комбайнеры приступили к уборке. С первых дней стала проясняться картина, зерно к радости полеводов, все-таки было. В среднем с массивов брали по четырнадцать центнеров с гектара, а некоторые поля давали значительно больше. Это напоминало главному агроному его первую жатву в урожайном 1972 году.

-Хлеб нынче «соломенный», – говорили полеводы.

  Обилие соломы, действительно, затрудняло уборку. Комбайны работали на пониженных скоростях, косили в одинарный валок.

Всему есть своя единица измерения. Полю – гектар, урожаю – центнер. А всякому хозяйству – план. На этом весь его авторитет и почет держится. План вознесенцы подсчитали, что выполнят. И по совхозу задание перекроется. Но беспокоило то, что в зимовку хозяйство идет с половинным запасом фуража. Тут нужна смекалка руководителей. Ох, уж эта смекалка, как она зачастую выручает. Владимира Николаевича за умение найти выход уважали и директор, и специалисты, и рабочие. Мудрость – одна из заповедей сельских тружеников. Нынче, понимал агроном, тоже придется нелегко. Чтобы обеспечить животноводство кормами необходимо будет наряду с силосом, подбирать и всю солому, которой, правда, достаточно. В соответствии с зерном один к полутора идет. Но сколько вывезти удастся, пока не известно. В хозяйстве планируют готовить ее в запас, на последующие годы. Оно и верно, кто знает, что будет впереди. Это, конечно, по-хозяйски.

Но пока основная техника работала на выполнение первой заповеди – уборку хлеба. Мешали дожди. Окрыляло доверие. Директор так и говорил: «Челобитченко из тех, кто превыше всего ставят самостоятельность и в образе мысли, и в поступках». Это доверие постоянно будоражило и сердце, и душу агронома. Несмотря на то, что уж основные массивы убраны, и весь хлеб свалили, утешительного было мало. По темпам уборки многие хозяйства района выбились вперед, а совхоз «Баганский» почти замыкал сводку, сдача пока шла медленно. А что как непогода надолго?

Помнил Владимир Николаевич слова первого секретаря  райкома партии Григория Ивановича Макаренко:

-В уборку включились все хозяйства района, но хлеб, товарищи, государству пока не сдаем. Прошу это учесть.

Он был прав, Макаренко, нацеливая как можно скорее вывозить хлеб на элеватор. Убранные площади увеличивались, на токах скапливалось зерно. Вознесенцы хоть и настаивали сразу же сдавать хлеб, но Челобитченко медлил, высокая влажность… хозяйство потерпит убытки.

А потому главный агроном с раннего утра и допоздна следил за подработкой, отправкой зерна, ехал к агрегатам. Благо  еще  и сорока нет и сил хватало. Его беспокойство было понятно. В совхозе три комплекса. Ими руководят бригадиры – те же механизаторы. Агрономов на фермах нет. Прислали, правда, трех практикантов. Каждый ждет подсказки. И хотя в душе главный агроном злится на этих длинноволосых парней, но в обращении с ними мягок. Учить нужно не только по учебникам.

 И вот в Баган с хозяйства каждый день пошли машины, груженные зерном. Уже стало позже светать, раньше темнеть. День заметно укорачивался…

…Утром ветер не разогнал тучи. Напротив, за ночь дороги еще больше развезло, посыпал  колючий снег. Агроном был явно не в духе. Осень к холодам клонит, а в поле еще хлеб лежит. Ехать по фермам было невозможно. Нужно с часок переждать, пусть подтряхнет дорога.

В кабинете директора совхоза Михаила Прокопьевича Узунова были главный агроном  Владимир Николаевич Челобитченко, экономист Евгений Владимирович Колесников и агроном-садовод Иван Андреевич Кукушкин. Евгений Владимирович по-утреннему свеж и явно в хорошем настроении, стремился к общению. Челобитченко напротив. Его привлекательное лицо, обрамленное аккуратной шапкой темных волос, выдавало душевное состояние. Карие глаза стали темнее, тревога отражалась в приглушенном  голосе. Улавливая фразы: «сено в Петрушино сгорело…», «сад в порядок приводить надо….» – он это уже слышал, думал о своем: «В семенной уже пришли на работу. Нужно срочно  посмотреть акты  апробации овса».

Матрена Даниловна Науменко, начальник семенной инспекции, встретила  дружелюбно. Но ее слова огорчили агронома.

-Ведь не выспорил ты коньяк, Владимир Николаевич. Разобрали образцы. Есть некондиционные партии.

Не хотелось верить. Просмотрел анализы. Придавил папку рукой.

-Все равно нынче Матрена Даниловна, все семена будут классными. Это ведь только раз подработали. Засыпали-то в хорошую погоду и достаточно. В январе уже не придерешься. Тогда и коньяк будет в полной силе, – вспомнил агроном шутливый спор на днях.

