Будкер Андрей Михайлович

«Необычайное должно вызывать интерес»

Андрей Михайлович (Герш Ицкович) Будкер (1918-1977)

советский физик, академик (1964), член-корреспондент (1958) АН СССР,  в 1945-1957 годах работал в Институте атомной энергии им. И. В. Курчатова, с 1958 – директор Института ядерной физики Сибирского отделения АН СССР и профессор НГУ.

Печатается по книге:

«Созидатели»: очерки о людях, вписавших свое имя в историю Новосибирска. Т. I. С. 50-59.

Составитель Н. А. Александров; Редактор Е. А. Городецкий.

Новосибирск: Клуб меценатов, 2003. – Т.1. - 512 с.; Т.2. - 496 с.

Андрей Михайлович (Герш Ицкович) Будкер прожил мало – фронтовики не живут долго. А на фронт будущий академик ушел сразу после заключительного государственного экзамена в университете. И там, на фронте, в полевой зенитной части он сделал свое первое изобретение – усовершенствовал систему управления зенитным огнем. Наверняка не только потому, что этого требовала боевая обстановка. Ему еще и было интересно. «Необычное, – считал великий физик, – должно вызывать интерес». Так он и жил – со жгучим интересом ко всему необычному, к фантастическим и как будто бы нереальным задачам, а он их решал, к недоступным, казалось, женщинам, а он их покорял, к рисковым поступкам, которые потом, как правило, признавались оправданными. При всей его фанатической преданности физике Андрей Михайлович, сам это слышал, говорил, что его поколение запомнится не атомной бомбой, а тем, что оно переломило хребет фашизму. «А мы в этом, – с удовольствием, даже со страстью уточнял он, – принимали участие». И такие радость и гордость были в его словах, что он тоже фронтовик.

Но это – поколение, а сам Будкер остался, конечно, в истории науки как выдающийся физик. В том числе и потому, что необычное он делал обычным и привычным. Ему столько раз не верили, что вполне можно было отчаяться. Абсолютно безнадежной и даже авантюристичной считалась, например, идея о встречных пучках. Еще более характерный пример «безумности» Будкера – электронное охлаждение. Это метод, позволяющий получать плотные («холодные») пучки тяжелых заряженных частиц – протонов, антипротонов, ионов. Как уточняется в книге очерков и воспоминаний о Будкере, «пока этот метод не был продемонстрирован в ИЯФе, ни одна лаборатория мира не рискнула взяться за такую, хотя и весьма многообещающую, но казавшуюся безнадежно сложной проблему». То есть неверие было тотальным, но Будкер преодолевал и его. И не думаю, что только с помощью эрудиции, исключительной воли и целеустремленности. Я раз пять был на встречах с Будкером, и меня поражало совсем другое – огромное обаяние этого человека.

Помню, как приехал в ИЯФ вместе с группой иностранных журналистов. Ровно через две минуты беседы все были под гипнозом обаяния Будкера. Особенно одна немецкая журналистка, которая тараторила, как восторженная птичка. Будкер смотрел на нее так, словно все, о чем она спрашивала с пулеметной скоростью, было ему понятно. Хотя, как это ни странно, Андрей Михайлович не знал ни одного иностранного языка. Среди физиков случай почти исключительный. Сейчас буквально все они знают, по крайней мере, английский язык. Но вот Будкер не знал, однако ничто в нем это незнание не выявляло. Правда, почти при всех встречах он приводил один и тот же пример, когда рассказывал о «точности полета» частиц. Он вспоминал про Вильгельма Телля, который пускал свою стрелу в яблоко на голове человека. Это сравнение, безусловно, весьма условное, ему явно нравилось, и он его эксплуатировал постоянно. Но каждый раз приводил его с такими живыми и новыми деталями, что пример никогда не наскучивал.

Кроме того, физики часто говорят, а то и пишут лучше, чем литераторы. В Будкере это проявлялось особенно. Он любил театр, литературу, встречался с артистами и послами и влюблял в себя без всякого напряжения почти любую аудиторию. Эти особенности натуры делали его не стареющим. Появившаяся седина и заметная полнота под свитерами, которые он любил носить, ничего не значили. Характерно, что когда Будкер умер, то все его многочисленные друзья и ученики вспоминали о нем, как о человеке, который молод и... рядом. Это влияние светлого таланта.

