Кац Арнольд Михайлович

 

Годы, жизнь и тоненькая палочка

Кац Арнольд Михайлович (1924-2007)

российский дирижёр, педагог. Народный артист СССР (1988).

 

Печатается по книге:

«Созидатели»: очерки о людях, вписавших свое имя в историю Новосибирска. Т. II. С. 195-207.

Составитель Н. А. Александров; Редактор Е. А. Городецкий.

Новосибирск: Клуб меценатов, 2003. – Т.1. - 512 с.; Т.2. - 496 с.

 

Когда знаешь человека давно – почти полвека, – то рассказывать и писать о нем довольно трудно: слишком много мелочей мелькает в памяти, а главное почему-то ускользает...

А тем более трудно говорить о такой личности, как Арнольд Михайлович Кац: тут все главное. Очень талантливый, очень темпераментный, очень знающий, очень деловитый, очень красивый, очень веселый, очень строгий... Говоря о Каце, почти к любому определению нужно прибавлять слово «очень».

...Действительно, мы с ним знаем друг друга и дружим со средины пятидесятых. Впрочем, наша дружба несентиментальна: мы можем не видеться месяцами, а когда где-нибудь случайно встречаемся – разговариваем так, словно только вчера расстались. Мы издали внимательно наблюдаем друг за другом. И в этом смысле мне полегче, чем ему: Арнольд Кац вечно на афишах, в газетах, на радио и телевидении.

Много раз я уже писал о нем и всегда с огромным удовольствием! Но всякий раз чувствовал, что не рассказал и десятой доли того, что необходимо поведать о нем людям. Наверное, так будет и сейчас...

Рассказ о Главном дирижере симфонического оркестра я начну с города, где мы с ним имеем честь жить и работать. Великая Отечественная война, конечно, принесла стране неисчислимые бедствия, потери и разрушения. По самой сути своей война ничего не создает, на то она и война. Однако в XX веке это страшное чудовище парадоксально оказало благотворное воздействие на духовную жизнь далеких российских провинций, в частности, – на Новосибирск.

Эвакуированный из Ленинграда знаменитейший симфонический оркестр возвысил и облагородил нравственную жизнь еще нескладного тогда города. Именно в те годы жители его явственно поняли, что такое высокая музыкальная культура, что такое истинное исполнительское мастерство, что такое подлинное искусство.

Новосибирцы вдруг стали относиться к музыке – и особенно к симфонической – не как к эстетической забаве и непонятной прихоти для избранных, но как к насущной потребности души. Обыкновенные городские обыватели – не эстеты-меломаны! – внезапно осиротели, почти обнищали, когда великий дирижер Евгений Мравинский увез свой оркестр обратно в Ленинград – после страшной 900-дневной блокады.

Да, обнищали и осиротели. Но добрые семена упали тогда в благодатную почву. Новосибирцы уже не представляли себе жизни без симфонической музыки, без хороших певцов, без солистов-пианистов и виртуозов-скрипачей. Концертный зал молодого Оперного театра, зал Театра юных зрителей (чаще всего!) и даже летняя эстрада Центрального парка культуры и отдыха (редко!) регулярно привлекали множество ценителей хорошей музыки. На этих концертах выступал собственный симфонический оркестр Новосибирского радио, усиленный музыкантами Оперного театра; выступали очень хорошие дирижеры – Михаил Бухбиндер, Павел Вальгардт, Натан Факторович...

В духовной жизни города происходили крупные перемены: заметнее всего это было видно через театр. И драматические театры, и Оперный, и ТЮЗ, и Областной прославляли сибирскую столицу на всю страну. Наконец, произошло чрезвычайно важное событие: открылась Консерватория – первая в азиатской части России.

А в 1956 году в Новосибирской филармонии нежданно-негаданно появился красавец-мужчина... Разумеется, его сюда пригласил директор – мудрейший Вениамин Кузнецов. Но мы, работники филармонии, посматривали на этого элегантного приезжего со скептической усмешкой. Да, он действительно был красив: хорошо сложенный брюнет, легкий в движениях, с ясной звучной речью, до краев наполненный энергией.