 Подписав акты, простился. Не терпелось быстрее отвезти образцы в лабораторию элеватора, да дать команду на токах.

Итак, как говорят, кошки на душе скребут, а тут каждый о своем:

-Смотри, Николаич – привезешь мне такой овес, как палецкие – вон, полюбуйся, наполовину с пшеницей – не примем, выговаривала заведующая лабораторией Таисия Михайловна Кийкова.

 Опытная лаборантка Таисия Ивановна Богданова заверила, что за  ними  дело  не станет:

-Завтра заедешь, Николаевич, где-то после обеда, – уточнила она.

Ветерок подсушил дорогу. Но после недолгого солнышка небо снова стало затягивать серой пеленой. Агроном торопился в Вознесенку. На дворе тока, прямо на темно-бурой, размокшей от дождей земле, лежали большие бурты пшеницы, овса... Сырое зерно убирали для дальнейшего подсушивания, а  сухое  пропускали через зерноочистительные машины. Делали это, боясь спутать сорта.

Вот уж семь лет в совхозе «Саратовская-29» занимает тока в Вознесенке, Первомайске и Нижнем Багане, «Пиротрикс-28» подрабатывается в Водино, Карасях и Славянке.

-Пшеницу оставь пока, не подрабатывай. Переходи на овес – на элеватор нужно сдавать, - настраивал агроном  заведующего током Алексея Вячеславовича Чумакова.

-Галя,- обратился к весовщице, – будешь отправлять зерно, заполняй сортовое удостоверение вот по этому образцу.

На обратном пути встретился управляющий Василий  Михайлович Щедров.

-Успел уже побывать? – кивнул тот в сторону полей.

-Да нет, погода, видишь какая. Может, только после обеда будут подбирать. А вот на току нужно хорошенько поработать, побольше овса отправить. Сам проследи. А я часам к четырем подскочу.

-Хорошо, хорошо, Николаевич,  - успокаивающе проговорил управляющий, - не волнуйся…

 -Замотался бедный,- подумал про себя,- второй месяц недосыпает. А вслух сказал:

-Я еще хотел спросить, может коров в помещения загонять? Ревут уж ночью от холода.

Посторонний бы удивился, что за вопрос, ведь агроном, не зоотехник. Челобитченко же и эти дела может решать в совхозе. Он заместитель директора по производству.

-Конечно, не надо мучить животных. Загоняйте в стойла. Да и людям трудно уж работать на холоде.

Кивнув друг другу, разъехались.

«Москвич» шел по проселочной дороге, почти по полю, его разворачивало словно на карусели.

-Ох уж эти солонцы, – сокрушался агроном.

Не скоро показалось Водино. Еще издали определил – не работают. Ждут погоды. Но полеводы, как оказалось, ждали агронома. С пшеницей закончили, оставался овес – не могли «насмелиться», точнее настроиться. Чего уж проще, казалось бы, подготовить зерноочистительную технику и начать подработку. Возможно, другой бы на его месте взорвался, накричал, ведь день один и то упустить в страду нельзя. А Владимир Николаевич молча посмотрел и все поняли, засуетились.

-Оля, – обратился он к светловолосой дивчине, – подмети площадку ЗАВ-20. Да так, чтобы ни одно пшеничное зернышко не попало в овес.

Агроном-практикант Юра по его просьбе зачерпнул котелок овса. Стали подбирать решета…

-Эти не пойдут, самое крупное зерно остается…

Наконец, установили, закрепили…

Ток заработал…

Через час совхозные машины, груженные овсом, принимал элеватор.

За Водинской околицей «Москвич» выбрался на большак. По обе стороны дороги простирались вспаханные поля.

-Эх, деньки погожие, убрать бы урожай, да зяби побольше вспахать, да удобрить - глядишь на будущий год и весомый колос взяли. Нынче  поля  радуют благодаря зяби, удобрениям, да и предшественники хорошие, – пояснял Челобитченко корреспонденту районной газеты.

-Урожай хоть и не рекордный, «отлив» изрядно-таки повлиял, но на общем фоне совхоз смотрится неплохо.

Теперь уже баганцы знали, что и с обязательствами по продаже зерна государству справятся.

-Скорей бы закончить уборку, - продолжал, крутя баранку, агроном. Жаль, что поля сегодня уж полдня не подбираются. А ведь по прогнозу обещали до 20 октября без осадков.

Вспомнились статьи из газет перед страдой о том, что готовясь к жатве хозяйства района, разработали четкие графики уборки, рассчитали оптимальные сроки и точные маршруты. Вот они оптимальные варианты. Брызнуло не по графику и гони комбайн за десять верст по «точному маршруту». Ведь пришлось нынче переезжать с Водино в Вознесенку, с Вознесенки, да опять на прежнее место.