Да и работа его, по сути, вся была связана со светом, излучением. Недаром такое слово, как «светимость», физики произносят как самое обыкновенное. Кстати, это тоже Будкер первым предложил использовать уникальные свойства синхротронного излучения, которое поначалу казалось зряшным, ненужным. А теперь это излучение используется для проведения экспериментов чуть ли не во всех отраслях знания, а не только, положим, в химии и биологии. В ИЯФе работает центр синхротронного излучения, который «освоили» для своих целей ученые многих стран мира. В книге воспоминаний возможности давнего предложения Будкера подтверждаются экспериментами по изучению динамики структурных перестроек молекул живой мышцы лягушки в процессе ее сокращения. За цикл этого сокращения, длящегося всего около десятой доли секунды, удается получить шестьдесят последовательных рентгенограмм. Но идут годы, институт Будкера продолжает работать, светимость синхротронного излучения увеличена на многие порядки, и сейчас можно приводить примеры, по сравнению с которыми тот, что в книге кажется скромным. Будкер так организовал ИЯФ, что непрекращающееся при любых условиях развитие стало для него не то что нормой, а как бы генетическим признаком.

Сам Андрей Михайлович принцип управления институтом формулировал шутливо, но весьма точно:

– Если я окружу себя аппаратом, то аппарат, естественно, повернется лицом к директору и окажется, скажем так, спиной к членам ученого совета. А если я окружу себя членами ученого совета, то аппарат, находясь снаружи первого круга, все равно повернется ко мне лицом, но теперь он невольно будет повернут лицом и к членам совета.

За этой шуткой Будкера стояла настороженность к аппарату, склонному к диктату и бюрократии. Андрей Михайлович кадры подбирал с таким тщанием, с каким подбирают в разведку. При всем своем добродушии и юморе он умел иных людей и на место поставить. Об этом интересно вспоминает академик Эдуард Павлович Кругляков, нынешний заместитель директора ИЯФа. Будкер пригласил его на собеседование в числе восьми самоуверенных студентов знаменитого Московского физтеха и устроил этой студенческой команде полный разгром. Им было доказано, что физику они не знают и о себе слишком мнят. В ИЯФ был зачислен один Кругляков, и по причинам, которые и сегодня остаются для него загадкой. А среди семерых отвергнутых Будкером и его сотрудниками потом было три доктора наук и два лауреата Государственной премии. Но это потом, а тогда они Будкера не заинтересовали. Как слабые.

Правда, Будкер, как-то отвечая на вопрос, заданный ему на одной пресс-конференции, говорил:

– Нам неважно, какой физик приходит в институт работать. Раз он пришел в ИЯФ, мы его физике обучим. Нам важно, какой это человек – хороший или плохой. Опасно пропустить плохого в институт. Он может нарушить наше единство.

Я, как говорится, «купился», на это немного лукавое заявление Будкера и всячески его пропагандировал в редакционных кругах. Но потом те же ияфовцы меня разуверили: «Поверьте, если бы физик был плохой, а человек хороший, то Будкер бы его тоже вряд ли потерпел. Хороший человек – это не профессия. Андрей Михайлович был сам высочайшего класса профессионал и очень любил и ценил профессионализм, часто повторяя: «Свое предлагайте, свое, необычное должно вызывать интерес. Если оно пугает вас или наводит на вас скуку, значит, вы не ученый». Нет, рядом с ним плохих физиков не было...». Так же, как их нет и сейчас, когда директорствует в ИЯФе уже много лет академик Александр Николаевич Скринский. Традиции сохраняются и при подборе кадров, и при постановке задач, и по отношению к необычному.

Сейчас, нередко бывая в ИЯФе, читая и слушая о Будкере, хочу понять, с каких поступков, идей и дум «начинаются» в России интеллигенты. И пришел к выводу, что одна особенность характерна почти для всех, кто отмечен талантом и самобытностью. Это стремление к свободе, к независимости суждений. Будкер родился в 1918 году, он был пронизан идеями революции о свободе и братстве. А когда свобода обернулась диктатом, то у таких людей, как Будкер, это стремление могло только усилиться. Да еще в свободолюбивой среде физиков, которых почти не задели репрессии. Да еще во фронтовике, который вышел из войны с никогда не затихающим чувством победителя.

Будкер, озорной атеист с атакующими способностями, еще в детстве решил перевоспитать священника.

– Бог всемогущ? – спросил у него красивый мальчик.

– Да, конечно, – торопливо согласился служитель церкви.

– Тогда сможет ли он выиграть в карты, если у меня будут все тузы?

Вот тут священник задумался, а потом воскликнул с негодованием:

– Так он тебе дураку и позволит, чтобы у тебя были все тузы.