Брюнета звали Арнольд Кац. Откуда-то стало известно его домашнее и студенческое прозвище – «Нолик». Но никто из нас не осмеливался так его называть – ведь он Главный дирижер симфонического оркестра нашей филармонии!.. А где, собственно говоря, этот оркестр?.. Ах, вот в чем дело: оказывается, Арнольд Кац будет его создавать!

И вот как он сам однажды говорил друзьям по этому поводу: – Тот, кто понимает, тому известно, какое это сложнейшее дело – организация оркестра! Я ни за что бы не взялся за эту адову работу, если бы не чувствовал в себе задатки «агитатора, горлана, главаря»... Кроме того, меня вдохновляло напутствие известного дирижера Курта Зандерлинга; мы встретились с ним в Ленинграде, и он спросил меня, чем я собираюсь заняться? Я сказал, что мне предложили организовать в Новосибирске новый оркестр, да вот не знаю – стоит ли приниматься за такое сложное дело?.. Зандерлинг воскликнул: «Молодой человек, вам выпала огромная удача! Создать свой оркестр – каждый дирижер может только мечтать об этом!.. А в Новосибирске я работал во время войны – это хороший город.

Кац это рассказывал много лет спустя. А тогда, в пятьдесят шестом, многие из нас посматривали на него как на временного человека. «Наверняка удерет из Сибири, как удрали многие», – говорили мы между собой.

Но представьте себе, этот маэстро не удрал. Прожил здесь большую половину своей жизни.

Он быстро освоился в Новосибирске и стал в городе совершенно своим человеком. Надо было слышать, как лихо и убежденно он восклицал: «Мы – сибиряки!» И если считать, что исконные чалдоны – люди деловые, всегда предельно занятые, то Кац по праву вошел в их семью.

– В симфоническом ли оркестре, в эстрадном ли ансамбле – музыка всегда остается музыкой, если к ней относиться серьезно, – говорит Кац. – А если ты имеешь к тому же смелость выйти на публику, то отнесись к музыке и к самому себе ответственно.

У него слова никогда не расходятся с делом. И к тому же Кац – руководитель огромного коллектива профессиональных артистов, для которых музыка вовсе не отвлеченное понятие и которые, вместе с тем, не питаются святым духом.

Искусство – загадочная вещь. Его высоты сопряжены с низменными, обыденными нуждами. Помните, у Пушкина? Сальери называет Моцарта богом, на что тот весело отвечает: «Ба! Право? Может быть. Но божество мое проголодалось». Я очень люблю и понимаю эту фразу – она лишний раз подтверждает простую истину, что не боги горшки обжигают. А людям, пусть даже трижды гениальным, необходимо кушать, одеваться, спать, любить своих жен и детей, а главное – где-то жить. Что же касается музыкантов, особенно молодых — из них каждый ощущает себя гением. И, значит, претендует на жилье в самую первую очередь.

Ежедневно репетируя с оркестром, добиваясь предельной точности в самых неуловимых нюансах, тщательно шлифуя ту или иную музыкальную фразу, Арнольд Михайлович попутно размышлял и о земных делах: «Вон тот скрипач с женой и ребенком ютится в крохотной комнатушке частного домика; у той виолончелистки болеет мама, и живут они в проходной комнате у родственников; тот парень только что женился, жить им негде, если не удержать его в городе – уедет, а очень талантлив!..» Эти мысли преследовали Главного дирижера днем и ночью.

И еще: трудно со штатным расписанием. И еще: хорошо бы сшить концертные фраки... И еще... И еще... Поразительную деятельность развил в те годы Арнольд Кац — просил, требовал, угрожал, но своего добивался.

Оркестр и дирижер... Сложнейший симбиоз. Каждый хороший оркестрант – индивидуальность. Чем больше ярких индивидуальностей, тем лучше оркестр. Но фокус, однако, состоит еще и в том, что достоинство каждой индивидуальности в оркестре оценивается, прежде всего, умением подчинять свой личный талант творчеству всего коллектива. А достоинство всего коллектива выражается в способности подчинить себя творческой индивидуальности одного человека с тоненькой палочкой в руках.

