Николя Верт: «История по-прежнему играет большую роль»!

В Новосибирске в гостях у своих коллег побывал французский историк Николя Верт. Он — профессор истории Института современной истории при Национальном центре научных исследований Франции, известный специалист по социально-политической истории Советского Союза.

В 90-е годы он был атташе по культуре в посольстве Франции в Москве, сейчас является членом редколлегий изданий «Двадцатый век. Исторический журнал» и «Тетради русского мира». Его книги известны тем, кто интересуется отечественной историей — они изданы в нашей стране.

В Новосибирске Николя Верт встречался со специалистами Института истории СО РАН и студентами гуманитарного факультета НГУ, ответил на вопросы «Большого Новосибирска»:

Почему я стал заниматься историей Советского Союза?

Конечно, было влияние семейных обстоятельств, влияние отца. Он — из прибалтийских немцев, которые давно осели в Санкт-Петербурге. Дед мой был крупным чиновником при Витте, имел отношение к постройке Транссиба. В 1918 году семья эмигрировала.

Отец, которого звали Александр, оказался в Шотландии, стал довольно известным журналистом. 3 июля 1941 года он прибыл с британской миссией в Москву, где проработал корреспондентом до 1948 года. Он написал книгу «Россия в войне»; она была издана в СССР в 1967 году. При этом глава о Катыни была изъята… Отец передал мне любовь к России, интерес к современной российской истории. Я продолжил его дело.

О чем мои книги?

Меня заинтересовали низовые ячейки коммунистической партии на Смоленщине в 20−30-е годы: социальная психология, микроистория рядовых коммунистов. Моя первая книга называлась «Быть коммунистом в Советском Союзе. 20−30-е годы». Я пытался понять всю сложность социальной психологии сельских рядовых коммунистов. И я понял, что буду заниматься пересечением механизмов социальной и политической истории, чтобы показать всю сложность через повседневность жизни!

В 80-е годы я стал заниматься историей крестьянства 20-х годов, написал книгу «Повседневность: крестьянство от революции до коллективизации». Я участвовал в пятитомнике «Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД». Совместно с российскими историками участвовал в проектах по истории репрессий сталинского периода («Массовые репрессии в СССР. Том 1»). Я был среди авторов «Черной книги коммунизма», вышедшей в 1997 году и имевшей огромный резонанс. Она была переведена на 32 языка и вышла общим тиражом более двух миллионов экземпляров. В Италии Берлускони купил 10 тысяч экземпляров этой книги и роздал членам своей партии. В общем, вокруг этой аналитической, научной книги возникла политизированная атмосфера. В России она, кстати, вышла в маленьком издательстве и небольшим тиражом…

Не нужна погоня за сенсациями — нужна очень длительная, кропотливая работа в архивах. Очень важно и общение с российскими коллегами. Моя книга «Остров людоедов» -- про Назинскую трагедию. Я никогда бы не смог ее написать, если бы не было фундаментальных работ российских историков. Когда я начинал свою карьеру историка, было противостояние между западной и советской историографией. Но за последние 20 лет получилась удивительная, уникальная конвергенция в области исследования социально-политической истории. Это — настоящий диалог! А ведь было очень сильное идеологическое противостояние… Теперь мы научились по-настоящему сотрудничать!

О едином учебнике истории

У нас во Франции такого понятия, как единый учебник по истории в школах и вузах не существует. Такого не может быть — нет традиции… Могу сказать, что у нас примерно 20 различных учебников по истории; преподавательский коллектив каждый год их выбирает демократическим образом.

Для издателей это — большая прибыль. Они все время стараются переиздавать и выпускать новые учебники. Каждые два-три года! Это дорого стоит: один учебник обходится в 20−25 евро. Таким образом, у нас проблемы чисто экономические, а не политические.

А в вузах есть не учебники, а книги, которые дают общий взгляд для студентов. Они никаким министерством не рекомендуются — их представляют Ученый совет университета и преподаватели.

Во Франции — свои болезненные точки

Самая, наверное, болезненная для нас точка — режим Виши, коллаборционизм. Американский историк Роберт Бакстон перевернул традиционную концепцию в конце 70-х. А до того французские историки не хотели рассматривать, что это было вызвано не подчинением Франции Германии, но тем, что большая часть правящих элит шла на это намеренно. Вопрос о холокосте, об уничтожении трети французских евреев… Это ведь было делом самих французов. И все эти вопросы были белым пятном.

Другая точка — колониальные войны Франции. Было истребление десятков тысяч человек в Алжире, на Мадагаскаре. Очень долгим было молчание, пока новое поколение историков не начало об этом писать.

Можно взять наши школьные учебники и посмотреть, что писали о Виши 30 лет назад и сейчас. Разница, конечно, будет большая! Исследования профессионалов постепенно внедряются в обучение, этот процесс идет.

О сталинизме

Был огромный дисбаланс между историей сталинизма и нацизма, потому что историки имели доступ к архивам нацистской Германии и не имели доступа к советским архивам до начала 90-х годов. Позже стали появляться важные труды на эту тему. Большинство историков считают, что тоталитарная система — может быть, полезный концепт для политологов, но для историков нужно идти глубже и показывать, что на самом деле все было намного сложнее.

Это был период огромных репрессий и это был период становления империи тоже. Была Победа… Есть плюсы и минусы — это очень сложная память. Мы знаем, что сейчас это идет в сторону плюса, хотя нельзя сказать, что в учебниках совсем не говорят о ГУЛАГе. Но все-таки больше идет власть в сторону положительного в этом периоде.

Ленин считал, действительно, что политика — это форма войны. Это очень важное изменение в статусе скажем, социологической традиции XIX—XX веков. Потому, что одно дело — писать о политической борьбе, и другое — считать, что суть политики — война против врагов! То есть, не примирение общества, а, наоборот, постоянная война! Я увидел это, когда перечитал Ленина.

Есть классический политологический подход, который изобрели не историки. Имеется в виду, что вдруг после Первой мировой войны появились три совсем новые формы — ни на что не похожие: итальянский фашизм, национал-социализм и большевизм и сталинизм. Это был шок для классической западной политологии, для которой были диктатура, деспотизм и демократия как категории мышления с древних времен. И вдруг возникают новые, чудовищные силы.

Историки-эмпиристы считают, что, наверное, больше различий, нежели сходства между этими режимами. А вот, что их объединяет — антидемократический, антилиберальный характер. Это — как бы программа-минимум; а если глубже смотреть — есть масса расхождений. Но один из главных рычагов в этих системах — то, что мир делится на друзей и врагов.

Россию сейчас изучают меньше

На Западе меньше теперь выделяют средств, меньше студентов занимаются современной российской историей. Наверное, потому, что это уже не приоритет. Сегодня Россия не является самым главным фактором в мировой истории, как это было после войны. В США все очень зависит от международной конъюнктуры: там исследований стало меньше, нет уже кафедр российской политической истории в нескольких университетах. Например, в Колумбийском университете осталась только политология. В ряде университетов, где были серьезные кафедры русского языка, осталось только 10% от того, что было.

История по-прежнему важна!

Ответственность историка? Во Франции вряд ли бы задали такой вопрос! Я не уверен, что у нас это так прозвучало бы. Я бы так сказал: конечно, историки нужны любой стране! Это — важнейшая составная часть культуры для понимания прошлого и сегодняшнего. История по-прежнему играет большую роль.

http://www.worldandwe.com/?lang=ru