Андрею Михайловичу очень нравилось это воспоминание. Потому, наверное, что он всегда хотел иметь «все тузы», а российская действительность этого никак не дозволяла. Он, конечно, никогда не забывал, что в свое время его, фронтовика и уже блестяще зарекомендовавшего себя ученого, отстраняли от закрытой термоядерной тематики; что его идеи резко критиковал академик В. И. Векслер и между ним и Будкером был скандал; что он, ненавидя и презирая бюрократизм, перегибал палку и ссорился, вплоть до разрыва, даже с любимыми учениками и коллегами. Но отступать он не умел и не хотел, если считал, что прав.

– Он всю жизнь стремился к независимости, – подчеркивали и академик Кругляков, и член-корреспондент РАН Кулипанов, да и чуть ли не все, с кем довелось беседовать. К независимости в суждениях, в работе, в финансах, в подборе учеников, в чувствах – во всем. Из Москвы, из курчатовского института Андрей Михайлович уехал потому, что там ему и его таланту было тесновато – столичные рамки и традиции обуздывали. Ему хотелось создать не такой физический институт – иначе организованный, с другими задачами, чем курчатовский, в котором его далеко не все устраивало. Это уже была некая дерзость по тем временам. Однако он добился своего в Сибири, где независимости было больше, и создал институт, свой любимый ИЯФ, которому, в сущности, в стране прототипа нет. ИЯФ даже в Сибирском отделении, которое задумано было отцами-основателями – академиками М. А. Лаврентьевым, С. Л. Соболевым и С. А. Христиановичем – с редкостной прозорливостью и умением, как-то всегда «выламывался» из общего строя. Выламывался масштабом, грандиозностью решаемых задач, умением продавать свою продукцию и зарабатывать средства, позволяющие независимость и оберегать, и поддерживать. Будкер в последние годы жизни, еще задолго до нынешнего ущербного состояния науки, серьезно подумывал о выходе ИЯФа из состава Сибирского отделения, чтобы обрести полную самостоятельность. Атеисту Будкеру словно кто-то свыше подсказывал, как надо организовать институт, чтобы его не сломило никакое лихолетье.

Ему ни в чем не изменили чутье и опыт. Чувствуя свой уход из жизни, он, беспокоясь за институт, безошибочно определил кандидатуру следующего за ним директора ИЯФа – академика Скринского. Задолго до нынешних реформ он добился постановления, разрешающего ИЯФу самому назначать цены на свою продукцию, не согласуя их ни с кем. В том числе и с Госкомитетом по ценам. Случай исключительный, если не уникальный по тем временам, когда свыше планировалось даже производство гвоздей. Будкер редко «играл» по правилам для всех. Но быть «как все» его чаще всего и не устраивало. У ИЯФа, например, деньги в конце года не списывались, как повсюду, а оставались на счету института и использовались для его дальнейшего развития. Удивительное дело: институт до сих пор работает, как при социализме, сохраняя все коллективисткие начала, а в рынок вписался раньше и лучше всех. И в этом тоже огромная заслуга Будкера, его принципа «необычное должно вызывать интерес». Выйдя из курчатовского гнезда, располагаясь там поначалу в старом корпусе, в бывшей поликлинике, ИЯФ с первых же шагов отличался повышенной самостоятельностью и независимостью, жил «не по правилам». Птенец «не так» искал пищу и «не так летал». Скорее всего, в Москве его бы «заклевали». А в Сибири он так высоко взлетел, что его разглядел и признал весь мир.

Будкер в институте все подчинил физике. В ее рамках разрешался практически любой «полет». Нередки бывали полеты пустые – без червяка в клюве. Но их с большим плюсом компенсировало то, что добывалось. Будкер, любитель анекдотов, розыгрышей и шуток, мог между делом заметить, увидев в лаборатории большой аквариум с красивыми рыбками: «Какая замечательная вещь! Вы можете изучать топологию полей прямо в аквариуме. Если поставить электроды, «устроить» разность потенциалов, то как будут себя вести рыбки? Уверяю вас: они будут ориентироваться строго поперек электрического поля, чтобы их меньше било».