Оркестр без дирижера не интересен. Но дирижер может выразить себя только через оркестр. Как для живописца – кисти и краски, так для дирижера – свой оркестр. Но какой отвагой и силой должен обладать человек, чтобы обрести право произнести – «Мой оркестр»!

И какой непростой жизненный путь должен одолеть музыкант, прежде чем он заслужит право взмахнуть перед десятками людей невесомой дирижерской палочкой!..

Арнольд Кац рассказывает о себе:

Я бакинец – родился и вырос в Баку. А надо сказать, что в конце двадцатых и в начале тридцатых годов Баку был одним из самых крупных культурных центров Советского Союза. Например, все иностранные дирижеры, приезжавшие в нашу страну, прежде всего выступали в Баку, а уж потом в Москве и Ленинграде. Там у нас был удивительной красоты концертный зал с великолепной акустикой. В этом зале всегда выступал бакинский симфонический оркестр, в котором моя мама играла на скрипке. Она была отличной скрипачкой и после Баку служила в самых лучших московских оркестрах – в Большом театре, в Государственном оркестре СССР...

Отец мой был врачом. И мне в детстве казалось, что он втайне мечтал, чтобы я пошел по его пути. Но победила музыка – мне нравилась скрипка.

Как и все дети, я ходил в обыкновенную школу. А на скрипке, к всеобщему удивлению родственников, начал учиться не у мамы. Во-первых, она была слишком занятым музыкантом и не могла уделять сыну много времени (кроме обычных материнских забот); а, во-вторых, она, очевидно, опасалась необъективного отношения к сыновним способностям — ведь каждой маме ее ребенок кажется непревзойденным «вундеркиндом».

Наша семья была поистине трудовая: отец с утра до ночи со своими больными, мать – то в оркестре, то на частных уроках. Иногда мне казалось, что мама вообще не бывает дома. Работа, предельная занятость – вот стиль жизни моих родителей, вот та закваска, что впоследствии определила довольно трудную черту моего характера – неумение праздно отдыхать, бездельничать.

В середине тридцатых годов мы переехали в Москву. Там я поступил в Центральную детскую музыкальную школу при консерватории (она называлась «Группа одаренных детей»), в класс профессора Ямпольского. Этот выдающийся музыкант был одним из создателей советской скрипичной школы; он воспитал многих замечательных скрипачей. Мне в жизни посчастливилось: много лет я учился и дружил с музыкантом мирового класса – Леонидом Коганом.

И опять – жизнь в атмосфере всепоглощающей работы. Каждый день по четыре, по пять часов занятий на скрипке. А потом – общеобразовательные предметы, теория музыки и история искусств.

Однако окончить музыкальную школу мне не удалось – началась война.

Отец как врач сразу же ушел на фронт. А нам с мамой предстояло своим ходом добираться в Среднюю Азию, в Киргизию – туда эвакуировался оркестр Московской филармонии. Коллективно уехать туда не удалось, и каждый музыкант ехал сам по себе, кто как сумеет.

Почти полтора месяца мы с мамой добирались до Фрунзе. Ехали кружным путем – через Омск, Новосибирск... Мог ли я тогда предполагать, что творческая жизнь моя будет связана именно с этим городом на Оби!.. Но в ту военную пору здесь встретили нас очень гостеприимно. Тут находился в эвакуации оркестр Мравинского – Евгений Александрович давно знал мою маму, относился к ней с большим уважением, и по его распоряжению нам выделили в здании филармонии (теперь это ДК имени Октябрьской Революции) маленькую комнатку. Мы хорошо отдохнули и через несколько дней поехали дальше, во Фрунзе.

...Случилось так, что фашисты разбомбили под Тулой госпиталь, где служил мой отец. Для переформирования отца командировали в Ташкент. Это не слишком далеко от Фрунзе; я приехал повидаться с папой... и нежданно-негаданно поступил в Ленинградскую консерваторию!.. Да-да, на время войны она была эвакуирована в Ташкент.

Теперь я учился в классе профессора Шера. Он, кажется, был мною доволен. И все, вроде бы, складывалось неплохо – быть бы мне до конца дней своих скрипачом. Но именно там, в Ташкенте, я вдруг стал особенно внимательно приглядываться к дирижерскому искусству.