Проезжая мимо совхозного сада, притормозил и как-то уж очень задумчиво повел  взглядом по деревьям, ветви которых клонились от крупных яблок, спелых груш, взгляд его скользил по рядам малины, вишни, радовали нынче и сливы.

-Садовод говорил, что некуда урожай девать. Раньше Купинский винзавод принимал продукцию, а сейчас он работает на готовом сырье. Нашей заготконторе план не доводится, и не будут заготовители утруждать себя лишними заботами. Пропадает добро, больше растаскивают. А почему? Да все потому, что в сельском хозяйстве многому мы не знаем истинной цены. Цены порой не соответствуют вложенному труду. Да и заготовители думают, что им все кланяться должны, чтобы сдать выращенный продукт. Никому  и в голову не приходит, что все должно быть наоборот. Это и есть наша главная «болезнь», – рассуждал Челобитченко.

После полудня погода немного установилась. Агрегаты вышли в поле. Два часа уже работали комбайнеры. Владимир Николаевич был доволен, что удалось «вырвать» – таки время. Хлеборобы Анатолий Ковалевский, Готфрид Векессер, Александр Фатьянов, Давыд Репп, Андрей Бухмилллер, Владимир Сараев уже намолотили 270 центнеров пшеницы.

Главный агроном поехал к другим агрегатам. Остановившись, пригляделся и быстро зашагал по полю. Комбайны шли по своим загонкам. Бросив взгляд в одну сторону, остался доволен. Опытные комбайнеры Григорий Павлович Ковальчук, Виктор Васильевич Лепихов уверенно вели свои машины. На другой загонке поразило качество, с которым работал один из агрегатов. Владимир Николаевич не выдержал, побежал навстречу.

-Стой, стой! Что же ты делаешь?

-Да не я это. Да и сколько там осталось то?!

Владимир Николаевич все-таки заставил переделать работу.

-К черту мне такое ползанье, – в сердцах крикнул комбайнер.

Подбирать, действительно, приходилось на пониженных  скоростях, превысить – значит забыть о качестве. Было уже такое в страду. Пришлось несколько гектаров забраковать, выправить положение было невозможно. Навсегда запомнился тот случай. Комплексами уже начали работать.

Убрав вознесенские массивы, переехали на славянские. Но тогда вперед агронома на поле приехали первый секретарь райкома партии Григорий Иванович Макаренко и начальник управления сельского хозяйства Эдуард Иванович Камерлох. Челобитченко готов был сквозь землю провалиться. «И это после того, – думал он, – когда нас ставили в пример «опыховцам», как нужно работать, и как нельзя». Был там тоже похожий казус.

-Да, – размышлял агроном, вспомнив тот  случай и крепче сжимая баранку, – хотим мы того или нет, на нашем поле воспитывается работник одиночка. Он как будто в комплексе, а как выехал на загонку – свернулся. Лишь бы больше накрутить на свое колесо, лишь бы  получить лишний рубль. Хорошо где практикуют коллективную оплату. Ведь механизатор при сдельщине «привязан» к урожаю. Его свет в окошке – норма, а норму, как известно, на элеватор не вывезешь и хлеба из нее не испечешь. Так расходятся интересы работника и общества, личные цели идут вразрез с конечной задачей производства.

Недолгое солнышко сменил нудный дождь, но комбайнеры еще с полчаса не покидали машины. Лишь когда зерно повлажнело и стало оставаться в соломе, прекратили работу.

И снова тревожные раздумья. Не остался бы хлеб гнить в борозде. Многие хозяйства района уже закончили страду, но разве можно сравнить, к примеру, по масштабам Лепокуровский и Баганский совхозы. Работали баганские полеводы по-прежнему выбирая часы, минуты… Впереди было еще немало тревожных дней и ночей главного агронома. Его беспокойство явно передавалось и полеводам, потому как люди они в большинстве ответственные и надежные. Это окрыляло, и начинался новый день…

В тот год хлеборобы Баганского совхоза сдали государству 117 000 центнеров зерна, перевыполнив государственный план и взятые социалистические обязательства, тогда как район отгрузил на элеватор без малого полмиллиона центнеров. Из одиннадцати хозяйств это был самый значительный результат и в том немалая доля труда вознесенских земледельцев. Но с окончанием уборки жизнь не кончается. Будет новый сев, очередная жатва.

***

…Кулунда… Отсюда идет большой хлеб. Но мало, кто задумывается над тем, какую в этом роль сыграл Петр Аркадьевич Столыпин. Ибо только сейчас, события вековой давности  и его личность вызывают интерес. Ведь благодаря этому великому государственному деятелю началось развитие земледелия в Сибири.