Экспериментатор в Андрее Михайловиче побеждал все остальное. Это хорошо знали. Молодые физики, воодушевленные директором, тут же решили все устроить и посмотреть, как рыбки будут перегруппировываться. Они действительно под током перегруппировались молниеносно, правда, часть из них при этом сдохла. Этот анекдотический случай очень характерен для Будкера и всего ИЯФа. Андрей Михайлович ускорители больше ценил не как продукцию, которая прославила ИЯФ по всему миру. Ему было важнее, что ускорители «производят» мысль, знания. И снова был прав. Сейчас за идеи, за знания платят больше всего. Будкер учил и знал не только физику. Он хорошо учился у самой жизни. Например, с благодарностью вспоминал своих армейских командиров – строгих и абсолютно справедливых. В уставе, говорил он, не сказано, какое принимать решение – оптимальное или правильное. Но отсутствие всякого решения, пассивность и растерянность в критической ситуации – еще хуже. Самого его чаще всего устраивали только кардинальные решения, выводящие физику на новые рубежи. Таким решением оказались встречные пучки.

Впрочем, фонтанировал он идеями не в одной физике. Его научная серьезность хорошо сочеталась с озорным юмором. Как-то французскому писателю он предложил ответить в романе на вопрос: может ли жизнь развиться из... консервов? Будкер, воодушевленный собственной идеей, стал говорить цветисто и образно, требуя от переводчицы дословного перевода. Но все равно фантаст идею не поддержал – роман такой не появился. А жаль. Мне, например, понравилась идея Будкера. Тем более что сегодняшняя жизнь нередко напоминает нечто консервированное, если судить по тому, как скучно и одинаково многие люди сейчас мыслят, одеваются, едят и даже... поют.

Свой институт Будкер «сколачивал» из индивидуальностей, но объединенных общими идеями в физике. Это была основа для саморазвития.

Андрей Михайлович видел, что жизнь в стране ухудшается и у физиков тоже будут пределы. Поэтому он принял меры против возможного распада. Будкер позаботился, чтобы ИЯФ всегда был коллективом, который бы не распадался на группы ни в какие времена. Это, может быть, история зачтет ему прежде всего. В ИЯФе по сию пору все лаборатории, несмотря на разность тематик, очень тесно связаны друг с другом, особенно при решении новых задач. Это определяется масштабами самих задач. Практически ни одну из них в рамках одной лаборатории не решить. Это еще и потому, что Андрей Михайлович проявил в свое время здоровый эгоизм: всю тематику института он «придумал» под свои научные интересы. На решение их он и мобилизовал институт. К счастью, его научные интересы были настолько широки и оригинальны, что физике еще долго хватит задач для решения.

Конечно, рынок заставляет институт привыкать к задачам и других направлений. Но у ИЯФа есть уже давний опыт привыкания к разным задачам. И знаний достаточно, чтобы их решать. Знания эти давно оценены тем же рынком. Но вместе с ним пришло и некое противоречие. Сейчас в ходу гранты, которые зарабатываются и выдаются индивидуально, а не коллективно. Система грантов финансирует личность, лабораторию, она «недолюбливает» коллективы претендентов. А институту, прежде всего, важны и нужны коллективные усилия. Он более половины средств зарабатывает сейчас на жизнь международными контрактами, выполняя в основном работы для ведущих научных центров мира. Пять лет ИЯФ поставлял Европейскому ядерному центру для огромного коллайдера – установки со встречными пучками – сотни шестиметровых магнитов. Без Будкера такой заказ не потянул бы даже огромный ИЯФ. Спрашивается: а причем тут Будкер? Он же давно умер.

Но именно Будкер в свое время сделал все, чтобы в институте было создано великолепное экспериментальное производство. Больше того, ИЯФ даже строиться начал именно с корпуса экспериментального производства. В нем поначалу сидели все, что, кстати, тоже способствовало сплочению. Тот корпус ныне уже на задворках института. С тех еще пор Будкером заведено не делить по степени важности фундаментальные и прикладные работы. Кстати сказать, прикладные работы сейчас вышли явно на первый план. Еще в советское время ИЯФ поставил в разные страны более ста ускорителей. До сих пор с их помощью очищают зерно и промышленный дым, выпускают трубы, производят различные материалы и т. д. А сейчас с помощью сибирского ускорителя в США даже реализована идея борьбы со спорами сибирской язвы. В принципе лучевой технологии все равно что обеззараживать – зерно или белый порошок в конвертах.

Позволю себе два воспоминания... Когда строился двенадцатый или тринадцатый корпус ИЯФа, точно уж не помню, я спросил у Будкера: «А вы когда-нибудь перестанете строиться?». Андрей Михайлович ответил: «Надеюсь, что никогда».

Ответил так, как будто перед ним была «расстелена» безграничность физики и ее возможностей вместе с безграничностью финансов.