...Дирижирование! Тогда, в молодости, я воспринимал это искусство, наверное, с внешней стороны: красивый, в элегантном фраке мужчина взмахивает палочкой... Красиво же!

Но не только красивость привлекала меня. Я с малых лет дышал воздухом искусства и понимал, что самый совершенный в мире музыкальный «инструмент» — это симфонический оркестр. Понимал, что для настоящего музыканта высшее благо – владение этим «инструментом»!

А генетически, по наследству от родителей – разумеется, от мамы – мне досталось некое стремление к лидерству: я любил руководить, главенствовать. Понимаю, что самому говорить об этом не очень-то тактично – но, с другой стороны, эту мою черту знают, кажется, все окружающие. Без нее – я убежден – стать дирижером невозможно.

Мне страстно хотелось дирижировать! Во что бы то ни стало я решил учиться этому искусству. Но прошло много-много лет, прежде чем я получил право руководить оркестром.

Еще была война. И я был призван в армию. С войсками дошел до Берлина.

И только в сорок девятом году окончил консерваторию – как скрипач. А через два года в Ленинграде получил диплом дирижера. Некоторое время служил на Северном Кавказе, потом в Томской филармонии.

В 1956 году в Москве состоялся Всероссийский смотр-конкурс молодых дирижеров. Мне посчастливилось – я получил там первую премию. И вот тут-то меня и пригласили в Новосибирск организовывать «свой» оркестр…

До сих пор Арнольд Михайлович рассказывал про свою жизнь легко и как бы непринужденно. Ведь свою молодость вспоминать всегда приятно.

Но вот началась «сибирская часть» жизни. И теперь тон рассказа изменился – Кац заговорил медленнее, часто останавливался, задумывался...

…Нужно было собрать оркестр. В общем, сделать это было бы не так уж трудно – в Новосибирске были хорошие музыканты. Но мне-то хотелось пригласить, главным образом, молодежь. А молодые люди – это молодые семьи. А для молодой семьи необходима квартира – пусть на первых порах крохотная, но непременно обособленная.

Секретарем обкома партии по идеологическим вопросам в те годы был Егор Кузьмич Лигачев, именно он выдал мне как бы мандат на переоборудование любого свободного здания под общежитие для моих музыкантов.

В поиски нужного помещения включилась, можно сказать, вся филармония. И где мы только ни были в те дни: и в подвалах, и на чердаках, и в каких-то пустующих складах, и в заброшенных мастерских... Искали долго, отчаивались… И наконец нам крупно повезло: мы получили вполне приличный дом. До этого там находилась контора Мостоотряда, что возвел коммунальный мост через Обь. А до Мостоотряда там была обыкновенная школа, построенная еще в дореволюционное время знаменитым архитектором Крячковым. А теперь в этом здании находится известный театр «Старый дом»...

Помню, вошел я в эту бывшую школу-контору и растерялся: что же здесь можно будет соорудить?.. Да, стены крепкие, мощные; фундамент прочный, крыша не протекает... Но как в этих стенах расселить несколько десятков семейств? Как установить переборки?..

Впрочем, долго раздумывать и прикидывать было некогда. Время поджимало. Не мудрствуя лукаво, мы соорудили множество узких, длинных «пеналов», расположенных справа и слева от центрального коридора, который стал здесь и общей кухней, и детским садом, и клубом, и вестибюлем... Не до жиру – быть бы живу! Плохо, неудобно?.. Да, конечно... с нынешней точки зрения. Но тогда эти «пеналы» многим показались заоблачным раем – у иных музыкантов руки тряслись от счастья, когда им вручали ключи от собственной, отдельной комнаты. Ведь у всех еще живы были воспоминания о тяготах войны. И это скороспелое, очень неудобное общежитие казалось верхом комфорта!

Первая цель была достигнута: музыканты прочнее прилепились к оркестру.

Но оркестр – в том смысле, как я это понимаю – еще надо было создавать: всерьез, по-настоящему. Нам нужен было добрый маяк, чтобы хоть как-то ориентироваться в необозримом море симфонической музыки. И образцом оркестра для меня стал ленинградский заслуженный коллектив под управлением Мравинского.

Он, прежде всего, примечателен самой тщательной проработкой всех деталей исполняемого произведения. Это основа основ! Академизм?.. Пусть так. Это ведь не самое скверное слово. Куда хуже – «небрежность», «приблизительность». И еще я очень уважаю прекрасный термин – «ремесло»! Посмотрите в словаре Даля, там сказано: «Ремесло — работа, уменье, коим добывают хлеб». Вот как! Через постижение ремесленных тонкостей воспитывается настоящий артист. Чем основательнее понимает музыкант суть и значение ремесла, тем выше его исполнительское искусство.

А чем больше в оркестре высокообразованных исполнителей, владеющих всеми тайнами своего ремесла, тем чище и прекраснее микроклимат, в котором живет творческий коллектив. Тогда дирижер может ставить пред собой самые заманчивые художественные задачи.

Через яростную непримиримость к техническим недостаткам, через академическую точность в деталировке – мы пришли к собственной «модели» оркестра. В нем постепенно меняются люди – это естественный процесс. Но вот уже пятое десятилетие в нашем симфоническом существует строжайшая художественная дисциплина. А значит – и свои строгие правила общения друг с другом.

– Иногда я думаю, – продолжает Кац, – может быть, зря я старался создавать оркестр? Может быть, ту энергию, что затрачивал на всякие организационные хлопоты, надо было направить на более углубленное самообразование? Нет, все получилось в жизни правильно: я создавал коллектив, а он формировал меня. Вместе с творческим ростом музыкантов, с ростом их ансамблевой культуры – рос и развивался я сам. И когда стою за пультом в Петербурге, в Москве, в Италии, в Англии... – когда вместе с теми чужими оркестрами добиваюсь хороших результатов – всегда помню про свой, новосибирский. И знаю, что сибиряком Бог меня сделал не зря.

Один умный человек сказал когда-то удивительно точно: «Если нужно выразить невыразимое, то музыка стоит на втором месте после молчания».

Хочется при этом заметить, что музыка, может быть, даже не является искусством – скорее всего, это состояние души. А музыкантов, когда они ведут смычком по струнам, можно смело назвать властелинами наших сердец. И, должно быть, в этом смысле они уподобляются олимпийским божествам.

Теперь самый простой, казалось бы, вопрос: «Как понимать музыку?»

А вот и ответ великого Дмитрия Шостаковича: «Музыку понимать нельзя. Ее никто не понимает и никогда понимать не будет. Музыку можно только чувствовать».

Значит, учить культуре чувствования нужно, как говорится, «с младых ногтей» – чем раньше, тем лучше. И тут очень важно, чтобы юный, начинающий слушатель получил бы сильный эмоциональный удар, испытал бы потрясение от красоты. Замечу при этом, что так называемую «серьезную» музыку необходимо слушать регулярно, чтобы выработать привычку к слушанию.

...Лет десять-пятнадцать тому назад встретились два седовласых профессора: ректор электротехнического института (ныне – НГТУ) Георгий Павлович Лыщинский и дирижер Арнольд Михайлович Кац – профессор нашей консерватории. Беседовали недолго и договорились, что симфонический оркестр даст серию концертов специально для студентов этого института. При этом каждый концерт будет предваряться кратким пояснительным словом Главного дирижера. А после концерта все молодые (неопытные, неискушенные) слушатели будут обязаны прислать на имя Арнольда Каца письма о своих впечатлениях.

Это фантастично, но постарайтесь поверить: я видел сотни, может быть, даже тысячи таких писем! Часть их сохранилась у меня. Вот наугад несколько отзывов, где я не изменил ни единого слова.

Здравствуйте, уважаемый Арнольд Михайлович! Недавно я впервые – можете себе представить: впервые! – встретилась с симфоническим оркестром. Как хорошо, что эта встреча все-таки произошла! До этого дня я считала симфоническую музыку скучной и неинтересной, более того – нудной. Я не знаю, почему у меня сложилось такое мнение о музыке, скорее всего потому, что все в нашей семье не любят симфоническую музыку, а может потому, что я ее не слушала. Только попав в зал, я поняла, как надо слушать музыку. Этот концерт произвел на меня такое впечатление, что весь вечер я думать ни о чем не могла, кроме как о музыке.