И второе отступление. В молодости я работал редактором многотиражки на большом станкостроительном заводе, где были первоклассные токари и расточники. Они иногда зарабатывали больше директора завода. С ними считались, их почитали. И вот один из таких асов вдруг собрался в ИЯФ. Его уговаривали, просили остаться, обещали еще более весомый заработок – ни в какую. Я его спросил:

– Ты чего уперся? На заводе ты свой, профессор, можно сказать, на станке, а в институте своих профессоров полно...

– Нет, – не соглашался заводской ас, – все равно уволюсь. Меня сам Будкер принимал... Я ему вроде как понравился...

Так и ушел.

Ну а теперь другая заводская история. В Воронеже после войны находился завод по производству искусственного каучука. Там использовалось вещество, называемое никалем, очень опасное для здоровья. ПДК (предельно допустимые концентрации) на никаль очень малы. Но длительное время надежных способов уничтожения его не было. Биологические методы не помогли – микробы от этого вещества дохли. И тревога в городе стала перерастать в беду. Никаль в производстве применять перестали, но от этого он никуда не делся. Его закачали в глину, устроив подземную линзу – резервуар. Но шло время, никаль никуда не исчезал и мало-помалу проникал в водные пространства Воронежа. Пришлось делать водозабор: сначала в десяти километрах от города, а потом аж в ста километрах. Но никаль словно гнался за всеми, не желая отступать. И тогда, восемнадцать лет назад, воронежцы решили поставить промышленный ускоритель и всю откаченную с никалем воду пропустить тонким слоем по желобу и облучить. И только после этого молекулы никаля стали разрушаться, а биологическая очистка расправлялась с ним окончательно. А потом, уже безвредную, воду закачали туда, где она и была.

Зараженной воды было столько, что сначала непрерывно, день и ночь, работали два, а потом и три ускорителя ИЯФа. И если раньше диаметр зараженного озера был порядка пятнадцати километров, то сейчас это небольшое озерко на территории завода. Это была настоящая экологическая победа физики – миллионный город был защищен от опасного заражения. С таким же успехом ускорители ведут и очистку дыма от окислов серы и азота. Но в Японии, на мусороперерабатывающей фабрике... К сожалению, не у нас, не в родном Новосибирске, где неподалеку от ИЯФа уже какой год строится да никак не выстроится мусороперерабатывающий завод. Тем временем в Японии после пуска ускорителя концентрация окислов азота и серы уменьшилась в 40-50 раз. Да еще сера при этом превращается в порошок, то есть в готовый продукт. Все почти так же, даже лучше, замыслено и в Новосибирске, но пока лишь замыслено. Отечественный рынок ныне покупать ускорители не в состоянии. Как бы этому огорчился Андрей Михайлович Будкер... Еще бы! Китай каждый год покупает ускорители целыми сериями. Их покупают Япония, Южная Корея, Германия и многие другие страны. А Россия не покупает, она бедна, хотя имеет первоклассную продукцию и замечательные кадры научной школы Будкера и Скринского. Правда, уже рассыпанные в значительной степени по всему белому свету. Замечу для характеристики высокого класса этой школы, что один бывший ияфовец – директор Института теоретической физики в США, другой – директор института в Сиднее, бывший заместитель директора ИЯФа академик Рютов работает в знаменитой Ливерморской лаборатории, а в Аргонской лаборатории целая футбольная команда – 11 человек – из ИЯФа. Надо сказать, что большинство из них свой родной институт не забывают и всячески ему помогают.

Можно, вроде бы, опечалиться приведенными фактами. Но я не забыл юбилей в честь 40-летия института и в память о его основателе – Андрее Михайловиче Будкере. Это был пир, но не гастрономический, а радости, юмора и веселья. На каждом корпусе института висели чеканные по своей афористичности лозунги. Например, такой: «Там вам не здесь». Эта лаконичная формулировка демонстрировала и иронию, и гордость, и независимость.

А потом, после юбилея, я читал очередной годовой отчет о работе института и сбился со счета, отмечая слова «открытие», «изобретение» и «пионерские работы». В отчете попадались сообщения, которые звучали, как научная фантастика. Например, такое, не очень внятное для гуманитария, но загадочное и интригующее, как океанская глубина: «Обсуждается геометрия «кротовой норы», то есть когда искривление пространства – времени таково, что имеется «горловина», соединяющая два мира, которую наблюдатель может пройти в обоих направлениях». Нет, школа Будкера ничуть не устарела и не ослабела, если она уже какой-то горловиной соединяет два мира. И впрямь – там вам не здесь!

Справка: Г. И. Будкер родился 1 мая 1918 года. Умер 4 июня 1977 года. Похоронен на Южном кладбище в Академгородке.