Мне очень-очень жаль, что я не знала этого прекрасного мира, мира музыки…

В зале для меня все было интересно. И как вы управляли всем этим большим, на мой взгляд, оркестром; как один за другим вступали в общий хор инструменты, как пели скрипки.

Наверное, очень трудно управлять таким оркестром. Но у вас это хорошо получается. Интересно, а как вы пришли к музыке? Наверное, были талантливы с детства?

Сейчас в нашем поколении тоже есть таланты. Но все же большинство молодежи увлекается рок-музыкой, не зная, как прекрасна музыка симфоническая. В конце письма я хочу пожелать вам долгих лет жизни, чтобы вы могли своим искусством нести радость людям».

Студентка Некрасова Мария, ЭМФ, ЭТ-32

*  *  *

Письмо к маэстро. Уважаемый Арнольд Михайлович! Пишет вам студент первого курса. Недавно я был на вашем концерте. До этого я довольно прохладно относился к классической музыке, считая ее ненужной и некрасивой. Но после вашего концерта во мне что-то надломилось, и я понял, что эта музыка прекрасна! Какое счастье, что я об этом узнал! Особенно мне понравился концерт для скрипки с оркестром. Это мое первое серьезное чувство любви – оно проявилось именно здесь, в этом зале, где рядом сидели молодые студенты и уже познавшие жизнь старые люди со своими внуками.

Каплий В., ЭМ-33

*  *  *

Уважаемый Арнольд Михаилович! К вам обращается один из слушателей концерта, на котором вы присутствовали в качестве дирижера. Знаете, я впервые почувствовал, как эта симфоническая музыка во мне что-то затронула и изменила. Мне даже кажется, что я вышел из зала не совсем такой, каким был раньше И я глубоко вам за это благодарен, дорогой Арнольд Михаилович!

Григорьев Юрий, ЭГ-31

Письма-признания, письма-исповеди. Почерк еще не устоялся, художественный вкус еще не определился, воззрения еще переменчивы. Но высокое искусство уже осенило молодых людей своим огромным крылом.

Были, к сожалению, и сердитые отзывы, где симфоническую музыку начисто отвергали. К счастью, таких писем ничтожно мало.

Но вот сегодня на любом симфоническом концерте в Новосибирске не найдешь ни одного свободного местечка. Слушатели сидят даже на ступеньках в проходе. Оркестр уже давно носит звание «академического». У нас в городе несколько художественных коллективов называются так же. И это, конечно, неплохо. Это просто замечательно! Только я убежден, что истинная академичность – строжайшее следование классическим канонам – присуща лишь Новосибирскому филармоническому оркестру. И это естественно!

Недавно играли они симфонию Моцарта – виртуозно и жизнерадостно. Музыка была по-юношески счастливая. И подумалось тогда: ведь эту же самую музыку слушали люди, жившие двести лет тому назад! Они были одеты иначе, у них были другие манеры… Но жизнь и счастье они воспринимали совершенно так же, как мы! Академический оркестр как бы перенес нас в иные времена, в иные местности… может быть, в сады мифического Эдема.

– Да, он орет! Он топает ногами. В негодовании может разбить телефонную трубку (вон в шкафу стоит запасной телефонный аппарат) – и орет. Это слово не хочется менять на другое: именно – орет!.. Но заметьте: только на своих, только на самых близких по духу. С чужими, посторонними он изысканно вежлив и терпелив. А мы – близкие ему – давно уже привыкли к его взрывному характеру и на крики никакого внимания не обращаем. Тем более, мы прекрасно знаем, что через три минуты буря уляжется и маэстро опять будет любить нас, как любил всегда…

Это говорит человек, который работает с Арнольдом Кацем много-много лет.

Музыканты, к которым он особенно требователен, считают характер Главного вовсе не жестким. Наоборот, по их мнению, Арнольд Михайлович – натура мягкая, а порой даже нежная… Резкость, вспыльчивость, грубоватость – это, извините, издержки профессии. Ибо дирижер расслабленный, не умеющий продемонстрировать свою волю, не умеющий навязать эту волю людям, сидящим в оркестре, – такой человек не может называться дирижером. Потому что это профессия необычная, загадочная, не поддающаяся стандартным психологическим меркам. Это вид деятельности, не имеющий ничего общего с пошлым демократизмом. Над сотней творцов-художников возвышается Воля! Если такой волей обладает какой-нибудь монстр – это ужас! Но когда на дирижерском подиуме возвышается мастер – маэстро! – это благо для всех: для музыкантов и для слушателей.

Множество раз видел я Каца на репетициях, видел и на разных совещаниях. К сожалению, никогда не был в его профессорском классе в консерватории – а побывать там очень хотелось бы. Он умеет объяснять. Умеет идти кратчайшим путем к определенной художественной цели. И, разумеется, ненавидит приблизительность, нечеткость, вялость. Его суждения всегда интересны – чего бы они ни касались: музыки, литературы, театра или просто обыденной жизни.

В начале этой зимы довелось мне слушать в его исполнении Пятую симфонию Шостаковича. Признаться, я не слишком-то разбираюсь в музыке, но вот именно с этой симфонией знаком очень давно. Мне кажется, что я даже присутствовал на ее первом исполнении в зале Ленинградской филармонии в 1937 году. Запомнилось выступление профессора Соллертинского, и отчетливо запомнился сам композитор, сидящий в ложе, с партитурой в руках.

Мне достаточно знакома эта четырехчастная симфония, где каждая часть являет собой отдельное законченное произведение; все они не объединены друг с другом, хотя, в общем-то, говорят нам об одном и том же.

Арнольд Кац сыграл Пятую непривычно, сыграл по-своему. Каким-то, еще не понятным для меня образом, он слил все части в неразрывное целое. И пусть между частями были полагающиеся паузы – все произведение предстало как страстный, очень внятный и, главное, единый монолог! И всем в зале стало ясно, что перед ними творение величайшей мудрости и высокой духовности. Для слушателей такая концепция оказалась как бы неожиданным открытием, но для дирижера здесь не было ни тени случайности: пребывая в зрелых летах, он, естественно, погружается в глубокие размышления о смысле жизни, о путях, что указаны всем смертным самим Всевышним…

В буквальном переводе с французского «дирижер» – значит «управляющий».

Хорошо, когда управляешь своим хозяйством – своим оркестром. Но если ты десятилетиями странствуешь по всему миру, по знаменитым и безвестным концертным залам, когда дирижируешь музыкантами, ни слова не понимающими по-русски, – неужели не волнуешься где-нибудь в Барселоне или в Бразилии?..

Язык музыки – язык международный, нотные знаки во всем мире совершенно одинаковы и музыкальная культура всеобъемлюща. Когда-то Арнольд Михайлович волновался, встречаясь с чужеземным коллективом, но теперь он вполне спокойно восходит на любой подиум.

Самолеты, поезда, автомобили, гостиницы, таможни… – это все теперь для него привычно, знакомо, как собственный кабинет. Стюардессы контролеры, проводники, переводчики, репортеры… – все они, с годами, стали походить друг на друга…

Но каждый прожитый день – прожит по-особому, а каждый будущий день заманчив и непредсказуем.

«Профессор» – это значительно, это признают во всем мире.

«Народный артист Советского Союза» – звание как бы немного устаревшее; однако в той ушедшей стране, наряду с тяготами, трудностями, было много горячего и зовущего. Была молодость, были первые шаги, первые находки и победы!

Куда бы сегодня ни приехал Новосибирский симфонический, какие бы восторженные статьи ни появлялись в главных европейских газетах, какие бы фотографии красивого поседевшего мужчины ни висели на афишных щитах – ко всему следует относиться спокойно и мудро; ведь это не упало, как манна небесная: это все наработано, достигнуто непрестанным трудом.

Успех, слава – не бесплатный подарок. Кроме того, может быть, – и это самое важное! – здесь залог будущих успехов, будущей интересной работы, которая никогда не окончится ни для Академического оркестра, ни для Народного артиста.

Однако в жизни Арнольда Каца есть звания и повыше! Какие? Самые обыкновенные: супруг верной своей жены, отец умной дочери и – Господи, какая радость! – дедушка двух очаровательных внучек.

И при чем тут музыка?